вного пьянства я
чувствовал себя отвратительно - три раза меня выворачивало. А может быть, за
тем окном женщина тоже ждет?  Скорее всего, полосатая штора не служит знаком
того,  что  он  вернулся.  В  противном случае  был  бы,  конечно,  звонок в
агентство и  я получил бы сведения от шефа.  Полосатая штора означает что-то
другое.  Может быть,  женщина все еще ждет?  Но  у  меня не хватает мужества
позвонить у той двери.  Сменилась штора, и там внутри, несомненно, произошли
какие-то  перемены,  даже если он и  не вернулся.  А  кроме того,  и  во мне
произошла перемена.  Я ушел со службы в агентстве, которому женщина поручила
розыск, я уже не агент, и женщина для меня уже не заявительница. Шеф дал мне
последнее поручение: узнать, имеет ли она намерение продолжать розыски, даже
если они будут поручены другому сотруднику,  но и  это я  решил сделать лишь
после того, как завтра утром порыскаю в "Камелии". Малодушие, может быть, но
другого выхода у меня нет, и я не знаю, куда себя девать.
   Он  исчез,  брат заявительницы убит,  его подчиненный Тасиро покончил с
собой,  моя жена ни разу не позвонила, и единственный человек, кто остался у
меня, - женщина, которая не устает ждать.
   Все исчезают.  В глазах сослуживцев из агентства я, как это ни странно,
тоже,  видимо,  буду одним из тех,  кто исчез.  Нет, не только я. И женщина,
разговаривающая сама  с  собой  и  пробуждающаяся  только  опьянев,  -  ведь
фактически подтвердить ее  существование может  лишь  налоговый инспектор из
муниципалитета.  Смешная игра в прятки,  когда несуществующие люди ищут друг
друга.
   Как ни  сверкает ртутный фонарь,  кроме тьмы,  ничего не видно.  Иногда
подходит автобус и слышны шаги,  но людей не видно...  есть лишь уставшая от
ожиданий черная, пустая перспектива... но я продолжаю ждать... медленно иду,
останавливаюсь,  поворачиваюсь на каблуках и снова иду... буду ждать сколько
угодно... пока ждет женщина, буду ждать вместе с ней и я... точно по трубам,
разносится звук  с  силой  захлопнутых где-то  вдали  металлических дверей и
отдается в  ушах,  как  глубокий вздох  земли.  Тихий собачий вой  прорезает
пустоту. Действительно ли все исчезают?


x x x

   Значит,  за мной следили -  ничего другого я  предположить не могу.  На
улице все  однотонно,  краски еще не  вернулись,  но  уже достаточно светло,
чтобы различать очертания предметов.  Как  раз час,  когда автомобили только
начинают тушить фары,  а в "Камелии" еще горит свет и сквозь черную сетчатую
штору видно,  что  делается внутри.  Кафе,  темные дела  которого все  время
привлекают мое  внимание,  битком набито волнующимися людьми.  Мое донесение
могло   остаться  в   неизменном  виде,   стоило  лишь   исправить  число  с
четырнадцатого на  пятнадцатое...  По  всей вероятности,  из  кафе еще плохо
видна улица. Действительно, все с сосредоточенным видом повернулись к стойке
и  совершенно не  обращают внимания на  то,  что происходит на улице,  и  не
принимают никаких мер предосторожности.  Не исключено, что сторож со стоянки
каким-то способом тайно связался с ними...
   Я тоже не собираюсь остерегаться.  Моя цель -  встретиться с кем-нибудь
из завсегдатаев и расспросить о нем.  Я уже безработный и не собираюсь силой
вытягивать из него сведения, окажись он неразговорчивым, и совсем не думаю о
том, чтобы принуждать его к этому с помощью шантажа, запугивая разоблачением
темных  дел,  которые  здесь  творятся.  Обратив  внимание,  что  объявление
"Требуется официантка" написано заново,  толкаю дверь кафе,  в которое я уже
приходил столько раз, и в тот миг, как я беспечно окунаюсь в шум и духоту...
