она видела его  до сих  пор),  а
самым необычным. Душа не могла оторвать взгляд от родимого  пятна, круглого,
коричневого, помещенного прямо над ворсистостью лобка; это пятно казалось ей
не чем иным,  как печатью, которую она сама (душа)  поставила на тело,  и  в
кощунственной близости этой святой печати двигался теперь чужой член.
     А потом, взглянув в  лицо  инженера,  Тереза осознала,  что  никогда не
давала  согласия на то, чтобы тело, на  котором ее душа поставила свой знак,
оказалось в  объятиях кого-то,  кого  она  не  знает  и не  хочет знать.  Ее
наполнила одурманивающая ненависть. Она собрала во рту слюну, чтобы  плюнуть
в лицо этому чужаку. Но тот следил за ней так же жадно, как и она за ним; он
заметил ее ярость, и движения его участились. Тереза чувствовала,  как к ней
издалека  приближается  оргазм,  и  начала  кричать  "нет,  нет,  нет";  она
противилась   его   наступлению,  а   поскольку   противилась,   задержанное
наслаждение долго разливалось по ее  телу, не  находя для  себя  выхода; оно
распространялось по ней, точно морфий, впрыснутый в вену. Она металась в его
объятиях, била вокруг себя руками и плевала ему в лицо.

        18

     Унитазы  в современных ванных поднимаются  от  пола, словно белые цветы
водяной лилии. Архитекторы делают все возможное,  чтобы тело забыло  о своем
убожестве  и человек не знал, что  происходит с отбросами его утробы,  когда
над ними зашумит вода, резко спущенная из резервуара. Канализационные трубы,
хоть и протягивают свои щупальца в наши квартиры, тщательно сокрыты от наших
взоров, и мы даже понятия  не  имеем  о  невидимой Венеции экскрементов, над
которой воздвигнуты наши ванные, спальни, танцевальные залы и парламенты.
     Уборная старого  окраинного дома в пражском рабочем квартале была менее
ханжеской;  от пола,  покрытого серым кафелем,  унитаз  поднимался  широко и
убого.  Его форма не  походила на цветок водяной лилии, а выглядела тем, чем
была:  расширенной  оконечностью  трубы.  На  нем не  было даже  деревянного
сидения, и Терезе пришлось сесть на холодящую эмалированную жесть.
     Она  сидела  на  унитазе,  и  жажда  опростать  внутренности,  внезапно
овладевшая  ею,  была  жаждой  дойти  до  конца  унижения,  стать  телом  по
возможности больше и полнее, тем самым телом, чье назначение, как говаривала
мать, лишь  в том, чтобы переваривать  и выделять. Тереза  опрастывает  свои
внутренности, объятая ощущением бесконечной печали и одиночества. Нет ничего
более жалкого, чем ее нагое тело, сидящее на расширенной оконечности сточной
трубы.
     Ее душа утратила любопытство  зрителя, свое  злорадство и  гордыню: она
уже снова была  где-то  глубоко в теле, в самых дальних уголках его нутра, и
отчаянно ждала, не позовет ли ее кто выйти наружу.

        19

     Она встала с унитаза, спустила воду и вошла в  переднюю. Душа дрожала в
теле, в ее голом  и  отвергнутом теле. Она все еще ощущала на заднем проходе
прикосновение бумаги, которой вытерлась.
     И  тут произошло нечто незабываемое: она  вдруг ужасно захотела пойти к
нему  в комнату  и  услышать его голос, его слова  к ней. Обратись он  к ней
тихим, глубоким  голосом,  душа осмелилась бы выйти  на поверхность тела,  и
Тереза  бы заплакала. Она обняла бы  его так,  как во  сне  обнимала широкий
ствол каштана.
     Она  стояла  в  передней и старалась перебороть  это  безмерное желание
расплакаться перед ним. Она знала, что если не совладает с собой, произойдет
то, чего бы ей не хотелось. Она влюбится в него.
     В эту  минуту  из  комнаты  донесся его голос. Когда она  услыхала этот
голос  сам по  себе (не  видя  при этом  высокой фигуры  его обладателя), он
поразил ее: был тонкий и пронзительный. Как она прежде не осознала этого?
     Пожалуй, лишь это  впечатление от его голоса, неожиданное и неприятное,
помогло ей отогнать  соблазн.  Она вошла  в  комнату, нагнулась к  брошенной
одежде, быстро оделась и ушла.

