поверх
которого  на  коленях  лежит  раскрытый  комикс,   -  подняв  на  лоб  очки,
подозрительно переводит налитые кровью глаза с  фотографии на пятисотиеновую
бумажку.
   - У  вас  под одеялом,  наверно,  стоит хибати,  чтобы ноги греть.  Это
вредно для здоровья. У вас и глаза такие красные от газа.
   - Электрическая она у меня, хоть и плохонькая...
   - Значит, здесь у вас слишком сухой воздух.
   - Чайник я на ней грею...
   - Простите,  немного отвлекся.  - Смеюсь я нарочито весело и пододвигаю
еще ближе к старику пятисотиеновую бумажку. - Человека на этой фотографии не
припоминаете? Может быть, дело это и давнее, но все же...
   - А что такое?
   - Машину угнанную ищу.
   Стоило мне произнести эти слова,  первыми пришедшие на  ум,  как тут же
улавливаю  исходящее  от  лица,   запечатленного  на  фотографии,   огромное
своенравие,  и тогда вроде бы без всяких причин мое отношение к нему,  как к
потерпевшему,  неожиданно оказывается поколебленным.  Нет  никаких оснований
считать его  потерпевшим -  с  таким же  успехом можно предположить,  что он
преступник, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Если довести эту мысль до
крайней точки,  можно  даже  предположить,  что  именно  он  был  тем  самым
подстрекателем,  который стоял  за  спиной  убийц  его  зятя...  нет,  такое
воздаяние за содеянное,  в духе детективных романов, вряд ли мыслимо... если
бы  это была игра в  закрытой комнате,  тот,  кого угадывают,  должен был бы
сидеть на соседнем стуле,  в реальном же мире нужно искать человека, который
укрылся с  головой маскировочным халатом и  спрятался за  линией  горизонта.
Видимо,  придется и  сегодня ночью еще  раз  подольше пообщаться с  ним  при
помощи бинокля.  Ведь  главное действующее лицо остается главным действующим
лицом, даже если я уже опоздал...
   - Угнанную машину?
   - Может,  и  не угнанную,  а попавшую в аварию.  -  Откровенно отступаю
перед   неприветливым  лицом   старика,   которое   напоминало  заржавевший,
неподдающийся замок,  и  кладу на  ассигнацию еще  три стоиеновые монеты.  -
Сколько на вашей автостоянке постоянных клиентов,  которые платят помесячно,
и сколько тех, кто оставляет здесь машину на короткое время?
   - Для  случайных  посетителей  отведено...   -   глядя  попеременно  на
приманку,  возросшую до восьмисот иен,  и на окно "Камелии",  он против воли
пробалтывается, - пять мест вон в том ряду...
   - Это что же,  ради каких-то пяти машин вы здесь целыми днями торчите -
не слишком ли большая роскошь?
   - Да  я  ведь больше ни  на что и  не гожусь -  только и  могу сидеть в
помещении, чай пить да телевизор смотреть...
   - Темнишь, стыда у тебя нет.
   Старик  рукой,   казавшейся  обтянутой  перчаткой  из   кожи  какого-то
пресмыкающегося,  сгреб  случайный доход,  не  такой уж,  видимо,  для  него
редкий.
   - Еще  на  восемь  мест,  которые днем  обычно  свободны,  делясь с  их
владельцами,  я  пускаю случайных клиентов...  для  старика место приличное.
Подходящее,  когда ноги от  ревматизма еле передвигаешь,  да  и  на  табачок
перепадает - здесь уж ничего не скажешь.
   - Но все равно машин много стоит. Почти все те же, что и вчера, когда я
сюда заезжал. Это, наверно, машины ваших постоянных клиентов?
   - Вон те два ряда - все постоянные.
   - Странно...  поблизости вроде бы  никаких контор мне не попадалось,  а
смотрите, сколько у вас здесь машин постоянных клиентов оставлено на день...
   Видимо,  я  добрался до  уязвимого места.  И  прежде малоподвижное лицо
старика застыло, как высохшая резина, и он пробормотал, запинаясь:
   - Это, наверно, потому, что дешево.
   - Или,  может  быть,  здесь  собрались люди,  которые занимаются такими
делами, что приходится пользоваться машинами по ночам?
   - Не знаю я. Обязан я, что ли, за каждым следить?
   - И все-таки вы не припомните этого человека?
