указали  на нее
мужчине, стоявшему в корзине над бассейном, чтобы он застрелил ее.
     Терезин  сон  обнажает  истинную  функцию  кича:   кич  -   это  ширма,
прикрывающая смерть.

        11

     В империи тоталитарного кича  ответы даны  заранее  и  исключают  любой
вопрос.  Из  этого  следует,  что подлинным  противником тоталитарного  кича
является человек, который  задает  вопросы.  Вопрос словно нож,  разрезающий
полотно  нарисованной декорации, чтобы можно было заглянуть,  что скрывается
за ней. Так, впрочем, когда-то Сабина  объяснила  Терезе смысл своих картин:
впереди доступная ложь, а за ней проступает недоступная правда.
     Однако те, кто борется против так называемых тоталитарных режимов, едва
ли  могут  бороться  вопросами  и  сомнениями. Им тоже  нужны уверенность  и
простые  истины, которые были бы доступны как можно  большему числу  людей и
вызывали бы коллективные слезы.
     Однажды  некая политическая  организация  устроила  Сабине  в  Германии
выставку. Когда Сабина взяла в  руки каталог, первое,  что она увидела, была
ее  фотография  с нарисованной поверх  нее  колючей  проволокой. Внутри была
помещена ее  биография - ни дать ни взять  жизнеописание мучеников и святых:
она  страдала, она  боролась  против  несправедливости, она  вынуждена  была
покинуть истерзанную родину, она продолжает бороться. "Своими  картинами она
борется за свободу" - была последняя фраза этого текста.
     Она протестовала, но ее не поняли.
     Разве не правда, что при коммунистическом режиме  современное искусство
преследуется?
     Она раздраженно сказала: "Мой враг не коммунизм, а кич!"
     С  тех  пор  она  стала  окутывать  свою  биографию  мистификациями  и,
оказавшись позже в Америке, постаралась даже утаить, что она чешка. Это была
отчаянная мечта спастись от кича, в который люди хотели превратить ее жизнь.

        12

     Она стояла перед мольбертом с незаконченным холстом. Позади нее сидел в
кресле старик и следил за каждым мазком ее кисти.
     Взглянув наконец на часы, он сказал: - Пожалуй, нам пора.
     Она отложила палитру и пошла в ванную умыться. Старик встал с кресла и,
наклонившись,  взял  прислоненную  к  столу палку. Двери мастерской выходили
прямо  на  лужайку.  Смеркалось.  В  двадцати  метрах напротив  стоял  белый
деревянный дом с освещенными на первом этаже окнами. Эти два окна, бросавшие
свет в угасающий день, растрогали Сабину.
     Всю жизнь она  твердит, что кич - ее злейший враг. Но разве она сама не
носит его в душе? Ее кич - это образ родного очага, спокойного, сладостного,
гармоничного,  где надо всем витает дух доброй матери  и мудрого  отца. Этот
образ родился в ней после смерти  родителей. Чем меньше ее жизнь походила на
этот  сладостный сон, тем  чувствительнее она была  к  его  чарам  и  не раз
умилялась  до  слез,  когда  ей  случалось  видеть сентиментальный фильм,  в
котором неблагодарная дочь обнимала покинутого отца и окна дома, где обитало
счастливое семейство, лили свет в угасающий день.
     Со  стариком  Сабина  познакомилась  в Нью-Йорке.  Он был богат,  любил
картины и жил с женой, того же возраста, на загородной вилле. Напротив виллы
стояла  старая  конюшня.  Он оборудовал ее под  мастерскую,  пригласил  туда
Сабину и целыми днями следил за движениями ее кисти.
     Сейчас  они   все   вместе  ужинают.  Старушка   называет  Сабину  "моя
доченька!",  но по всем признакам как раз наоборот: Сабина здесь как мать  с
двумя  детьми,  что виснут  на ней,  восхищаются  ею и  готовы слушаться ее,
только захоти она ими командовать.
     Что  же, выходит,  па пороге  старости Сабина  нашла  родителей, из рук
которых когда-то, еще девушкой, выскользнула?  Или она нашла  наконец детей,
которых у нее самой никогда не было?
     Она  прекрасно  понимала, что это иллюзия. Ее пребывание у  стариков не
что иное, как  короткая  остановка. Старик  серьезно  болен, и его жена, как
только  останется  без  него,  уедет  к   сыну  в  Канаду.  Сабинина  дорога
предательств продолжится, и в невыносимую легкость бытия время от времени из
глубины  души ее будет  изливаться  сентиментальная песня о  двух светящихся
окнах, за которыми обитает' счастливое семейство.
     Эта  песня  умиляет  ее,  но  Сабина  к  своему умилению  не  относится
серьезно.  Она  слишком  хорошо знает, что  эта песня - красивая ложь. В  ту
минуту когда кич  осознается как  ложь, он  оказывается в контексте не-кича.
Теряя свою авторитарную силу, он  становится  трогательным,  как любая  иная
человеческая слабость. Ибо никто из нас не представляет собой сверхчеловека,
чтобы полностью избежать кича. И как бы мы ни презирали кич, он неотделим от
человеческой участи.