        20

     Она  возвращалась  из магазина с  Карениным, который  нес  во рту  свой
рогалик. Было  холодное утро, легкий мороз. Шли  они  мимо  поселка,  где на
просторных площадках  между  домами  жители устроили  маленькие огородики  и
садочки. Каренин вдруг остановился и уставился  в том направлении. Она  тоже
поглядела туда, но ничего особенного  не  обнаружила. Каренин потащил  ее за
собой; она послушно пошла. И только тогда заметила над мерзлой землей пустой
грядки черную  головку  вороны с  большим  клювом.  Головка без тела  слегка
двигалась, а из клюва изредка вырывался печальный, хриплый звук.
     Каренин был так растревожен,  что выронил рогалик. Опасаясь, как бы  он
не причинил вреда вороне, Тереза привязала его к дереву. Затем опустилась на
колени и  попыталась раскопать утоптанную вокруг  заживо  погребенной  птицы
землю. Нелегко было. Она до крови сломала ноготь.
     В  эту минуту  неподалеку от нее упал камень. Она обернулась и заметила
за  углом  дома двух  мальчиков  лет  девяти-десяти. Она встала.  Увидев  ее
движение и собаку у дерева, мальчики убежали.
     Она снова опустилась на  колени  и  снова стала разгребать  землю, пока
наконец не вытащила ворону из ее могилы.  Но  птица была хромая: не могла ни
ходить, ни взлететь. Тереза  завернула  ее  в красную косынку, повязанную на
шее, и прижала к себе левой рукой; правой - отвязала от дерева Каренина.  Ей
пришлось употребить немало сил, чтобы усмирить его и заставить идти рядом.
     В дверь она позвонила,  не имея возможности найти  в кармане  ключ: обе
руки были  заняты. Томаш  открыл.  Она  отдала  ему  поводок с Карениным  и,
проговорив только: "Подержи его!",  понесла ворону в  ванную. Положила ее на
пол  под умывальник. Ворона билась,  но не могла сдвинуться  с места. Из нее
текла  какая-то  густая  желтая жидкость.  Тереза постелила под умывальником
старые тряпки, чтобы она не стыла на холодном кафеле. Птица  отчаянно махала
сломанным крылом, и ее клюв укоризной торчал вверх.

        21

     Она сидела на краю ванны и не могла отвести  глаз от умирающей птицы. В
ее  сиротской  покинутости она  видела  образ  собственной  доли  и  не  раз
повторяла: во всем мире у меня нет никого, кроме Томаша.
     Убедила ли ее история с инженером, что случайные авантюры не имеют
     ничего общего  с любовью? Что они легки и ничего не весят? Стало ли  ей
спокойнее?
     Ничуть.
     Перед  ее мысленным взором возникает  сцена: она вышла из уборной, и ее
тело  в  передней  стояло  нагим  и  отвергнутым.  Душа  дрожала,  испуганно
затаившись  в  глубинах  нутра.  Если бы  в ту минуту мужчина, который был в
комнате, окликнул ее душу, она бы расплакалась, она бы упала ему в объятия.
     Она представила себе,  что  вместо нее  в  передней возле уборной стоит
какая-нибудь любовница Томаша, а вместо инженера в комнате  находится Томаш.
Он говорит девушке одно-единственное слово, и та в слезах обнимает его.
     Тереза знает, что такой бывает минута,  когда рождается любовь: женщина
не может  устоять перед голосом, который вызывает наружу ее испуганную душу;
мужчина не может устоять перед  женщиной,  чья душа чутко откликается на его
голос.  Томаш нигде не  застрахован от приманок любви, и Тереза опасается за
него ежечасно, ежеминутно.
     Какое  у  нее есть оружие?  Только ее верность. Она  предложила ему  ее
сразу, с самого начала, с первого дня, словно  сознавала, что ничего другого
не  может ему  дать. Их любовь  удивительно  асимметричная  архитектура: она
держится  на  абсолютной незыблемости ее  верности, как гигантский дворец на
одном столбе.
     Вскорости  ворона  уже не  двигала  крыльями  и  лишь время  от времени
вздрагивала пораненной,  сломанной лапкой.  Терезе не хотелось покидать  ее,
словно  она бодрствовала  у постели умирающей  сестры.  Наконец она все-таки
вышла в кухню, чтобы наскоро пообедать.
     Когда вернулась, ворона была мертва.