   Только после того,  как я  взял фотографию обратно,  вложил в  записную
книжку и спрятал в карман, лицо старика снова стало спокойным. И, не думая о
том, что опять растревожу его, я бью вдогонку:
   - Послушайте,  неужели  хозяин  "Камелии" такой  страшный?  -  Иссохшие
морщинистые веки старика ползут вверх.  Их красные края воспалены.  -  Да не
тряситесь вы так. Во всяком случае, все, о чем вы мне сказали, может увидеть
каждый,  а  если вас  спросят,  вы  всегда можете ответить,  что я  старался
втянуть вас в какую-то историю -  показывал фотографию человека, которого вы
и в глаза не видели. На самом-то деле лицо, может быть, вам знакомо, но...
   - Говорю же,  не знаю я его!  -  Заметив,  как он обозлился,  стукнув в
сердцах комиксом по коленям,  я подумал,  что,  может быть, он действительно
говорит правду. Как видно, истинное положение сильно отличается от того, что
мне плел этот покойный братец. - Разве каждого упомнишь?..
   - Ладно,  вот  еще  двести иен...  теперь ровно  тысяча...  под  нашими
расчетами я подвожу черту, подведем черту и под нашим разговором... - Следуя
за ускользающим от меня злобным взглядом старика, я кладу локоть на окошко и
бросаю ему на колени еще две стоиеновые монеты.  - Я никому не скажу, что вы
взяли тысячу иен...  знать об этом будут только двое - вы и я... ну, быстрей
говорите.
   - Что?..
   - Кому нечего сказать,  тот  не  станет без зазрения совести тысячу иен
припрятывать.
   - Вы же мне их сами дали.
   - Хозяин "Камелии" следит за нами.  Думаете,  он поверит, что ни за что
ни про что вы заработали тысячу иен?
   - Я их верну! Если верну, ничего не будет.
   - Зря вы так.  Что за люди ставят здесь машины?  Из ваших слов я  понял
лишь, что не те, кто живет поблизости...
   - Ну что вы плетете.  Кто вам такое наговорил? Разве сами вы не ставили
здесь машину?
   - Я имею в виду постоянных клиентов.  Ничего удивительного,  если люди,
работающие в окрестных магазинах,  не имеющих гаражей,  ставят у вас на день
свои машины.  Но вы честный человек,  и вам поэтому трудно лицемерить.  Да к
тому  же   вы  сказали,   что  каждого  не  упомнишь,   верно?   Вот  вам  и
доказательство,  что и постоянные ваши клиенты,  бывает, тоже меняются. Ведь
если как  следует присмотреться,  так  здесь найдется немало машин,  которых
вчера не было, а?
   - Вы...  -  прерывисто дыша,  будто сдерживая душивший его кашель,  еле
слышно, - не из полиции?
   - Да  бросьте вы,  разве  полицейский будет сообщать первому встречному
секретные данные? А тут еще и чаевые в тысячу иен - это уж уголовное дело.
   - Дело -  это чепуха...  но вот я,  спасибо хозяину "Камелии", могу, не
выходя из кафе,  и на лошадь поставить,  и в патинко поиграть... старость...
пока сам не состаришься,  не поймешь,  что такое старость... даже внуки и те
вслед за невесткой прямо в лицо мне: грязный старикашка.
   - Я не сделаю ничего, что могло бы вам повредить. Обещаю.
   - Что вы хотите узнать?
   - Я ищу человека, которого вы видели на фотокарточке.
   - Вчера уже приходил один - то же самое спрашивал... постойте-ка, да он
вроде бы ваш знакомый?..  каких только людей здесь не бывает... много всяких
типов -  ни запоминать,  ни даже по имени их знать не хочется...  у меня два
раза удар был, я уже наполовину соображать перестал, а проболтаться я всегда
могу... вот и стараюсь и к лицам не приглядываться, и имен не запоминать...
   - Если  вы  сами затрудняетесь мне  сказать,  у  кого я  могу спросить?
Подскажите хоть это.
   Старик,  будто  его  приперли к  стене,  как  мышь  в  поисках  выхода,
перебегая взглядом с  меня  к  черному  окну  "Камелии",  а  потом  к  дыре,
прожженной в  одеяле,  которым были укрыты его колени,  коротко покашливает,
прячет руки  под  одеялом,  снова выдергивает их  оттуда и  наконец,  видимо
решившись, вытирает глаза тем же пальцем, которым только что ковырял в носу,
прищелкивает языком и говорит, точно плюет:
   - Выберите время,  часов в семь утра, поездите здесь в округе, выберите
время.
   - Как будто случайно?
   - Угу, случайно...


