са назад
улица.  Она  распростерла покрытые  струпьями огромные  руки  и  ждет  моего
возвращения.  Пират,  посадивший  корабль  на  мель,  раскаявшийся  пират...
неужели это  просто мираж?..  нет,  такого не  может быть...  не  существует
никаких доказательств,  что улица,  которую я покинул, и улица, на которую я
возвратился,  абсолютно одинаковые...  может быть,  сдвиг крошечный,  в один
микрон,  и потому,  что сдвиг этот слишком мал, его невозможно осознать... и
есть этот один микрон или  его  нет  -  огромная разница...  если даже раз в
неделю покидать улицу  и  отправляться в  путешествие по  платной скоростной
автостраде,  в  месяц  соберется четыре микрона...  в  год  -  сорок  восемь
микрон... и если прожить еще тридцать лет - тысяча четыреста сорок микрон...
почти  полтора миллиметра...  процесс более  стремительный,  чем  разрушение
Фудзи, - в общем, цифры, о которых можно и стоит говорить.
   Грязное  пятно  неба  все  больше  разрастается,  оттесняя  и  оттесняя
голубизну. Опять заныл зуб... почему я должен все время оправдываться?.. для
того,  чтобы  убедить жену  в  своей  правоте?..  для  того,  чтобы  уверить
заявительницу,  что я  не имею никакого отношения к смерти ее брата?..  или,
может быть,  для того,  чтобы доказать шефу,  что у  меня и в мыслях не было
влезать в  эту  историю глубже,  чем  необходимо?..  ну  что ж,  это дело...
"хороший охотник никогда не гонится слишком долго за добычей. Он ставит себя
на ее место,  ищет путь к  спасению,  охотится сам за собой и в конце концов
настигает себя" (из "Воспоминаний об  одном уголовном деле")...  несомненно,
очень убедительно,  но правильно ли это?.. а вдруг действительно я в глубине
души хотел соперничать с  ним?..  соперничать с  ним?..  да я  просто обязан
оправдываться  перед  ним,   ушедшим  и   не  вернувшимся  назад,   за  свою
нерешительность: и не убегаю, и не возвращаюсь.
   Возможно. С подобным утверждением я бы согласился. И это гораздо важнее
того состояния,  в котором я пребывал раньше, когда, потрясенный смертью его
шурина,  я забыл о самом важном -  о нем.  Возможно, где-то я уже видел его.
Здесь и  там попадающиеся на  улицах разверстые черные ямы...  тени его,  не
существующего...  и  если  представить  себе,  сколькими  ямами  уже  изрыта
улица...  если они -  его тени, то он не один - он существует в бесчисленных
обличьях...  он во мне,  он в  женщине,  он в  самом себе.  В  моем душевном
состоянии начинают происходить какие-то огромные изменения...
   Подъезжаю к  остановке,  у  которой стоит телефон-автомат.  В  ту самую
минуту,  когда я вылезу из машины, солнце зайдет, будто его счистили щеткой.
Но  в  согретой им  будке еще  тепло и,  может быть,  оттого,  что ею  редко
пользуются, ужасно пахнет плесенью.


x x x

   - Долго не звонил вам, простите, пожалуйста.
   - Наоборот,  хорошо.  Я  все время плакала,  а теперь у меня уже и слез
больше нет.
   В ее точно заржавевшем голосе обычное спокойствие -  оттого ли, что уже
какое-то время прошло, или, может быть, благодаря все тому же пиву?
   - Вы опаздываете, и все уже, наверно, волнуются.
   - Да  что там,  разве дело во мне.  Конечно,  все расходы взяли на себя
товарищи.  Эти люди ведут себя просто как родные... траурное платье пришлось
взять напрокат...
   - Оно вам к лицу.  Мои слова, может быть, покажутся неуместными, но вам
очень идет черное.
   Крутой спуск,  прорезающий в южном направлении жилой массив на холме...
длинная  каменная лестница...  по  обеим  сторонам заросли бамбука...  резко
очерченная линия затылка женщины, спускающейся впереди...
   - Вы  уже  выясняли обстоятельства,  при которых это случилось с  вашим
братом?
   - Мне просто не верится,  что это произошло с братом. Да в общем-то я о
нем почти ничего не знала.
   - Это,  видимо,  случилось сразу же после того, как мы расстались вчера
вечером. Я чувствую себя виноватым.
   - Но мне никто не говорил, что вы были вместе с ним.