        22

     В первый год  любви Тереза при соитии кричала, и  этот крик, как я  уже
сказал,  стремился  ослепить  и оглушить сознание. С  течением  времени  она
кричала  меньше, но ее душа была  по-прежнему  ослеплена любовью и ничего не
видела. Лишь плотские утехи с инженером при полном  отсутствии любви помогли
ее душе прозреть.
     Тереза вновь была  в сауне. Она стояла перед зеркалом, смотрела на себя
и пыталась воскресить в памяти сцену телесной любви в квартире инженера. То,
что помнилось  ей, к любовнику совсем не относилось. Откровенно говоря,  она
бы даже не  смогла его описать, она, пожалуй, и не заметила, как выглядел он
голый.  То, что она помнила  (и  на  что сейчас,  возбужденная,  смотрела  в
зеркале), было ее  собственное тело;  ее  лобок и круглое родимое  пятно над
ним.  Эта родинка,  что до  сих пор  была  для  нее  лишь чисто прозаическим
дефектом  кожи,  теперь будоражила  ее мысли. Ей хотелось снова  видеть ее в
невообразимом соседстве с чужим мужским членом.
     Не  могу  не  подчеркнуть  еще раз:  ей не хотелось видеть  член чужого
мужчины.  Ей хотелось  видеть  свое  межножье  в соседстве  с чужой  мужской
плотью. Она не тосковала по  телу любовника.  Она  тосковала по собственному
телу,  нежданно явленному,  самому  близкому и  самому  постороннему и более
всего возбуждающему.
     Она  смотрела на свое тело, усыпанное мелкими  каплями,  оставшимися на
нем после душа,  и думала о том, что  в ближайшие дни инженер опять зайдет к
ней в бар. Она хотела, чтобы он пришел,  хотела, чтобы он  позвал ее к себе!
О, как она мечтала об этом!

        23

     Каждый день она  тревожилась, что инженер объявится у бара и что она не
в силах будет сказать "нет". Но  по мере того  как  проходили дни, опасение,
что он придет, вытеснялось страхом, что он не придет.
     Прошел  месяц,   но  инженер   не   объявился.   Терезе  казалось   это
необъяснимым.   Обманутая   мечта  отошла   на  задний   план  и   сменилась
беспокойством: почему он не пришел?
     Она обслуживала посетителей. Среди них снова  был тот плешивый, который
обвинил   ее,  что  она  наливает  спиртное  несовершеннолетним.  Он   шумно
рассказывал  скабрезный  анекдот,  точно  такой же, какой она  уже  раз  сто
слышала от пьянчуг, которым когда-то  подносила пиво в маленьком городке. Ей
казалось,  что материнский мир возвращается к ней,  и она  весьма  нелюбезно
оборвала плешивого.
     Тот оскорбился: - А вы мне  не указывайте. Скажите спасибо,  что мы вас
еще терпим за этой стойкой.
     - Кто мы? Кто это мы?
     - Мы, -  сказал мужчина и заказал себе еще водки. - И запомните -  я не
потерплю от вас никаких оскорблений!
     Потом  он  указал  на Терезину  шею, обмотанную ожерельем  из  дешевого
жемчуга, и крикнул: - Откуда у вас этот жемчуг? Уж  не хотите ли вы сказать,
что вам его  подарил ваш муж? Мойщик окон!  Где  ему взять па такие подарки?
Это вам клиенты дают, не так ли? За что же они вам это дают?
     -  Замолчите  сию  же  минуту,  - прошипела  Тереза.  Мужчина,  пытаясь
пальцами схватить ожерелье, крикнул:
     -  Зарубите  себе  на  носу  - проституция  у  нас  запрещена!  Каренин
поднялся, оперся передними лапами о стол и зарычал.