x x x

   Тот же  день.  12 часов 6  минут.  Посещаю господина Томияма,  которому
разыскиваемый за день до исчезновения продал свою машину.  Его не было дома,
но я  узнал,  что у него больной желудок и он имеет обыкновение приезжать на
обед домой,  поэтому я прошу разрешения подождать. Господин Томияма живет не
в доме двадцать четыре, как мне сказала заявительница, а в доме сорок два, и
поэтому поиски заняли довольно много времени.  Правда,  мне  все равно нужно
было его ждать,  и таким образом я сократил время ожидания -  как говорится,
не было бы счастья, да несчастье помогло.
   Дешевый  грязный домишко.  За  сломанной изгородью в  маленьком дворике
торчит нос "короны" образца шестьдесят третьего года.  Не исключено, что это
машина,  купленная  у  пропавшего без  вести.  Она  содержится в  образцовом
порядке, покрышки почти новые.
   Жене господина Томияма лет тридцать.  Двое детей,  обе девочки,  двух и
четырех лет.  Во дворе обтянутое полиэтиленовой пленкой сооружение,  похожее
на теплицу,  -  атмосфера домовитости и уюта. После долгого ненастья наконец
выглянуло солнце,  и  двор превращается в  солнечную заводь,  становится так
тепло,  что хочется сбросить пальто.  Я  отклоняю приглашение войти в  дом и
прошу разрешения присесть на сырой веранде.
   Судя  по  словам  жены  господина  Томияма...  (Раздаются два  коротких
автомобильных гудка - видимо, приехал господин Томияма.)

   Тот же день.  12 часов 19 минут. Возвратился господин Томияма. Он очень
спешит,  и поэтому мы беседуем за обедом. Еда его состоит из протертого супа
и хлеба. Он жалуется на свою жизнь: нужно, мол, и силы поддержать, и в то же
время желудок щадить,  да и шофером работать - тоже радости мало, но все же,
тревожась о судьбе пропавшего, охотно отвечает на все вопросы.
   Ниже следует запись беседы с господином Томияма.
   Я. Каким образом вы купили машину у Нэмуро-сан?
   ТОМИЯМА.  По  рекомендации одного моего приятеля,  который незадолго до
этого  купил  машину у  Нэмуро-сан.  Он  мне  очень  советовал:  цена,  мол,
невысокая,   машина  в  полном  порядке  -  в  этом  можно  не  сомневаться.
Действительно, покупка, как мне кажется, оказалась удачной.
   Я. Вы встретились с Нэмуро-сан случайно не в кафе "Камелия"?
   ТОМИЯМА (несколько удивленно). Да. В то время из-за какого-то пустяка я
вылетел с  работы  в  таксомоторной компании и  некоторое время  пробавлялся
работой у ворот и случайными заработками.
   Я. А что это значит "работа у ворот"?
   ТОМИЯМА.  Направляешься прямо  к  какой-нибудь  таксомоторной компании,
останавливаешься у ворот,  и тебя,  случается, нанимают на временную работу,
потому так и называется:  работа у ворот.  Крупные компании,  как правило, у
ворот на временную работу не нанимают, но если, случается, шофер заболел или
просто не вышел на работу,  а машину вести надо -  дураков нет, чтобы убытки
терпеть.  Да  к  тому же  еще для тех,  кого нанимают у  ворот на  временную
работу,  главное -  деньгу зашибить,  и  они  забывают обо  всех  правилах -
работают хоть по двадцать четыре часа в  сутки.  Две-три компании обойдешь -
где-нибудь да наймут.
   Я. Между "Камелией" и наймом у ворот есть какая-нибудь связь?
   ТОМИЯМА (с некоторой растерянностью).  Я  теперь вернулся в свою старую
компанию и  полностью порвал с  "Камелией",  но...  об  этом не  хотелось бы
говорить... для некоторых людей "Камелия" все еще спасительная отдушина, а я
не намерен предавать своих товарищей шоферов.
   Я.  Единственное мое желание - как-то нащупать след Нэмуро-сан. Значит,
для  шоферов,  подыскивающих временную работу,  "Камелия" была  своего  рода
частной биржей труда?
   ТОМИЯМА.  Да... кофе в этом заведении крепкий, да к тому же открыто оно
с  раннего утра,  вот  так и  получилось,  что его облюбовали шоферы.  Это я
надоумило тамошнего хозяина взяться за такое дело.
   Я. Вы сказали "деньгу зашибить", а чем, собственно, временные работники
отличаются от постоянных?