   У  меня  не  было  времени рассмотреть,  что  там  происходит.  Я  лишь
наткнулся  на  враждебные  взгляды  нескольких человек,  обернувшихся в  мою
сторону,  и в то же мгновение рука, протянувшаяся из-за двери, схватила меня
за шиворот,  а другая изо всех сил ударила по голове. Нет, это была не рука,
а скорее палка. Похоже, гибкая резиновая дубинка. Тупо сдавило грудь. Во рту
вкус желудочного сока. Меня били по лицу, пинали ногами, но особой боли я не
ощущал.  Боль я  почувствовал,  когда меня выволокли из кафе,  бросили около
стоявшей рядом машины и  стали бить ногами по голове и  животу.  Резкая боль
вспыхивает фейерверком, пробегает искрой, дав импульс сердцу. Может быть, от
этого я и прихожу в сознание.  Кто-то открывает дверцу машины,  другой, взяв
меня  под  мышки,  вталкивает внутрь.  Торчащие наружу  ноги  втискивают под
приборную доску и грубо захлопывают дверцу.  Сработано специалистами.  Жаль,
что не удалось рассмотреть лица человека, который заталкивал меня в машину.
   Боль возвращает мне энергию.  Пробую пошевелить плечами - к счастью, от
этого как будто боль не  усиливается.  Руки в  крови.  Смотрю в  зеркало над
ветровым стеклом -  все лицо залито кровью, будто его специально разрисовали
кисточкой.  Нос  распух,  дыхание  тяжелое.  Достаю  из-под  сиденья  старое
полотенце для протирки стекол и вытираю кровь. Но запекшуюся кровь так легко
не сотрешь. Да и из носа кровь все еще идет. Зажимаю нос, откидываю голову и
некоторое время остаюсь в  таком положении.  Но медлить нельзя.  Там,  где я
нахожусь,  сейчас еще  почти  безлюдно,  окно  "Камелии" уже  превратилось в
черное зеркало,  пейзаж приобрел краски,  вот-вот наступит утро,  и на тихую
безлюдную улицу хлынет поток людей. Мне не для чего выставлять такое лицо на
всеобщее обозрение.  Сворачиваю жгутиками бумажную салфетку и  затыкаю  нос.
Ощущая взгляды,  несомненно устремленные на меня из окна "Камелии", медленно
отъезжаю. Сторожка автомобильной стоянки еще погружена во тьму, и старика, к
сожалению, разглядеть невозможно.


x x x

   И снова белое небо... и белая дорога, точно привязанная к этому небу...
фонари уже  сомкнули веки,  дорога расширяется -  на  глаз  метров десять...
только  кое-где  в   распахнутых  парадных  еще  сохранились  остатки  ночи.
Последние  машины,  развозящие  молоко,  проносились мимо  вниз  по  склону,
громыхая пустыми бутылками.
   К  счастью,  прохожих нет,  я  взлетаю по  лестнице,  прыгая через  две
ступеньки.  И  вот белый звонок у белой металлической двери с темно-зелеными
наличниками...  прошел всего лишь  один  день,  а  у  меня  состояние как  у
матроса,  ступившего  на  сушу  после  многомесячного плаванья...  какое  бы
значение ни таила в  себе полосатая штора,  человеку с  окровавленным лицом,
конечно же, разрешат войти.
   После второго звонка шторка окошечка в двери наконец приоткрывается.  В
такое  время задержка вполне естественна.  Звук  поспешно снимаемой цепочки.
Ручка  поворачивается,  дверь  широко распахивается,  и,  как  я  и  ожидал,
испуганный голос:
   - Что случилось? В такую рань...
   - "Камелия". Разрешите умыться...
   Во  всяком случае,  в  прихожей мужских ботинок не  видно.  Женщина,  с
сеткой на голове и в какой-то стеганой пижаме,  кажется девочкой,  и я никак
не  могу совместить ее  с  цветной фотографией,  на  которую,  не отрываясь,
смотрел две ночи подряд.
   - "Камелия"? То самое кафе?
   Снимаю пальто,  стягиваю пиджак -  ворот и рукава рубахи залиты кровью.
Обмакиваю вату в  теплую воду,  приготовленную в умывальнике,  и,  тщательно
смывая с  лица запекшуюся кровь,  коротко рассказываю о случившемся,  тяжело
при этом вздыхая, тяжелее, чем необходимо. Тревожные сведения, полученные от
сторожа   автостоянки...   рассказ   шофера   Томияма,   подтвердившего  эти
сведения...  нелегальное посредничество в  устройстве шоферов  на  временную
работу...
   - Пораненные места лучше не трогать. Сменить воду?
   - Видимо,  это кровь из носа...  ран как будто нет...  щиплет,  но это,
вероятно, ссадины.
   - Вы,  наверно,  сами сделали что-нибудь такое, что им пришлось так вас
избить.
   - Избили - значит, наверно, сделал.
   - Они безумно боятся попасться на глаза постороннему человеку.
   - Вы уже знаете, что Тасиро покончил с собой?
   - Покончил с собой?
   - Он во что бы то ни стало хотел убежать.