   - Становится холодно. Снова наползли тучи...
   Заросли бамбука переходят в  кладбище...  сразу же  справа,  как только
кончается  лестница,  древний,  запущенный  маленький  храм,  и  только  его
черепичная  крыша   выглядит  торжественно  и   нарядно.   Город  совершенно
изменился, и прихожан, наверно, стало меньше, единственный источник дохода -
похороны.  Столбы  обветшавших,  изъеденных термитами  ворот  пришлось  даже
привязать  толстой  веревкой  к  подпоркам.  Хотя,  казалось  бы,  с  ростом
населения должно расти и  число похорон.  Значит,  храм пришел в  запустение
либо  потому,  что  настоятель безалаберно ведет финансовые дела,  либо  это
просто хитрая политика,  чтобы избежать высоких налогов, - ничего другого не
придумаешь.
   За  воротами,  в  некотором отдалении,  -  черно-белый шатер.  По обеим
сторонам дороги, от конторки привратника, зябко греющего руки над переносной
жаровней, и до самого шатра, на равном расстоянии, точно телеграфные столбы,
рядами стоят  подростки,  почти  дети,  и  один  за  другим,  как  только мы
приближаемся,  точно  заведенные,  кланяются.  Ноги  их  слегка расставлены,
ладони  прижаты  к  ляжкам,  и  эта  стереотипность позы  чуть  жутковата и,
пожалуй,  немного комична. В мое агентство тоже приходят люди, которые любят
церемонно раскланиваться,  но,  конечно,  не  в  такой подчеркнуто старинной
манере.
   В шатре царит торжественность и тишина.  Аромат благовоний напоминает о
смерти,  нагоняет  тоску.  Священник  в  одиночестве  тихим  голосом  читает
молитву.  Четыре венка,  на  каждом из  них  огромными иероглифами выведено:
"Синдикат услуг Ямато" - в общем, похороны недорогие, по второму разряду.
   В  храме,  справа и  слева от входа,  деревянные галереи для участников
церемонии.  Бросается  в  глаза  множество  свободных  дзабутонов,  особенно
справа,  где на почетном месте лишь один полноватый мужчина средних лет -  с
первого взгляда ясно,  что  он  занимает руководящее положение,  -  сидит  с
закрытыми глазами перед электрической печкой и  как  будто дремлет.  Слева в
напряженных позах преклонили колени пять-шесть человек.
   Один из  них,  узнав нас,  быстро сбегает по  лестнице.  Долговязый,  с
раздвоенным подбородком.  Следом -  плотный человек в темных очках, голова у
него растет прямо из туловища.  Он идет медленно,  неуверенно.  И не потому,
что ноги затекли, - он, видимо, просто пьян. Я помню эти темные очки. Да, он
действительно похож на одного из тех троих,  что прошлой ночью сидели вокруг
костра  на  берегу  реки.  Кривые ноги,  длинные волосы,  слегка вьющиеся на
висках.  Липкий пластырь и мазь на разбитом лице -  это,  конечно, следы той
драки.
   - Добро пожаловать, - низко кланяется Раздвоенный подбородок. - Примите
наши  глубокие соболезнования.  Заместитель босса  и  начальники групп из-за
неотложных дел  вынуждены были уйти несколько раньше.  Они  просили передать
вам  наилучшие пожелания.  -  И,  бросив  взгляд  на  дремлющего мужчину  на
почетном месте,  а потом быстро осмотрев меня с ног до головы,  добавляет: -
Управляющий взял на себя все заботы, так что можете не беспокоиться.
   Женщина представляет меня Раздвоенному подбородку.
   - Это тот самый человек,  о котором я вам уже говорила...  я бы хотела,
чтобы он встретился со старшим группы брата...
   Неожиданно кто-то хлопает меня по плечу.
   - Живы-здоровы,   вот  хорошо...  я  ведь  предупреждал...  все  так  и
стряслось, как предсказывал...
   Что это за образина в сером?  Знакомый голос...  ну конечно же,  хозяин
микроавтобуса...  если бы  не  голос,  ни  за что бы,  наверно,  не узнал...
действительно,  никак не  верилось,  что  свежевыбритое,  одутловатое лицо и
болтающийся под ним галстук принадлежат тому самому человеку,  который вчера
на берегу реки варил лапшу. Я почему-то тоже поднимаю руку и растягиваю губы
в нечто напоминающее улыбку, отвечая на его приветствие. Когда на двух людей
в  какой-то  мере может пасть подозрение,  они,  как свидетели,  моментально
заключают молчаливое соглашение о едином фронте.
