живаюсь  у  недавно  открытого  магазина.   Улица,   по  которой  любят
прогуливаться старики,  покуривая сигареты.  Улица,  по  которой после  трех
часов спешат женщины с  банными принадлежностями.  Дорога -  объезд у самого
обрыва,  -  по которой снуют грузовички,  развозящие керосин. На ее обочинах
громоздятся горы обломков рекламных щитов.
   Переступаю с  ноги на ногу,  дышать становится все труднее.  И  по мере
того,  как  дышать становится все  труднее,  начинает расти беспокойство.  А
может быть,  оттого, что растет беспокойство, дышать становится все труднее.
И  мне не  только не  удается восстановить фокус,  но,  хуже того,  улица за
поворотом все больше превращается для меня в  белое пятно,  будто ее  стерли
отличным ластиком.  Стерт  цвет,  стерты очертания,  стерты формы,  наконец,
стерто,  кажется,  само существование этой улицы.  Сзади слышатся шаги. Меня
обгоняет мужчина,  по виду служащий,  с  папкой в  левой руке и  с  зонтом в
правой.  Ссутулившись,  загребая ногами,  он идет,  размахивая зонтом в такт
шагам.  Видимо,  оторвалась  застежка,  и  складки  зонта,  точно  дыша,  то
расходятся,  то сходятся.  Окликнуть его не хватало смелости,  но в какой-то
миг захотелось пойти за ним следом.  Может,  это и есть самое главное -  вот
так,  не колеблясь и  не раздумывая,  идти вперед?  Во всяком случае,  через
каких-нибудь пять-шесть шагов я  смогу увидеть,  что там за  поворотом.  Мне
кажется,  что,  если удастся своими глазами убедиться в  реальности пейзажа,
все легко разрешится,  как застрявшая в  горле пилюля легко проглатывается с
водой.  Мужчина как раз заворачивает за угол. Он исчезает, но никакого вопля
не слышно.  Видимо,  улица там существует,  в чем он и был абсолютно уверен.
То,  что удалось мужчине,  должно удаться и  мне.  Всего каких-то пять-шесть
шагов, какие-то десять секунд - невелика потеря.
   Однако  действительно  ли  невелика?   Что  я  буду  делать,  если,  не
дожидаясь,  пока  вернется память,  помчусь вперед,  а  там  вдруг  окажется
совершенно незнакомое место?  Совсем не исключено, что такой знакомый пейзаж
здесь, на крутой дороге, постепенно превратится, если я пойду за мужчиной, в
незнакомый мир.  Во всяком случае,  это не исключено.  Возможно,  и  дома на
холме существуют лишь в моем воображении, а пришедший мне на память лабиринт
под  обрывом -  обычная ассоциация,  которую вызвала труба бани.  Ясно,  что
здесь  северный  склон  холма  -  это  легко  определить  по  влажному  мху,
захватившему все владения от каменной стены и до бетонного покрытия дороги.
   А вдруг мои привычные ощущения на самом деле не настоящие воспоминания,
а  лишь рядившееся в одежды таких воспоминаний ложное восприятие...  и тогда
уверенность,  что я на пути домой, не более чем предлог для оправдания этого
восприятия...  и  я  сам превращаюсь в нечто неопределенное,  что невозможно
назвать мной.
   Я перевожу дух,  изо рта вырывается холодный пар. Навстречу обогнавшему
меня  мужчине с  зонтом вниз  бежит  вприпрыжку,  звеня мелочью в  кошельке,
девочка в  длинной зеленой кофте.  Вот  так все время -  кто-то  исчезает на
исчезнувшей улице  и  вместо  него  кто-то  появляется с  исчезнувшей улицы.
Вынимаю  сигареты и,  стараясь оттянуть время,  нарочно  медлю,  не  зажигая
спички.  Как было бы хорошо,  если б прошел какой-нибудь знакомый.  А вдруг,
как и улица на холме,  лицо,  которое должно быть мне знакомо, превратится в
совершенно незнакомое?..
   Подступила тошнота.  Может быть, оттого, что я слишком напрягал зрение,
стараясь разглядеть невидимое.  К  тошноте прибавилось и  головокружение.  В
общем,  я, очевидно, слишком долго колебался. Если я не решаюсь повернуть за
угол,  тогда нужно,  не раздумывая,  идти обратно. Но в тот миг, когда я уже
собрался повернуть,  сзади раздался пронзительный гудок автомобиля.  Изрыгая
клубы  дыма,  вверх поднимается груженный овощами,  обшарпанный трехколесный
грузовичок. Но что это, галлюцинация? Прижавшись к стене, я на секунду теряю
его из виду,  а  в  следующую секунду грузовичка уже нигде нет и исчезает не
только трехколесный грузовичок.  Исчезают и все люди. Теперь вокруг ни души.