        13

     Источник кича - категорическое согласие с бытием.
     Но что  есть  основа  бытия?  Бог?  Человек?  Борьба?  Любовь? Мужчина?
Женщина?
     Поскольку взгляды на  этот счет разные,  то существуют  и разные  кичи:
католический,  протестантский,  иудейский,   коммунистический,   фашистский,
демократический,   феминистский,  европейский,  американский,  национальный,
интернациональный.
     Со времен  Французской  революции  Европа раскололась на две  половины:
одних  стали  называть левыми, других - правыми. Однако определять одних или
других какими-то теоретическими принципами, от которых бы они отталкивались,
почти  невозможно. И ничего удивительного: политические движения строятся не
на рациональных  подходах, а на представлениях,  образах, словах, архетипах,
которые все вместе создают тот или иной политический кич.
     Образ Великого Похода, которым дает себя опьянить Франц, - политический
кич, связывающий левые  силы всех времен и направлений.  Великий Поход - это
блистательная   дорога   вперед,   дорога  к  братству,   к   равенству,   к
справедливости, к счастью, она простирается все вперед и вперед, невзирая ни
на  какие преграды,  ибо преграды не  могут не быть, коли поход должен  быть
Великим Походом.
     Диктатура  пролетариата  или   демократия?  Отрицание  потребительского
общества или  требование  расширенного  производства? Гильотина  или  отмена
смертной  казни?  Все это вовсе  не имеет значения. То,  что  левого  делает
левым, есть не та или иная теория, а его способность претворить какую угодно
теорию ? составную часть кича, называемого Великим Походом.

        14

     Франц, разумеется, не приверженец кича. Образ Великого Похода играет  в
его жизни примерно ту же роль, что и сентиментальная песня о двух освещенных
окнах в жизни Сабины. За какую же политическую партию Франц голосует? Боюсь,
что он не голосует вовсе  и в день выборов предпочитает отправляться в горы.
Это,  впрочем,  не означает,  что  Великий  Поход  не  тревожит  больше  его
воображения.  Как приятно  мечтать о том, что мы  часть  марширующей  веками
колонны, и Франц не перестает видеть этот прекрасный сон.
     Однажды  ему позвонили друзья из Парижа. Они сообщили,  что  организуют
поход в Камбоджу, и пригласили его присоединиться к ним.
     Камбоджа  к  тому  времени  пережила  гражданскую  войну,  американские
бомбардировки,  бесноватость отечественных  коммунистов,  сокративших  народ
страны на одну пятую, и  наконец оккупацию соседним Вьетнамом, который сам в
те годы был  уже  не чем  иным, как  орудием  в  руках  России.  В  Камбодже
свирепствовал  голод, и люди умирали  из-за отсутствия  медицинской  помощи.
Международная  организация  врачей  много  раз  обращалась   с   требованием
разрешить  ей  въезд в страну,  но  вьетнамцы не  соглашались. Тогда  группа
видных западных  интеллектуалов решила пешком  отправиться  к  камбоджийским
границам  и  этим  великим  спектаклем, разыгранным на глазах у  всего мира,
добиться того,  чтобы  врачам был  наконец  разрешен вход  на оккупированную
территорию.
     Друг, позвонивший Францу, был одним из тех, с которыми он вместе когда-
то  маршировал  по  парижским  улицам.  Сперва  он   пришел  в  восторг   от
приглашения,  но затем взгляд его  упал на студентку в  больших  очках.  Она
сидела  напротив в  кресле, и  ее  глаза  за круглыми стеклами  казались еще
больше. Франц  чувствовал,  что эти  глаза просят его никуда  не  уезжать. И
потому, извинившись, отказался.
     Но как только повесил трубку,  тотчас пожалел о. своем решении. В самом
деле, он пошел  навстречу  своей земной возлюбленной,  но пренебрег небесной
любовью.  Разве  Камбоджа не  то же  самое, что it Сабинина  родина? Страна,
оккупированная   соседней  коммунистической  армией!   Страна,   на  которую
опустился  кулак России! Францу вдруг представилось, что ею полузабытый друг
звонил ему по тайному Сабининому указанию.
     Небесные  создания  все видят и  все знают. Прими  он  участие  в  этом
походе, Сабина  бы  смотрела  на  него  и радовалась. Она поняла  бы, что он
остался ей верен.
     -  Ты очень рассердишься, если я все-таки туда поеду? - спросил он свою
очкастую девицу, которая сожалела о каждом дне, проведенном без него, но  не
решалась ему об этом сказать.
     Несколькими днями  позже  он  сидел  в  большом  самолете  на парижском
аэродроме вместе с двадцатью врачами и примерно пятьюдесятью интеллектуалами
(профессорами, писателями, депутатами,  певцами, актерами и мэрами); их всех
сопровождали четыреста журналистов и фотографов.