   - Что его к этому побудило? Должна ведь быть какая-то причина?
   - Что побудило?..  Видите ли, это долгий разговор... в общем, он сбился
с  дороги...  где  я?..  действительно ли  я  живу так,  как  мне кажется?..
подтвердить это могли только другие,  но  ни  один из них не взглянул в  его
сторону...
   - Тогда мне следовало бы давным-давно умереть,  вы не думаете?  -  В ее
голосе снова слышится напряжение. - Рубаха мужа будет вам впору... наденете?
   - Да,  из-за  него я  потерял работу.  Мой шеф страдает ярко выраженной
полициебоязнью,  и,  если  возникает хотя  бы  малейшая  опасность оказаться
втянутым в какие-нибудь неприятности,  он тут же увольняет человека.  Я могу
рассчитывать,  что  вы  разрешите мне  продолжать работу оставшиеся два дня,
хотя меня и уволили?
   - Наверно, из-за меня...
   - Вы сменили штору.
   - Залила кофе.  Позавчера,  кажется.  Совершенно верно,  в день похорон
брата...  да,  точно,  вскоре после того, как вы заезжали ко мне... пятна от
кофе очень плохо отходят...  поэтому я  отдала в  чистку...  разговаривала с
кем-то,  и он сказал, что очень бы хотел выпить кофе... пока я наливала, все
было хорошо, а когда понесла, сзади кто-то пощекотал меня...
   Неожиданно  я  чувствую  тошноту.   Резкая  боль,   возникнув  у  глаз,
захватывает всю черепную коробку и,  как в фокусе, концентрируется в затылке
и сжимает горло.
   - Кто же вас пощекотал? Вы опять размечтались о муже?
   - Да, судя по тому, где пощекотали, видимо, так.
   - Мне очень нравилась та лимонная штора.
   - Через два-три дня повешу обратно.
   - Осталось пятьдесят восемь часов. Двое суток и десять часов... до того
момента,  как  истечет срок  договора о  розыске...  договор на  неделю,  но
воскресенье отбрасывается, и счет составляется исходя из шести дней.
   - Я работать пойду. Пусть вас это не беспокоит...
   Тошнота подступает все  сильнее.  Желудок становится тяжелым,  будто  в
него погрузили грязный ком глины.
   - В  одном  Токио не  меньше восьмидесяти тысяч шоферов такси.  Крупных
таксомоторных компаний около  четырехсот,  а  если  прибавить и  мелкие,  то
больше тысячи.  Можно ежедневно обходить эти компании,  но все равно в  день
больше чем в пяти не побываешь...
   - Вы себя плохо чувствуете?
   - Да, неважно...
   - Вам бы лучше прилечь...
   Головная боль и тошнота сузили поле зрения,  все мое сознание бесстыдно
вцепилось в  напрягшиеся маленькие руки женщины.  Будто в них сосредоточился
весь  мир.  Наклонившись вперед и  изо  всех  сил  стараясь сдержать готовую
вырваться рвоту,  я впервые проникаю в спальню... неубранная после сна белая
постель... вмятина на ней, оставленная женщиной... нос полон спекшейся крови
и  не ощущает запаха,  но я  все равно улавливаю его...  вмятина от середины
постели до  стены -  оставленное мне  ложе  для  сна...  оливковая перепонка
лягушачьей лапки...
   - ...Простите...  что там ни говори,  а в сравнении с настоящим городом
карта, которую мы нарисовали, слишком примитивна...
   - Лучше помолчать,  когда плохо себя  чувствуешь...  у  вас  еще  целых
тридцать четыре часа...
   Женщина сидит на  полу  у  кровати и,  оставаясь невидимой,  пристально
смотрит на меня.  Она действительно смотрит на меня?  Или,  как и тот гость,
которого она угощала кофе,  я тоже причислен к видениям - ее собеседникам, -
когда она разговаривает сама с собой?..
   Это огромное сердце,  которое бьется,  не зная,  для кого оно бьется...
город...  изменив положение, ищу женщину... но ее уже нигде нет... где же я,
на которого смотрит женщина, которой нет?..
   - Сколько времени, а?..
   - Пять минут...
   Торшер около  подушки неожиданно загорается -  прямо передо мной  стоит
женщина.  Стеганую пижаму она сменила на светло-желтое кимоно, сетка с волос
исчезла, волосы рассыпаны по плечам.
   - Пять минут какого?
   - Пять минут назад истек срок договора.
   - Как? - От неожиданности я подскакиваю на постели. - Что это значит?