   Обращение  ко  мне  этого  человека  тут  же  сказывается на  поведении
Раздвоенного подбородка. Настороженность отваливается, как фальшивая борода,
прилепленная слюной:
   - Старший, должно быть, там... сейчас позову его.
   С этими словами он быстро идет к шатру и скрывается в нем.  Но тот, что
в темных очках,  с трудом передвигавший ноги, будто нес тяжкий груз, даже не
пытается прятать  враждебного взгляда,  который не  могут  скрыть  и  темные
стекла.  Он,  наверно,  злится на меня за то,  что вчера ночью,  когда они с
товарищами цеплялись за мою удиравшую машину, пытаясь спастись, я, прекрасно
понимая,  что им  было нужно,  отделался от  них.  Губы под замазанным носом
нервно  дрожат,   он  изо  всех  сил  сдерживается.   И,   сочтя  за  лучшее
ретироваться, обращается к женщине:
   - Пойдемте отдадим ему последний долг.
   - Я уже сделала это.
   Спокойно,  будто разговор идет о еде.  Интересно,  как уживаются в этой
женщине замеченное мной раньше стремление,  о чем бы ни заходила речь, сразу
же вытаскивать на свет спасительного братца,  с этим поразительным будничным
спокойствием,  когда  дело  коснулось его  смерти.  Конечно,  похороны -  не
свадьба,  они не доставляют ни удовольствия, ни радости. Но и похороны очень
удобная церемония,  на которой можно заколотить гвоздями память об ушедшем и
успокоить   живых.   Безразличие  на   похоронах   может   объясняться  либо
безразличием к  покойнику,  либо любовью,  превосходящей и жизнь,  и смерть.
Меня охватывает дурное предчувствие.
   Ступени  из   толстых  цельных  досок...   снимаю  ботинки  и   надеваю
шлепанцы...  поднимаюсь на  пять ступенек и  оказываюсь прямо под алтарем...
толстый,  красный,  обшитый  золотом  шелковый дзабутон...  невыразительная,
белого дерева курильница...  встав на колени, я вдруг замечаю, что все еще в
перчатках,  и поспешно сдергиваю их...  досадуя, что сомнутся брюки, зажигаю
курительную палочку и  наконец вижу  его  фотографию,  висящую прямо  передо
мной.  Я бормочу себе под нос...  да,  вот такие-то дела,  ну что ж... точно
дожидаясь,  пока я  поднимусь,  священник перестает читать молитву и  быстро
исчезает.  И  тогда трое парней,  с трудом сдерживавшие желание закурить,  с
облегчением усаживаются поудобнее  и  разом  подносят  огонек  к  сигаретам.
Сидевший на  почетном месте  пожилой мужчина,  которого назвали управляющим,
сморкается,  протягивает руку  к  электрической печке  и  быстрым  движением
что-то переворачивает, будто печет рисовую лепешку.
   Раздвоенный подбородок появляется там,  где был священник, и настойчиво
манит меня рукой.  Женщина у левой галереи о чем-то разговаривает с хозяином
микроавтобуса.  Нет,  сказать  "разговаривает" не  совсем  верно.  Не  знаю,
слушает ли  она его или бездумно теребит рукава непривычной для нее траурной
одежды, то расправлял, то подворачивая их. Небо опять в молочных облаках без
единого просвета... ветер как будто совсем утих.
   Меня  провели  в  небольшую  комнатку  рядом  с  алтарем,  напоминающую
приемную.  Газовая печка старой конструкции горит сильным голубым пламенем -
мускулы на  лице начинают сразу же расслабляться.  У  самого входа,  положив
руки  на  колени  и  низко  опустив  голову,   меня  ждет  молодой  человек.
Раздвоенный подбородок заглядывает мне в глаза:
   - Я вам не нужен?
   Я отрицательно качаю головой,  и он,  пожав плечами,  покидает комнату.
Знакомство происходит без всякого представления, само собой. Я никак не могу
сообразить,   о  чем  следует  спрашивать  этого  юнца,   и  мне  совершенно
безразлично,  будет  присутствовать Раздвоенный  подбородок  или  не  будет.