Меня  охватывает чувство ужасного одиночества.  Так  тоскливо,  будто меня с
головой погребли под чернильными ластиками, и я что было сил помчался назад,
вниз,  откуда только что  пришел.  Но  спускаться вниз по  крутой дороге еще
труднее,  чем подниматься по ней.  Выщербленный бетон -  не особенно удобное
место для  ходьбы,  и  бороздки,  предотвращающие скольжение,  тоже  никакой
пользы прохожему не приносят.  Чтобы сохранить устойчивость,  приходится изо
всех сил напрягать колени.  Каменная стена -  теперь уже справа - постепенно
повышается,  в  самом конце спуска около нее  стоит уличный фонарь.  На  его
столбе прикреплена табличка с  названием улицы -  белые иероглифы на зеленом
фоне.  И хотя я чувствую,  что название именно то,  которого я ждал, прежней
уверенности нет.


x x x

   Неожиданно  дорога  становится шире  и  упирается  в  большую  улицу  с
тротуарами,  по которой ходят автобусы.  У  конца склона горит фонарь,  а на
этой улице,  буквально в десяти шагах от него, еще совсем светло. Но куда ни
посмотришь,  на ней тоже нет ни души,  и  меня охватывает невыразимый страх.
Впечатление,  будто меня  заманили в  пейзаж,  на  котором забыли нарисовать
людей.  Поскольку нет людей,  нет,  разумеется, и машин. Но все указывает на
то,  что люди только что здесь были. Например, еще дымящийся окурок сигареты
на обочине тротуара. Судя по пеплу, его бросили несколько секунд назад.
   Я  бегу вправо.  Показался вход в  метро -  там-то уж безусловно должно
быть оживленно и людно,  думаю я.  На перекрестке у светофора -  центральная
часть улицы -  высится огромное здание страховой компании,  книжный магазин,
небольшой универмаг.  Двери магазинов широко распахнуты,  товары разложены -
они ждут покупателей,  но покупателей нет,  нет и продавцов. Только светофор
меняет зеленый цвет на желтый,  желтый на красный, красный снова на зеленый,
но  автомобилей нет,  ни  движущихся,  ни стоящих.  Однако разносимый ветром
запах выхлопных газов чувствуется,  как обычно. Значит, и люди, и автомашины
исчезли совсем недавно.
   Заглядываю  в  метро.   Тишина,   не  слышно  шума  ветра,  гудящего  в
бесконечном  туннеле.  Рядом  -  дешевая  закусочная,  и  я  протискиваюсь в
полуоткрытую дверь -  хотя людей нет,  чашки с рисом, стоящие на столах, еще
дымятся. Я выскакиваю наружу. Бегу назад к дороге, ведущей в гору. У подъема
останавливаюсь,  смотрю вверх и,  убедившись,  что воспоминание о  том,  что
находится за  поворотом,  не  возвращается,  начинаю  кричать  сначала тихим
голосом,  а  потом  все  громче и  громче.  Голос растворяется в  абсолютном
безлюдье, поглощается им - он не возвращается даже трупом эха.
   Я миную дорогу и бегу в другую сторону по той же улице,  на которую она
меня вывела. Пробегаю под виадуком, в ряд тянутся табачная лавка, мастерская
водопроводчика,   химчистка,  я  поворачиваю  налево,  вижу  автозаправочную
станцию,  а  за ней платную стоянку автомашин,  и  тогда мне кажется,  что я
попал наконец в то место, которое мне нужно. Хотя, может быть, и не то, куда
я  стремился.  Но  чувствую,  что  оно  может  послужить  отправной  точкой.
Останавливаюсь у входа на платную стоянку:  наискось от меня,  через дорогу,
высится труба бани, а рядом - кафе. Этот вид запечатлелся в моей памяти, как
открытка. Надежда распирает грудь - я пересекаю улицу и толкаю дверь кафе. И
надежда не обманывает меня -  мне удается встретить живого человека. Женщина
с  хрупкой,  как у девушки,  шеей сидит на табурете напротив входа,  закинув
ногу на ногу и  высоко подняв колени.  И в то же мгновение -  будто включили
радио -  вскипает шум.  Я  оборачиваюсь -  за черным сетчатым занавесом,  на
улице,  снуют люди, сплошным потоком текут машины. На миг вернувшийся ко мне
покой  позволяет  забыть  о  потерянной  улице.   Конечно,  только  на  миг.