        15

     Самолет   приземлился   в   Бангкоке.   Четыреста   семьдесят   врачей,
интеллектуалов  и журналистов  направились в  большой зал интернационального
отеля, где  их  уже  поджидали  другие  врачи, артисты,  певцы,  профессора-
лингвисты,   а  с   ними  еще  несколько  сот   журналистов   с  блокнотами,
магнитофонами,   фотоаппаратами  и  кинокамерами.  В  зале  на  сцене  стоял
продолговатый  стол,  а  за  ним  сидело примерно  двадцать американцев, уже
приступивших к руководству собранием.
     Французские  интеллектуалы, с которыми Франц вошел в зал, почувствовали
себя обойденными и униженными. Поход в Камбоджу был их  идеей,  а  тут вдруг
объявились американцы и мало того что  с завидной естественностью стали всем
верховодить, они  еще и  говорят  по-английски, нисколько не заботясь о том,
что иной француз или датчанин может не понимать их.  Поскольку датчане давно
забыли,  что когда-то составляли  нацию, французы были единственными из всех
европейцев,  кто решился выразить  свой протест. Причем  они  были настолько
принципиальны, что даже  отказались протестовать по-английски и обратились к
восседавшим на сцене американцам на родном языке. Американцы,  не понимая ни
слова,  реагировали  на  их  выступление лишь  вежливыми  и  утвердительными
улыбками.  В конце концов  французам ничего не оставалось, как выразить свое
несогласие  по-английски:   "Почему  собрание   проходит  исключительно   на
английском языке, тогда как в зале присутствуют и французы?"
     Американцы  были  крайне  изумлены столь странным возражением,  но,  не
переставая улыбаться, согласились с тем, чтобы  все выступления давались  на
двух  языках.  Прежде   чем  продолжить  собрание,  пришлось   долго  искать
переводчика.  Теперь каждая фраза звучала по-английски  и по-французски, так
что собрание стало в два, если не более, раза дольше, ибо все французы, зная
английский, прерывали переводчика, поправляли его и спорили с ним по каждому
слову.
     Собрание достигло  своего  апогея,  когда  на  сцену  взошла  известная
американская актриса. Ради нее  в зал ввалилась  большая  толпа фотографов и
операторов,  и  каждый  слог,  который  она  изрекала, сопровождался щелчком
аппарата. Актриса говорила о страдающих детях, о варварстве коммунистической
диктатуры,  о праве  человека  на  безопасность,  об  угрозе,  нависшей  над
традиционными   ценностями  цивилизованного  общества,  о   неприкосновенной
свободе человеческой  личности  и  о  президенте  Картере,  который  глубоко
опечален тем, что творится в Камбодже. Последние слова она произнесла сквозь
рыдания.
     В  эту минуту  встал молодой французский врач с  рыжими  усами  и начал
выкрикивать: - Мы здесь для того,  чтобы идти  лечить  умирающих  людей!  Мы
здесь не  ради  славы  президента  Картера! Мы не допустим,  чтобы это стало
обычным трюком  американской  пропаганды.  Мы  пришли  сюда  не протестовать
против коммунизма, а лечить больных!
     К усатому врачу в  момент присоединились и  другие французы. Напуганный
переводчик уже не решался переводить то, что они говорили. И потому двадцать
американцев снова  смотрели  на  них  с  улыбкой, полной симпатии,  и многие
утвердительно кивали головой. Один даже поднял вверх кулак, поскольку  знал,
что европейцы любят поднимать свои кулаки в минуты коллективной эйфории.