Сажусь за  облупленный кое-где черно-золотой чайный столик напротив молодого
человека.  Этот хрупкий детский затылок не особенно подходит старшему группы
- видимо,  начальнику тех молодых ребят, которые сидят сейчас в храме. И его
лицо,  которое он поднял, распрямившись в ту самую минуту, когда я опустился
на  свое  место,  точно такое,  каким его  можно представить себе,  глядя на
затылок.  Будто отполированная, нежная детская кожа. Мягкая линия подбородка
- не  поймешь,  юноша перед тобой или  девушка.  Если бы  не  следы выбритых
редких усов -  губы совсем девичьи.  Форма носа тоже неплохая. Правда, глаза
странно-темные, диковатые, напоминают легковоспламеняющуюся нефть. И в то же
время такие слабые мускулы...  кажется, самое большее, на что он способен, -
это  нагонять страх  на  детей и  командовать ими.  Видимо,  он  был  лисой,
облеченной властью тигра. В таком случае со смертью братца он лишился опоры,
на  нем  может  сосредоточиться  давняя  злоба  остальных,  и  сейчас  самое
подходящее время,  чтобы  по  возможности выведать  у  него  все,  что  меня
интересует.  Правда, если он, не имея мускулов, искусно владеет ножом да еще
до  безумия отчаянный парень,  тогда не  пропадет.  С  помощью насилия можно
выдвинуться среди своих товарищей.  Для  спорта,  для  драки,  для  убийства
требуются совершенно разные данные.  Даже  тигру  не  сравниться с  голодной
одичавшей собакой.
   Хорошо,  но  все-таки какую цель преследовала женщина?  Для чего хотела
она  познакомить меня с  этим молодым человеком?  Вряд ли  это  пришло ей  в
голову неожиданно и она не имела возможности или случая предупредить меня об
этом. Такой же точно значок в виде молнии, какой носил покойный. Может быть,
это эмблема организации,  именуемой "Синдикат услуг Ямато". Коль скоро этого
юношу называют старшим,  не значит ли это,  что ребята,  выстроившиеся вдоль
дороги,  - караул, находившийся в непосредственном подчинении умершего?.. но
постой,  действительно значок  этого  молодого  человека  такой  же,  как  у
Раздвоенного подбородка, однако... нет, он точно такой же формы, как у него,
но цвет другой...  у  этого голубой значок,  а  у  Раздвоенного подбородка -
ярко-красный...  по возрасту тот,  пожалуй,  старше,  но, видимо, цвет нужно
понимать  не  как  различие  в  возрасте или  положении,  а  как  различие в
принадлежности к той или иной группе.  Следовательно, группа покойного в том
же "Синдикате услуг Ямато" была, возможно, самостоятельной организацией.
   Чего же хочет женщина?
   Здесь ли,  на месте,  пришла ей в голову эта мысль? Или, может быть, до
последнего момента было нечто,  заставлявшее ее опасаться нашего знакомства?
А  возможно,  она  решила,  что ей  удастся извлечь выгоду из  этой встречи,
воспользовавшись тем, что я не был к ней подготовлен?
   - Старшие у вас меняются?
   - Нет.
   Бесстрастный, официальный тон, конечно, напускной. Отсутствие выражения
- казалось,  он  выгладил  и  расправил мельчайшие морщинки страстей,  чтобы
уравновесить в себе абсолютное подчинение и абсолютный протест.  Расположить
к себе такого парня не в тюрьме, а в обычных условиях почти невозможно. Есть
лишь один выход:  сесть вместе с  ним в тюрьму и бросить ему вызов в опасной
игре "кто кого". Сейчас же такой возможности нет и...
   - Трудно,  наверно,  и  вам тоже -  такая неожиданная смерть начальника
группы...
   - Трудно.
   - Теперь вы сами будете возглавлять группу?  Или,  может быть, назначат
нового начальника?
   - Распустят, наверно.
   - Почему?
   - У   босса  было  много  сложностей  с   начальником  нашей  группы...
Несовершеннолетних ведь легко выследить... будь то просто убежавшие из дому,
будь то такие,  из которых шайка кровь сосет...  а уж как выследят - глаз не
спускают, морока... дело с ними иметь хлопотно...
   Ребята,  убежавшие из  дому...  в  сердце что-то  оборвалось,  даже дух
захватило...  значит, это ребята, убежавшие из дому?.. и тот был начальником
группы в синдикате, использующем убежавших из дому ребят, и, значит, у него,
естественно,  была  совершенно иная,  чем  у  нас,  точка  зрения  на  него,
человека,  который исчез.  Знала ли об этом женщина. Не исключено, что, зная
все, она и решила познакомить меня с этим юношей.