        24

     Посланник сказал: - Это был сексот.
     - Сексот  вел бы себя, скорей  всего, неприметно, - возразила Тереза. -
Что ж это за секретная полиция, если она перестала быть секретной!
     Посланник сел на  кушетку  и, подложив  ноги  под  себя,  принял  позу,
освоенную на  занятиях  йогой.  Над ним в рамке улыбался Кеннеди, по-особому
освящая его слова.
     - Дорогая Терезочка,  -  сказал он  по-отцовски,  -  у сексотов  бывает
несколько ролей. Первая - классическая. Они слушают, что люди говорят  между
собой, и докладывают о том своим шефам.
     Вторая роль  - устрашение. Они дают нам понять, что мы в их руках;  они
хотят заставить нас бояться. Именно этого добивался ваш плешивый.
     Третья роль сводится к  тому, что они норовят создать ситуации, которые
скомпрометировали бы нас.  Прошло время, когда они силились  обвинить  нас в
антигосударственных кознях;  это снискало бы нам лишь еще большую  симпатию.
Они,  скорее,  постараются найти у нас в кармане гашиш или доказать нам, что
мы растлили двенадцатилетнюю девочку. За девочкой, что подтвердит  это, дело
не станет.
     Терезе опять вспомнился инженер. Почему он так и не появился больше?
     Посланник  продолжал:  - Им  нужно  заманить  людей  в  ловушку,  чтобы
использовать их в своих целях, а уж затем с  их помощью расставить следующие
ловушки  для  следующих  лиц,  и так исподволь  втянуть весь народ  в единую
организацию осведомителей.
     Тереза  не думала  уже ни о чем другом: да,  инженера подослали  к  ней
фараоны.  Кто был  тот  странный парень,  что напился  в  кабаке напротив  и
объяснялся ей в любви? Плешивый стукач  из-за него налетел на нее, а инженер
заступился.  Все трое играли  свою  роль в заранее  подготовленном сценарии,
целью которого было расположить ее к мужчине, призванному ее соблазнить.
     Как  же это ей  сразу не пришло  в голову? Ведь та квартира была  очень
странной и совсем не вязалась с этим человеком! Мог ли этот элегантно одетый
инженер жить  в  такой  убогой квартире? Да  и инженер ли это  был?  Будь он
инженером,  разве мог бы  он освободиться от  работы в два часа дня? И разве
читал бы  инженер  Софокла?  Нет,  эта библиотека  отнюдь  не инженера!  Все
помещение  походило,  скорее,   на  конфискованную   квартиру  арестованного
интеллектуала. Когда ей было десять  лет и арестовали ее отца, точно  так же
конфисковали их квартиру со  всей  библиотекой.  Бог весть,  в  каких  целях
использовали затем эту квартиру.
     Теперь,  выходит,  понятно,  почему он больше  ни разу  не появился. Он
выполнил  свое задание.  Какое?  Пьяный  стукач невольно  выдал  его,  когда
крикнул: "Зарубите себе на носу - проституция у нас запрещена!"  Этот мнимый
инженер засвидетельствует, что она  переспала с ним и просила у него  денег!
Они  будут  угрожать ей  скандалом,  если она откажется  доносить  на людей,
которые пьют у ее стойки!
     - Не беспокойтесь, в вашей истории нет ничего опасного, - успокаивал ее
посланник.
     - Может, и  так, - сказала она сдавленным голосом, уходя с Карениным  в
ночные улицы Праги.

        25

     Люди по большей части убегают  от своих страданий  в будущее. На дороге
времени  они проводят  воображаемую черту, за которой  их нынешнее страдание
перестанет  существовать. Но  Тереза подобной черты  не  видит  перед собой.
Утешение может прийти к ней, только  если  она кинет взгляд в прошлое. Снова
было воскресенье. Они сели в машину и поехали далеко за Прагу.
     Томаш был за  рулем,  Тереза рядом с ним, а Каренин, сидя сзади,  то  и
дело тянулся к ним и лизал им уши.  Через два часа они доехали до маленького
курортного  городишка, где  лет шесть  назад провели  несколько дней. Думали
заночевать там.
     Они  остановили  машину  на площади  и  вышли.  Ничего  не  изменилось.
Напротив  была гостиница,  в  которой  они  когда-то жили. Перед ней - та же
старая липа. Влево от гостиницы тянулась  старая  деревянная колоннада, а  в
конце ее  бил в мраморную чашу источник, к  которому,  как и  в прошлый раз,
склонялись люди со стаканчиками в руках.
     Томаш снова указал на гостиницу. И все-таки что-то изменилось! Когда-то
она называлась "Гранд", теперь на  ней была надпись "Байкал". На углу здания
была табличка:  Московская  площадь. Затем  они  прошлись  по  всем знакомым
улицам, просматривая их  новые названия: Сталинградская улица, Ленинградская
улица,  Ростовская  улица.  Новосибирская  улица,  Киевская  улица. Одесская
улица;  были  там санаторий  "Чайковский", санаторий  "Толстой" и  санаторий
"Римский-Корсаков";  были там отель  "Суворов",  кинотеатр  "Горький" и кафе
"Пушкин". Все названия были взяты из русской географии или русской истории.
     Тереза  вспомнила первый день вторжения. Люди  во всех  городах снимали
таблички  с названиями  улиц  и  убирали с  дорог указатели, на которых были
написаны  названия городов. Страна в одну ночь  стала безымянной.  В течение
семи дней русская  армия блуждала по местности и  не знала,  где  находится.
Офицеры искали здания  редакций, телевидения, радио, чтобы захватить  их, но
не  могли  найти.  И  к  кому бы они ни  обращались с вопросом, те  пожимали
плечами или указывали ложные адреса, ложное направление.
     Спустя время вдруг  начинаешь понимать, что эта анонимность  для страны
не  была  безопасной.  Улицы  и  дома  уже  не  вернулись  к  своим исконным
названиям.  Так  один  чешский  курортный  городок  неожиданно   стал  некой
маленькой иллюзорной Россией,  и  прошлое,  которое Тереза  приехала  искать
сюда, оказалось конфискованным. Им было противно остаться там на ночь.