   - Можете  не  беспокоиться.   -   Женщина  поворачивается,  отходит  на
несколько шагов и  останавливается посреди комнаты.  -  С  завтрашнего дня я
решила пойти работать...
   Перед тем как она повернулась, в выражении ее лица промелькнула неясная
тень,  оставившая легкий  привкус  на  моих  губах.  Незнакомые воспоминания
сковывают грудь. Почему я так отчетливо представляю себе, что делала женщина
до того,  как зажгла свет? Теперь ее взгляд, скользнув мимо стены, у которой
стоит  кровать,   устремляется  к  окну  рядом  с  туалетным  столиком...  к
темно-коричневой  шторе  с   простым  рисунком  в   виде  белых  квадратиков
неправильной формы...
   - Что вы увидели?
   - Окна...
   - Нет, я спрашиваю, что вы видите в окне?
   - Я же говорю,  окна...  много окон...  в них, то в одном, то в другом,
гасят свет...  и  только в  такие минуты я  могу  почувствовать -  там  есть
люди...
   - Значит, сейчас уже ночь?
   - Пять минут...
   - Это я так долго спал?
   - Нет еще... будете спать...
   Откинув голову,  она медленно встряхивает волосами,  и  они качаются из
стороны в  сторону.  Сквозь кимоно можно  ясно  увидеть,  как  в  такт  этим
движениям колышется ее грудь. Я напрягаюсь, потихоньку спускаю левую ногу на
пол, перемещаю на нее центр тяжести и вскакиваю с кровати. Делаю шаг вперед,
протягиваю руки,  обнимаю ее  и  неожиданно сильно  щекочу.  Женщина коротко
вскрикивает,  вырывается из моих рук и  пытается убежать.  Но бежит она не к
окну,  не к двери,  а прямо ко мне.  Мы сталкиваемся и падаем на кровать.  В
моих глазах смеются коричневые веснушки,  между пальцами натягивается нежная
оливковая пленка. Вмятина на постели, оставленная женщиной... приготовленное
мне ложе для сна...
   Напротив   кровати   стоит   платяной   шкаф.    Матово-белые   большие
металлические   ручки.    Поверхность   шкафа,    отделанная   под   бамбук,
светло-коричневая и  отполирована так,  что на  расстоянии двух метров можно
смотреться в  нее,  как в  зеркало.  Женщина где-то,  видимо на кухне,  тихо
напевает.  Доносятся лишь отдельные звуки, поэтому разобрать, что за песня -
невозможно.  Надев пиджак,  я  иду...  идет и  женщина...  она проходит мимо
лимонной шторы,  и сразу лицо ее становится черным,  волосы - белыми, губы -
тоже белыми. Зрачки - белыми, белки - черными, веснушки превращаются в белые
точки,  будто  это  пыль  на  скулах  каменной  скульптуры...  крадучись,  я
направляюсь к двери.


x x x

   Вдруг  я  замедляю шаг  и  останавливаюсь.  Останавливаюсь,  точно меня
отбрасывает назад  пружина воздуха.  Центр тяжести,  перенесенный с  пальцев
левой ноги на пятку правой, снова возвращается к левой и сосредоточивается в
колене. Потому что подъем очень крутой.
   Дорога не асфальтированная, а покрытая грубым бетоном, и, видимо, чтобы
предотвратить скольжение,  через каждые десять сантиметров в  нем  прорезаны
узкие бороздки.  Но пешеходам от этого пользы мало.  К тому же пыль и крошки
от стирающихся на шершавом бетоне покрышек постепенно забили все неровности,
и  в дождливый день,  если ботинки на резине,  да еще старые,  идти по такой
дороге -  дело,  наверно,  нелегкое.  Видно,  она рассчитана на  автомашины.
Бороздки  через  каждые  десять  сантиметров,  по  всей  вероятности,  могут
сослужить им службу.  Не исключено,  что они оказываются эффективными и  для
отвода воды в кювет, когда талый снег и грязь забивают водостоки.
   Впрочем,  все эти ухищрения напрасны,  так как машин здесь совсем мало.
Из-за  отсутствия тротуара во  всю  ширину дороги,  поглощенные беседой,  не
обращая ни на что внимания, идут несколько женщин с сумками в руках. Посреди
дороги мчится вниз мальчишка на  роликах,  завывая как  сирена.  Я  поспешно
посторонился, потому что тоже шел посреди дороги.
   Тут  я  замедляю  шаг  и  останавливаюсь.  Останавливаюсь,  точно  меня
отбрасывает назад  пружина воздуха.  Центр тяжести,  перенесенный с  пальцев
левой ноги на пятку правой, снова возвращается к левой и сосредоточивается в
колене.