   - Я  от  имени всех прочел надгробную речь.  -  Может быть,  из желания
разрядить гнетущую атмосферу, он сел более непринужденно. И вдруг вызывающе:
- Ха,  я даже плакал. Начальник группы любил людей. Да, я плакал. Сколько ни
делала налетов полиция,  ни один из нас даже рта не раскрыл.  И мы ни за что
не  хотим  теперь  домой  возвращаться.  А  боссам  невдомек...  все  любили
начальника группы... прямо влюблены были в него... ну ничего, просто так это
не пройдет...
   - Но если известен преступник, нужно отправить его в полицию.
   - Что вы  глупости говорите?  Его ведь убили-то  по ошибке.  Начальника
группы застрелили из пистолета. А разве у тех рабочих были пистолеты?
   - Кого же вы подозреваете?
   - Ну знаете...
   - А самый старший босс, наверно, не согласен?
   - Может, он потому и пугает, что распустит нашу группу?
   - А как же деньги, они будут и в дальнейшем поступать?
   - Да,  конечно,  наши клиенты все первосортные.  И потом, мальчики, те,
которых вы видели на улице, тоже стоящие.
   Я наконец с трудом начинаю постигать характер деятельности этой группы.
Мне как-то не приходило в  голову,  что на стоянке микроавтобусов у  реки не
было  никого из  этой группы...  клиенты...  стоящие мальчики...  я  начинаю
понимать...  группа  мальчиков...  торгующих собой...  и  тот  человек -  их
наставник...  и если все это делается достаточно ловко,  никакой закон им не
страшен...  но далеко не каждый способен вести такое дело...  если не быть с
ними  в  одной  упряжке,  выполнять роль  пастыря трудно...  когда выгода не
сочетается со склонностью, дело проваливается. Рассудив, я, кажется, начинаю
понимать, почему такое тягостное впечатление произвели на меня эти похороны.
Теперь никто не  знает,  что  делать с  этой группой.  Потому-то  начальство
быстро ретировалось,  оставив в  качестве своего представителя управляющего.
Одна  лишь  выгода не  заставит этих обезумевших животных подчиняться новому
начальнику.  Если не  быть человеком,  способным вызвать к  себе любовь этих
юнцов и самому не любить их...
   - Вы все прикреплены к определенным заведениям?
   - Конечно.  - Глаза его подозрительно сужаются. - С той компанией мы не
имеем ничего общего.  Вам,  наверно, не понять... нет, конечно, не понять...
сразу видно,  что у  вас к  этому вкуса нет...  члены нашего клуба все очень
уважаемые клиенты...  вы  находите меня привлекательным?  Глядя на меня,  вы
испытываете волнение?
   - Да, вы красивый юноша.
   - Ну а станете вы терпеть от меня побои? Станете пить мою мочу? Станете
лизать подметки моих ботинок?
   С  трудом выдерживая его необыкновенно твердый,  неподвижный взгляд,  я
ответил:
   - Воздержусь, пожалуй.
   - Ну вот.  Одни грязные старики,  мешки с  деньгами...  иногда актеры с
телевидения - вот и все...
   - Хочу спросить...  вы,  наверно, знаете... начальник группы не говорил
недавно об одном владельце топливной базы?
   - Владелец топливной базы? Клиент нашего клуба?
   - Ну ладно, не слышали - и не надо.
   - Вопросы там всякие, не люблю я их. Звон от них только.
   - Тогда еще один последний...  вы не скажете,  где до недавнего времени
жил начальник группы?
   - Начальник группы был справедливым человеком. И поэтому у него не было
противной привычки долго жить у кого-нибудь одного.
   - Но вещи-то ведь у него были.  Чемодан, к примеру, в котором он держал
самое необходимое...
   - Рубахи, зубные щетки он, использовав, выбрасывал. Были и ценные вещи.
Попользуется он ими два-три раза и продает нам за полцены.
   - Но  ведь  что-то  должно же  было  остаться.  Например,  какие-нибудь
дневники или еще что-нибудь нужное - не носил же он все при себе...
   - Ни разу не видел.
   - Я  не  собираюсь нарушать право собственности.  Просто он  обещал мне
дать дневник одного человека...  для вас и  ваших товарищей никакой ценности
он не представляет.
   - И постельные принадлежности,  и даже бриллиантин -  в общем, все наши
вещи были и его вещами... ему просто не нужно было