   ТОМИЯМА.  Временная работа не предусматривает гарантированного минимума
заработной платы, социального страхования, выходного пособия, но зато шоферу
выплачивают четыре процента от  выручки.  Дней  десять в  месяц поработаешь,
самое меньшее сорок -  пятьдесят тысяч в кармане.  Шофер-левак в дни больших
праздников,  если,  конечно, он профессиональный подшибала и как рыба в воде
на бегах, автомобильных гонках, у всяких увеселительных заведений, то дня за
три можно и сто тысяч заработать.
   Я. Прибыльное дело.
   ТОМИЯМА.  Когда парень молодой,  одинокий,  любит красиво пожить, такое
беззаботное житье нравится.  Но  если  заболеешь или  права отберут -  тогда
крышка,  если же забыть о  том,  что будет с тобой завтра,  тогда весь мир -
твой.
   Я. И много таких людей ходит в "Камелию"?
   ТОМИЯМА.  Да нет. Водителей такси в Токио примерно тысяч восемьдесят. И
если из этих восьмидесяти тысяч там бывает человек двадцать-тридцать,  разве
это много? А кроме того, процентов шестьдесят из тех, кто ходит в "Камелию",
- люди случайные,  как,  например,  я.  Как ни приятна беззаботная жизнь,  в
конце концов и она человеку приедается.  Беззаботность того, кто думает лишь
о том, чтобы подзаработать, в конце концов оборачивается меланхолией. Хотя и
костюм на нем самый лучший, и ботинки самые лучшие, и часы у него импортные,
а  он всегда в  суете и  беспокойстве,  иногда и  до драк доходит.  Лет пять
подшибалой поработаешь -  даже  лицо  совсем  другим становится,  с  первого
взгляда видно, что за птица.
   Я. Нэмуро-сан догадывался об этой скрытой деятельности "Камелии"?
   ТОМИЯМА. Я, помнится, говорил ему об этом.
   Я. А есть еще такие же кафе, как "Камелия"?
   ТОМИЯМА.  Думаю,  что есть. Ведь временная работа - излюбленное занятие
многих шоферов. Совсем недавно в газете была статья о налете полиции на одну
такую посредническую контору, не имевшую на то разрешения.
   Я. За этим, наверно, следят?
   ТОМИЯМА.  Еще бы - это ведь нарушение закона о трудоустройстве. С теми,
кто его нарушает, поступают как с содержателями воровских притонов.
   Я. Интересно, с кем связана "Камелия"?
   ТОМИЯМА.  Не знаю.  Так глубоко в их деятельность я не влезал,  да и не
собирался влезать.
   Я.  Нельзя ли  предположить возможность того,  что Нэмуро-сан и  сейчас
прибегает к услугам "Камелии" или другой аналогичной посреднической конторы?
   ТОМИЯМА  (несколько удивлен,  серьезно  обдумывает сказанное мной).  Но
ведь Нэмуро-сан,  кажется,  был  начальником отдела солидной торговой фирмы.
Если  только он  допустил какую-то  серьезную оплошность...  конечно,  среди
шоферов есть люди,  которые в  прошлом чем  только не  занимались...  бывшие
школьные учителя,  бывшие рыбаки,  бывшие монахи, бывшие художники... работа
трудная,  но зато в  отличие от любой другой ты все время на людях.  Хорошая
профессия для человека,  который по своему характеру в любой толчее способен
остаться самим  собой.  И  приходится тебе  без  всякой  надежды на  будущее
круглый год носиться по  городу ради других,  и  даже не представляешь себе,
куда в  конце концов прибьешься.  Когда-то  таких людей называли перелетными
птицами -  они и  есть перелетные птицы.  Носятся по свету из одного конца в
другой и думают,  наверно,  что они связывают мир,  но ничего похожего -  ни
одна профессия не разобщает мир так,  как эта. И шумные центральные улицы, и
тихие переулки -  дорога есть дорога.  И  богатые,  и бедные,  и мужчины,  и
женщины -  пассажиры есть пассажиры,  и пассажиры эти порой не столько люди,
сколько  отвратительный болтливый груз.  Каждый  день  носишься,  продираясь
сквозь тысячи, десятки тысяч людей, а тебе представляется, что ты несешься в
пустыне,  где нет ни  живой души,  так что можно даже проникнуться любовью к
людям. Такая работа по мне, и, если бы мне кто и предложил подыскать другую,
потому что, мол, эта уже поперек горла стоит, я б даже и слушать не стал. Но
чтобы начать все заново,  здесь нужна большая смелость, верно? Конечно, если
у  человека есть  собственный грузовичок,  для  него все  просто,  а  вот  с
Нэмуро-сан дело обстоит иначе -  ему трудно было бы  на  такое решиться,  не
будь какой-то крайности.