   Слева -  крутая стена,  сложенная из  камней.  Справа -  почти отвесный
обрыв,  начинающийся сразу же за низким,  лишь для видимости,  металлическим
ограждением и  неглубоким  кюветом.  Стена,  казалось,  перерезает и  дорогу
впереди, которая круто поворачивает здесь влево и потом должна резко пойти в
гору,  к жилому массиву на холме. Через пять-шесть шагов обзор расширится, и
я увижу улицу,  которая мне нужна.  В этом можно не сомневаться. Пейзаж, его
даже не  замечаешь -  так привычна стала мне эта дорога,  по которой я  могу
идти  хоть с  закрытыми глазами...  дорога,  ставшая такой родной -  сколько
сотен раз ходил я по ней... и сейчас, как всегда, иду по ней - я возвращаюсь
домой.
   Но  тут  я  непроизвольно останавливаюсь.  Останавливаюсь,  точно  меня
отбрасывает пружина воздуха.  Останавливаюсь с желанием бежать назад от этой
удивительно четкой картины,  от этого вида крутой дороги,  на которую обычно
не обращал внимания.  Причина, заставившая меня остановиться, была, конечно,
ясна,  но  в  это  трудно  поверить.  Почему-то  пейзаж,  который должен был
открыться сразу же  за  поворотом,  пейзаж,  казалось знакомый мне  не  хуже
дороги, расстилавшейся сейчас передо мной, я никак не могу вспомнить.
   Оснований для  беспокойства пока  еще  не  было.  Такие провалы памяти,
по-моему,  бывали у меня уже неоднократно. Надо подождать. Когда смотришь на
стену,  выложенную квадратами, смещается фокус и чувство дистанции теряется.
Забыть на какой-то миг имя знакомого человека - в этом нет ничего странного.
Вот я сейчас упрусь в землю левой пяткой,  уравновешу центр тяжести -  много
времени это не займет -  и спокойно дождусь,  пока фокус восстановится. Ведь
за поворотом улица,  где мой дом,  - это совершенно точно. Я просто никак не
могу вспомнить, но то, что он существует, - факт неопровержимый.
   Небо по сезону сплошь затянуто негустыми синевато-серыми тучами,  и уже
надвигаются вечерние сумерки,  хотя  часы  показывают двадцать восемь  минут
пятого.  Еще достаточно светло, чтобы различить бороздки, прорезающие дорогу
через  каждые десять сантиметров,  но  не  настолько светло,  чтобы предметы
отбрасывали тень.  Стена слева уже вся темная, виной тому, видимо, материал,
из которого она сложена,  да к тому же и влажный мох быстрее впитывает мглу.
Я скольжу взглядом вверх по стене,  дохожу до прерывистой неровной линии - в
этом  месте  небо  пронзительно-светлое.   Рассмотреть,  что  там,  конечно,
невозможно,  но на середине холма,  я это знаю,  должны стоять три небольших
деревянных жилых дома и около них - окруженное деревьями не то общежитие, не
то гостиница.  Там, от самого конца склона, идет еще одна дорога, но я редко
ею пользовался и  поэтому плохо помню -  тут уж ничего не поделаешь.  Я даже
возлагаю надежду на то, что где-то в тайниках памяти, хоть и нечетко, что-то
все  же  сохранилось.  Иначе  такого  воспоминания  не  родилось  бы,  когда
расстилавшаяся передо мной дорога распахнула двери в прошлое.  А может быть,
в  действительности совершенно неизвестное место представляется мне знакомым
потому,  что,  по  мне,  весь мир за  пределами моего поля зрения пусть хоть
исчезнет. Но исчезла тем не менее лишь улица, где мой дом.
   Север...  в  какой же  он  стороне?  Не  могу даже определить положение
солнца,  а еще пытаюсь совершенно точно угадать направление!  В долине,  что
внизу,  под обрывом, это бы удалось сделать. Я нахожусь на такой высоте, что
ряды домов там оказались значительно ниже уровня моих глаз,  и  я  вижу лишь
черепичные и железные крыши -  поле,  где вместо овощей - люди и лес антенн,
улавливающих  радиоволны,   -   все  это  напоминает  геометрические  фигуры
игрушечного лабиринта,  вижу трубу бани,  торчащую рядом с каменной оградой.
Прямо напротив меня...  но я  уверен,  что смогу точно проделать в  уме весь
путь  через  лабиринт  до  бани,  что  стоит  у  меня  на  дороге...  Вот  я
приса