        16

     Но возможно ли, чтобы левые интеллектуалы (ибо  врач с рыжими усами был
именно  таковым)  готовы  были  выступить  против  интересов  той  или  иной
коммунистической  страны? Ведь  коммунизм  всегда  рассматривался как  часть
левого движения.
     Когда преступления страны,  именуемой Советским  Союзом, стали  слишком
скандальными,  перед  левыми открылась двоякая возможность:  либо плюнуть на
свою  прошлую жизнь и перестать  маршировать, либо считать  (с большими  или
меньшими сомнениями) Советский Союз  одним из  препятствий Великого Похода и
маршировать далее.
     Я уже сказал: то, что левого делает  левым, есть кич Великого  Поход?..
Идентичность кича  обусловливается не политической стратегией.  а  образами,
метафорами, словами. Стало  быть, можно  нарушить обыкновение и  маршировать
против  интересов той или иной  коммунистической страны,  но нельзя заменить
одно слово другими словами.  Можно  грозить  кулаком  вьетнамской армии,  но
нельзя выкрикнуть в ее адрес "Позор коммунизму!". Ибо "Позор коммунизму!"  -
лозунг  врагов Великого Похода;  и тот,  кто не  хочет потерять  свое  лицо,
должен остаться верным чистоте собственного кича.
     Я  говорю  это   лишь  затем,  чтобы  объяснить   недоразумение   между
французским  врачом и американской  актрисой,  которая в своем  эгоцентризме
полагала, что стала жертвой  зависти или женофобии. На самом же деле француз
проявил  тонкое   эстетическое  чутье:   слова  "президент  Картер",   "наши
традиционные   ценности",   "варварство   коммунизма"  принадлежали  словарю
американского кича и не имели ничего общего с кичем Великого Похода.

        17

     На следующий день  утром  все сели  в  автобусы  и  поехали через  весь
Таиланд  к  камбоджийским  границам.  Вечером  они  добрались  до  маленькой
деревушки,  где  было  снято несколько  домиков, стоявших  на  сваях.  Река,
грозящая наводнениями, заставляла людей жить наверху, тогда как внизу, между
сваями,   теснились  поросята.  Франц  спал   в  комнате  с   еще   четырьмя
профессорами. В  его  сон  снизу  врывалось хрюканье кабанов,  сбоку  - храп
известного математика.
     Утром все снова расселись по автобусам. Уже за два километра до границы
проезд был  запрещен.  К  пограничному  переходу отсюда  вела узкая  дорога,
охраняемая  войсками. Здесь  автобусы  остановились. Выйдя,  французы тотчас
обнаружили, что американцы снова их опередили: построившись в  ряды, они уже
успели  стать во  главе  колонны. Наступил  самый  тяжкий момент.  Снова был
призван  переводчик,  и  разгорелась  долгая  перепалка.  Наконец  пришли  к
соглашению:  во  главе  колонны  стал  один  американец,  один   француз   и
камбоджийская  переводчица.  За  ними  двинулись  врачи  и  лишь  потом  все
остальные; американская актриса оказалась в самом хвосте.
     Дорога  была  узкой,  а  по  сторонам  -  минное  поле.  Они  поминутно
натыкались  на заграждение: два бетонных блока  и между  ними тесный проход.
Пришлось идти гуськом.
     Метрах в пяти перед  Францем  шел известный немецкий  поэт и поп-певец,
написавший уже девятьсот тридцать  песен за  мир  и против войны. Он нес  на
длинном древке  белый флаг, который прекрасно сочетался с его черной бородой
и усами и выделял его из толпы.
     Вдоль длинной колонны  туда-сюда  сновали  фотографы  и  кинооператоры.
Щелкая  и  жужжа  своими  аппаратами, они  убегали  вперед, останавливались,
отступали  на шаг-другой,  приседали  на  корточки  и, опять  распрямившись,
неслись далее. Они  то и дело  окликали по имени  какую-нибудь  знаменитость
мужского или женского пола, и когда та невольно оборачивалась  в их сторону,
нажимали на спуск.