   Я.  Допустим,  попадет  человек в  "Камелию",  может  он  там  что-либо
выведать?
   ТОМИЯМА.  Трудно.  Если  речь идет о  солидной компании,  то  во  время
вступительных экзаменов очень  тщательно выясняют  личность  претендента,  и
никто,  в общем,  не выражает недовольства по поводу такого расследования...
Если же речь идет о "Камелии"...
   Я. Возникнут сложности?
   ТОМИЯМА.  Там существует обыкновение не интересоваться биографиями друг
друга, это уж само собой, и даже имени не спрашивать.
   Я.   А  в  случае  если  будут  объяснены  обстоятельства,  заставившие
обратиться к ним?
   ТОМИЯМА.   Узнав  об   этих  обстоятельствах,   постараются  выгородить
человека.
   Я.  Вы,  зная,  чем занимаются в "Камелии", тоже откажетесь представить
сведения, если их у вас запросят?
   ТОМИЯМА (немного подумав).  Почему это  люди  решили,  что  имеют право
следовать  по  пятам  за  человеком?..  Он  ведь,  кажется,  преступления не
совершил...  никак в толк не возьму,  почему люди думают,  что имеют право и
считают совершенно естественным преследовать человека,  скрывшегося по своей
собственной воле?
   Я.  Но я хочу подчеркнуть, что, следуя подобной логике, скрывшийся тоже
не имеет права скрываться.
   ТОМИЯМА. Скрыться - это не право, а воля.
   Я. Может быть, преследовать - тоже воля.
   ТОМИЯМА.  В таком случае я сохраняю нейтралитет.  Я не хочу быть ничьим
врагом и не хочу быть ничьим другом.


x x x

   - Какое голубое.
   Эти слова удивленно произносит мальчик в  школьной форме,  посмотрев на
небо.  Привлеченный словами  товарища,  другой  школьник удивленно открывает
рот, сощуривается, ослепленный ярким светом, и вздыхает.
   - Смотри, и правда - голубое-голубое.
   Однако по мере того, как небо голубеет, постепенно усиливается и ветер,
и  мальчики,  дожидаясь,  пока  поднимут шлагбаум,  прижимая портфелями полы
пальто  и  вцепившись в  козырьки  фуражек,  сгибаются в  три  погибели.  За
переездом налево  сразу  же  станция  пригородной электрички.  К  выходу  на
платформу,  где стоит контролер, ведут четыре бетонные ступени. Поднимаешься
по  ступеням,  и  тут  же  газетный киоск,  на  прилавке разложены газеты  и
журналы,  сверху  они  накрыты  тонкой  полиэтиленовой  пленкой,  и  поэтому
киоскер,  немолодая женщина в  ватном  капюшоне,  ладонями,  локтями и  даже
грудью  вынуждена воевать  с  полиэтиленом,  который  рвется  улететь.  Небо
холодно  сверкает,  точно  присыпанное  алюминиевым  порошком;  напоминающие
растрепанную вату  облака  бешено  несутся с  северо-запада  на  юго-восток.
Солнце справа, и тени пересекают дорогу под прямым углом.
   По  небу  стремительно мчатся  облака,  по  земле  беспорядочно носятся
обрывки бумаги.  Даже не верится, что на дороге их может быть разбросано так
много.  Я,  разумеется,  никогда не думал,  что улицы сверкают чистотой.  Но
впервые вижу, чтобы обрывки бумаги вот так занимали главное место в пейзаже.
Есть и  белая бумага,  но  большей частью она цвета палых листьев -  бумага,
несомненно,  пропылилась,  наметенная ветром в  кучи.  А  теперь эти обрывки
пляшут по  дороге и  железнодорожным путям.  Почему-то  выше  двух метров от
земли они не поднимаются и, будто заигрывая с людьми и машинами, беспрерывно
кружатся вокруг них  в  каком-то  причудливом танце.  Беспорядочное движение
бумажных обрывков предугадать невозможно, и для людей оно так же неожиданно,
как  немыслимые  пируэты,   которые  проделывают  в  воде  рыбы.  Так  снова
постигаешь,  что  воздух  материален.  Обрывки  бумаги  скользят  по  земле,
неожиданно  взмывают  вверх,  меняя  направление,  летят  в  противоположную
сторону и  липнут к  дверцам машины,  а потом,  снова бессильно опускаясь на
землю,  превращаются в  мягкую  подстилку  под  колесами.  Но  стоит  машине
проехать по ним,  как это уже н