Спускаются сумерки.  Небо еще светлее помрачневших зданий, но автомашины уже
зажгли фары. Я никак не могу понять, каким образом движется время. Странно и
то, что дыхание у меня почти спокойное, хотя я так долго бежал.


x x x

   Я занимаю столик в самом дальнем углу кафе у окна. Зажав двумя пальцами
правой руки бумажник,  лежащий в  левом внутреннем кармане,  не свожу глаз с
женщины на табурете. Табурет недалеко от входа, и с моего места кажется, что
ее  сплетенные ноги чуть ли  не над дверью.  Хотя я  и  говорю "у окна",  но
столики стоят в  один ряд -  все у  окон,  хоть я  и говорю "в самом дальнем
углу", но от меня до двери всего пять столиков, каждый на четыре человека. И
служащих в кафе -  только эта женщина на табурете, одновременно официантка и
кассирша.  За стойкой маленькое окошко,  как в голубятне,  -  из него подают
заказанные блюда.  Стена,  где окошко,  другого цвета,  чем остальные. Видны
высовывающиеся в окошко руки,  лица ни разу заметить не удалось. Руки белые,
большие, но возраст и пол человека, которому они принадлежат, не определить.
Если это мужчина,  то  он похож на женщину,  если женщина,  то она похожа на
мужчину.  Но  в  моем  воображении обладатель  рук  обязательно должен  быть
мужчиной,  и  он  должен быть мужем женщины или кем-то в  этом роде.  Скорее
всего из  непреоборимой ревности он  упрятал себя за стену.  И,  представляя
себе взгляды мужчин,  рыщущие по телу его жены,  он корчится в муках там, за
стеной.  А  может быть,  где-то  в  стене проделана дырка,  и  он исподтишка
наблюдает за  посетителями.  Иначе зачем бы женщине,  как птице на жердочке,
сидеть  перед  стойкой на  шатком  табурете,  высоко подняв скрещенные ноги?
Выполнив заказ посетителя, она с грустным лицом возвращается на свой табурет
и,  тряхнув  головой,  поправляет  рассыпанные по  плечам  волосы.  На  лоб,
наискось перерезая его,  падает челка. Веснушки под глазами гармонируют с ее
грустным лицом. И потом она замирает в удивительно напряженной позе, закинув
ногу  на  ногу,  будто  рекламирует чулки.  Тогда ее  тело,  хрупкое,  точно
девичье,   становится   удивительно  женственным  и   к   тому   же   ужасно
беззащитным... ее действительно нельзя не ревновать. Даже я, посторонний для
нее человек, непроизвольно испытываю ревность.
   Если бы  удалось разрушить стену,  тогда тут же  на месте можно было бы
решить,  прав ли я.  Кто-то, помнится, утверждал, что посетителям кафе очень
нравится наблюдать за тем,  как приготавливают для них еду. Но не будь стены
- представление,    устраиваемое   женщиной,    сразу   же    утратит   свою
естественность, а поведение мужчины покажется смешным. Нельзя пренебрегать и
вознаграждением.  Цена  женщины снизится наполовину.  Если  ревность чего-то
стоит,   потеря  будет  чувствительной.  Кто  бы  ни  был  режиссером  этого
представления на табурете, мужчина вряд ли согласится расстаться с позицией,
которую  он  занял.  Самая  горькая  ревность,  упрятанная за  стену,  может
рассчитывать  на  вознаграждение.   Вот  потому-то  я   и   стал  постоянным
посетителем этого кафе.  Правда,  я  не подвергаю сомнению уверенность,  что
являюсь постоянным посетителем - от этого я просто отвлекаюсь...
   Двое  за  столиком  у  самой  двери,  те,  что  оживленно жестикулируя,
договаривались,  видимо,  о  какой-то торговой сделке,  поднялись.  Вслед за
ними,  одернув юбку, сходит с табурета женщина. Икры ее слегка поблескивают.
Впечатление,  что  поблескивает покрывающий их  пушок,  но  вряд ли  ноги ее
обнажены.  Все-таки юбка слишком короткая,  не  гармонирующая с  ее длинными
распущенными  волосами.   Воспользовавшись  тем,  что  остался  единственным
посетителем,  я решительно лезу в карман за бумажником.  Черный, бычьей кожи
прямоугольный бумажник с  загнутыми углами  и  следами  долгого пользования.