        26

     Они возвращались к машине молча. Она думала о том,  что все вещи и люди
предстают  взору   переодетыми.  Старый  чешский  город  прикрылся  русскими
именами. Чехи, фотографировавшие вторжение, на самом деле
     работали  для  секретной  полиции.  На  лице  человека, посылавшего  ее
умирать, была маска  Томаша. Стукач выступал под именем инженера,  и инженер
хотел  играть роль  мужчины с  Петршина. Знамение книги в его квартире  было
фальшивым и имело целью совратить ее с пути истинного.
     Вспомнив о книге, которую  тогда  держала в руках, она  вдруг  осознала
что-то и  залилась краской: Как это было? Инженер сказал, что принесет кофе.
Она подошла к книжной полке  и  вытащила  оттуда  Софоклова "Эдипа". Инженер
вернулся. Но без кофе!
     Вновь и вновь она  возвращалась к этой сцене: Как долго  его  не  было,
когда он ушел за кофе? По меньшей мере минуту, может, две, а то и три. И что
он  делал  в  этой  крохотной  передней?  Был  в  уборной?  Тереза  пытается
вспомнить,  слышала ли она, как  хлопнула  дверь или как  зашумела спущенная
вода? Нет,  шум воды она определенно не слышала, это  она  бы  помнила. Да и
дверь тоже не хлопала, в этом она почти уверена. Что же он делал в передней?
     И вдруг все  прояснилось  перед ней. Если ее хотят  заманить в ловушку,
одного свидетельства инженера им недостаточно. Им требуется  доказательство,
какое нельзя  было  бы  опровергнуть. В  течение этого подозрительно долгого
времени  инженер наверняка  устанавливал в  передней камеру.  Или,  что  еще
правдоподобнее, впустил  в квартиру  кого-то с фотоаппаратом, и тот, прячась
за занавеской, фотографировал их.
     Еще сколько-то недель назад она  смеялась над Прохазкой. не понимавшим,
что живет в концентрационном лагере, где не  существует ничего  интимного. А
она что?  Выскользнув из-под  материнского крова, она  по  простоте душевной
полагала, что  раз  и  навсегда  станет  хозяином  своей  личной  жизни.  Но
материнский кров простирается надо всем миром и повсюду настигает ее. Терезе
никогда не избавиться от него. '
     Они спускались по лестнице между садами к площади, где оставили машину.
     - Что с тобой? - спросил Томаш. Прежде чем  она успела ответить, кто-то
поздоровался с Томашем.

        27

     Это был пятидесятилетний крестьянин с обветренным лицом, которого Томаш
когда-то оперировал. С  тех  пор  его  ежегодно посылали на этот курорт  для
лечения. Он пригласил Томаша и  Терезу  на стаканчик вина. Поскольку в Чехии
собакам вход в общественные места запрещен, Терезе пришлось отвести Каренина
в  машину,  а  мужчины  тем  временем  расположились в кофейне. Когда Тереза
присоединилась к ним,  крестьянин говорил: -  У нас полный покой.  Два  года
тому меня даже избрали председателем кооператива.
     - Поздравляю, - сказал Томаш.
     -  Ясное дело,  деревня. Люди  оттуда бегут.  Те,  что  наверху, должны
радоваться, что кто-то еще хочет оставаться в деревне. С работы нас гнать им
ни к чему.
     - Это было бы для нас идеальное место, - сказала Тереза.
     - Скучали бы вы там, пани.  Нету там ничего. Право  слово, ничегошеньки
нету.
     Терез