        18

     Что-то неотвратимое  висело в воздухе. Люди, замедляя шаг, оглядывались
назад.
     Американская актриса,  оттесненная в  хвост  колонны, не пожелала более
сносить  унижение  и решила пойти в  атаку. Она бросилась  вперед. Это  было
похоже  на  пятикилометровый  забег,   когда  бегун,  до  поры   до  времени
экономивший силы и остававшийся в конце пелетона, вдруг вырывается  вперед и
опережает всех участников соревнования.
     Мужчины, растерянно улыбаясь, отступали, дабы  обеспечить прославленной
бегунье победу, но женщины  кричали:  - Встаньте в  строй! Это вам не  парад
кинозвезд!
     Актриса не дала себя запугать и продолжала бежать вперед вместе с пятью
фотографами и двумя кинооператорами.
     Вдруг  одна  француженка,  профессорша-лингвистка, схватила  актрису за
запястье  и сказала  ей  (на чудовищном английском): -  Это колонна  врачей,
которые  намерены лечить смертельно больных камбоджийцев, а не спектакль для
кинозвезд!
     Актрисе   недоставало  сил  вырвать  свое  запястье,  зажатое  в   руке
профессорши-лингвистки.
     Она сказала (на прекрасном английском): - Не порите чушь! Я участвовала
уже в сотне таких шествий! Самое главное, чтобы  были видны звезды! Это наша
работа! Это наш моральный долг!
     - Говно, - сказала профессорша-лингвистка (на отличном французском).
     Американская актриса поняла ее и расплакалась.
     - Прошу,  не двигайся, -  крикнул ей кинооператор и опустился перед ней
на колени. Актриса долгим  взглядом уставилась в его объектив, и по ее щекам
скатывались слезы.

        19

     Наконец профессорша-лингвистка отпустила запястье американской актрисы.
В тот же миг ее окликнул немецкий певец с черной бородой.
     Американская актриса никогда  о нем не слыхала,  но поскольку  в минуту
унижения стала более чуткой  к проявлениям симпатии, чем обычно, подбежала к
нему. Певец  перебросил древко флага в  левую руку, а правой обхватил  ее за
плечи.
     Вокруг  актрисы  и  певца  продолжали  прыгать  фотографы  и операторы.
Известный  американский  фотограф старался поймать видоискателем оба их лица
вместе с флагом, но ничего  не  выходило:  древко было слишком  длинным.  Он
задом отбежал на  рисовое поле. И случайно наступил на мину. Раздался взрыв,
и его тело, разорванное  в клочья, разлетелось во все стороны, обдавая душем
крови европейских интеллектуалов.
     Певец и актриса были  так потрясены, что не  могли сдвинуться  с места.
Наконец оба подняли глаза к флагу. Он был  забрызган кровью, и вид его снова
наполнил их ужасом. Затем они еще раз-другой робко  поглядели вверх  и стали
улыбаться. Их  постепенно заливала  особая и доселе не изведанная  гордость,
что флаг, который они несут, освящен кровью. Они снова двинулись в поход.

        20

     Границу  обозначала маленькая речка,  но  ее не  было  видно, поскольку
вдоль нее тянулась длинная стена высотой в полтора метра, заваленная мешками
с песком для  защиты  таиландских стрелков. В одном месте  стена обрывалась,
там через речку был перекинут  мост. На другой стороне реки были вьетнамские
части, также невидимые: их  позиции были отлично замаскированы.  Но сомнений
не  оставалось:  кто бы ни  вступил на мост,  невидимые вьетнамцы тотчас  бы
открыли огонь.
     Участники  шествия, приблизившись  к  стене,  стали  приподниматься  на
цыпочки. Франц, припав  к  щели между двумя  мешками, тоже попытался  что-то
увидеть.  Но   не  успел:   его  сразу  же  оттеснил  один   из  фотографов,
чувствовавший себя в большем праве занять