Выну-ка я  все из бумажника и разложу на столе -  на его светлой пластиковой
поверхности. Может быть, это возвратит мне память. Нужно вынимать по порядку
- начну с  того,  что  внутри.  Почти беззвучно расстегиваю молнию.  Верхнее
отделение для  ключей,  в  нем  два  ключа -  большой и  маленький.  Один от
автоматического замка,  другой -  обычный,  простой формы.  На  каждом выбит
номер -  никаких других знаков на них нет.  К сожалению,  не помню,  от чего
они.
   Среднее отделение,  с  двух сторон затянутое прозрачной пластмассой,  -
для  проездного билета.  Когда я  открывал еще верхнее отделение,  то  сразу
увидел, что в среднем ничего нет, но ведь это так на меня похоже - проездной
билет и бумажник класть в разные карманы. Ладно, не буду отвлекаться, пойдем
дальше.  Отстегнув кнопку, пересчитываю содержимое. Три новенькие бумажки по
десять тысяч иен и  две по  тысяче.  И  мелочи на шестьсот сорок иен.  Итого
тридцать две тысячи шестьсот сорок иен.  Если даже я  и  не  сразу найду наш
дом,  то  все равно смогу протянуть какое-то время.  Но откуда у  меня такие
деньги?  Этому нужно,  очевидно,  найти объяснение. Мне кажется, это слишком
большая роскошь,  иметь при себе на карманные расходы месячное жалованье. Не
исключено,  конечно,  что  была  какая-нибудь  особая необходимость.  Но  на
тридцать тысяч иен,  да еще в рассрочку, можно очень много купить. Объяснить
забывчивостью -  но  это  уже  выходит за  всякие рамки.  Объяснением может,
разумеется,  быть  не  только  необходимость  сделать  какие-то  покупки.  К
примеру,  мне  поручили передать собранные в  фирме  деньги  семье  умершего
товарища.  Но  этот вариант ничуть не лучше забывчивости.  Даже несуразность
должна иметь какие-то границы. Если я обыкновенный служащий, у меня не может
быть никаких оснований носить при себе такие деньги.  Нет, такой автопортрет
не годится.  Обманывать себя - еще не значит быть обманутым настолько, чтобы
ложь  представлялась  правдой...  Действительно,  ты  даже  не  в  состоянии
ухватиться за главную путеводную нить - свое собственное имя!
   Неожиданно от затылка ко лбу надвигается тупая боль.  Снова поднимается
тошнота,  оставившая было  меня,  как  только я  вошел в  кафе.  Кажется,  я
действительно забыл свое имя. Сохранилось лишь сознание, что я - это я.
   Вдруг стакан на моем столе со звоном подпрыгнул. К счастью, он пустой -
не пролился и не разбился. Видимо, стол затрясся от моего колена, и, значит,
это я дрожу.  Кладу локти на стол - он опять дрожит, и я поспешно снимаю их.
Беспорядочно шарю по  карманам.  Хоть бы отыскать проездной билет,  тогда бы
все встало на  свои места,  прошлое вернулось бы.  Раньше мне казалось,  что
знать имя,  адрес не  так уж  важно,  но  теперь этого не скажешь.  Я  начал
вываливать на стол все, что было в карманах.
   ...Носовой  платок...   спички...  сигареты...  оторванная  от  пиджака
пуговица... темные очки... маленький треугольный значок... клочок бумаги, на
котором начерчен какой-то план...
   Оконное стекло сверкнуло огнем.  Его лизнули фары автобуса. В свете фар
ветви чахлых деревьев вдоль тротуара кажутся рваной сетью.  Я  тут  же  весь
сосредоточиваюсь на  автобусе.  Ощущаю истертые подножки и  поручни,  рыскаю
глазами по  салону  в  поисках свободного места,  вижу  рекламу за  сиденьем
водителя,  вдыхаю специфический запах -  смесь пота и бензина, вслушиваюсь в
работу  мотора  -   каждый  работает  по-своему,  и  мне  он  кажется  живым
продолжением моего собственного тела.  Я мчусь вместе с автобусом. Множество
остановок,  таких  важных для  меня,  все  время меняющийся пейзаж,  здания,
имеющие названия,  -  все  это,  слившись в  общую картину,  всплывает перед
глазами. И вправе ли я сомневаться, что существует самая тесная, неразрывная
связь между мной и автобусом? Только бы найти проездной билет - тогда все бы
разъяснилось.   Может,  завалился  куда-нибудь,  может,  и  потерял...  нет,
наверно,  как раз кончился срок и я отдал его, чтобы получить новый... да, а
что, если из этих тридцати тысяч я собирался уплатить за билет?..
   Брось,  сколько ни  вытаскивай на  свет таких догадок,  они ни к  чему.
Кроме всего,  мой автобус шел куда угодно, только не в то место, которое мне
нужно.
   Настоящий автобус,  дав газ, умчался. Оконное стекло снова превращается
в темное зеркало. И как раз в том месте, где был свет фар, отражается фигура
женщины.  На  ее лицо падают блики уличного фонаря,  над деревьями -  сквозь
листву,  -  и как следует его не рассмотреть,  но, кажется, она наблюдает за
мной.   И  это  вполне  резонно.  Совершенно  естественно,  что  ей  хочется
наблюдать. Жалкий, суетящийся человек, что-то потеряв, вываливает содержимое
своих карманов на  стол.  Насколько осознает она всю серьезность положения -
это уж другой вопрос.  Действительно, речь идет о потерянной вещи, но ей и в
дурном сне не приснится, что на самом деле я потерял самого себя. Нет, может
быть,  не я потерял самого себя,  а я потерян самим собой.  И поэтому, когда
умчался автобус,  я почувствовал на мгновение боль оттого,  что автобус меня
потерял,   стряхнул  с  себя.  Выходит,  что  я,  находящийся  здесь,  -  не
потерявшийся "я", а именно потерянный "я". Или, другими словами, не улица за
поворотом исчезла, а скорее исчез этот другой мир, оставив меня одного между
поворотом и кафе.  Действительно,  если вдуматься, я не утратил воспоминания
посреди склона,  пожалуй, с того места только и начались мои воспоминания. И
проблема не в  исчезнувшей улице,  а,  возможно,  в  том,  что осталось,  не
исчезнув.  Может быть, это кафе имеет для меня несравненно большее значение,
чем  я  предполагаю?  И  эта  женщина,  вернувшая на  улицы прохожих,  живых
людей...
   Я тоже,  не отрываясь,  смотрю на женщину. Зеркало окна слишком темное,
глаза  слепят  фары  беспрерывно проносящихся машин,  и  поэтому я  перевожу
взгляд  прямо  на  женщину.   Она,   конечно,  замечает  мой  взгляд.  Но  с
невозмутимо-понимающим видом продолжает смотреть в окно.  Не исключено,  что
ключ в ее руках.  Может быть,  она значительно более важная находка, чем все
извлеченное мной из карманов и сваленное на столе.
   Вошли  новые посетители.  Молодые мужчина и  женщина,  мужчина по  виду
продавец -  скорее всего, из ближайшего магазина. Женщина - его возлюбленная
или  сестра,  а  может  быть,  просто  родственница,  приехавшая из  деревни
навестить его.  Они  садятся через столик от  меня,  и  мужчина,  подняв два
пальца,  говорит громко:  "Кофе",  и  они  начинают о  чем-то  разговаривать
шепотом,  с  таким  трагическим видом,  будто  обсуждают расходы на  лечение
умирающего отца.
   Женщина  слезает  со  своего  табурета,  и  я,  воспользовавшись  этим,
заказываю себе  еще  кофе.  Я  не  думал,  что  таким способом оправдаю свое
пребывание в  кафе -  я сидел уже минут сорок -  пятьдесят,  просто хотелось
побыть еще - меня все больше занимал мужчина за стеной. Правда, этот мужчина
существовал лишь в  моем воображении.  Но я  очутился в такой ситуации,  что
теперь у  меня с  этим воображаемым мужчиной была в  чем-то общая судьба.  И
оттого,  что он  был воображаемым,  глупостей все равно делать не следовало.
Если  в  потере  памяти  есть  своя  логика  и  закономерность,  то  и  этот
воображаемый  человек,   естественно,  как  один  из  главных  соучастников,
заслуживает равного положения с женщиной.
   Я  смотрю на женщину.  Я  продолжаю смотреть на нее.  Сквозь просветы в
падающих на лицо волосах я  воровски перехватываю ее взгляд.  У  нее слишком
короткая юбка,  и  видно,  как в  такт движению ног,  точно дыша,  эластично
сокращаются ложбинки под  коленями.  И  вот  сейчас этот незримый мужчина за
стеной,   весь  обратившись  в  слух,  разбивает  от  ревности  первое,  что
попадается под руку,  и проливает крутой кипяток -  мысль об этом заставляет
сильнее биться сердце.  Но  сколько я  ни жду,  к  величайшей досаде,  звука
разбившегося фарфора так и  не  слышу.  А  из окошка как ни в  чем не бывало
высовывается белая рука. Чашки на подносе совсем не дрожат. Дрожу я. Большой
п