сердится.  Она все еще была  растеряна и  не
знала,  радоваться  ли  ей или  нет. Вспомнила  их встречу в спальном вагоне
поезда на пути в  Амстердам. Тогда ей хотелось пасть перед  ним на  колени и
умолять  его Даже силой  держать ее  при  себе  и никуда  не отпускать.  Она
мечтала, чтобы уж раз и навсегда кончилась эта опасная дорога предательства.
Она мечтала остановиться.
     Теперь  она старалась  вспомнить как  можно  явственнее свою  тогдашнюю
мечту, воскресить ее,  опереться  на нее.  Тщетно. Ощущение  неприязни  было
сильнее.
     Возвращались  они в отель  вечерней  улицей.  Итальянцы вокруг  шумели,
кричали, жестикулировали, и потому они могли идти  рядом  без слов,  даже не
слыша своего молчания.
     Потом Сабина  долго умывалась в ванной, а Франц ждал ее под одеялом. По
обыкновению горела маленькая лампочка.
     Сабина  пришла из  ванной и погасила  ее.  Сделала она  это впервые,  и
Францу  полагалось  бы  заметить  этот  жест.  Но  он  не  обратил  на  него
достаточного внимания, ибо свет не имел для него значения. Как мы  знаем, он
предпочитал заниматься любовью с закрытыми глазами.
     Но именно эти  закрытые глаза и заставили  Сабину погасить лампочку. Ей
уже  ни на миг  больше не  хотелось видеть  этих  опущенных  век.  В глазах,
говорится, и душа как в окне видна. Тело Франца,  что всегда металось на ней
с закрытыми глазами,  было  для  нее телом без души.  Оно напоминало слепого
кутенка, беспомощно попискивающего от жажды. Мускулистый Франц  в соитии был
точно огромный  щенок, сосущий  ее  грудь. Да он  и вправду держал во рту ее
сосок,  словно  сосал  молоко! Этот  образ Франца, зрелого  мужчины внизу  и
кормящегося грудью  детеныша  наверху,  вызывал  в ней  чувство,  будто  она
совокупляется  с  грудным младенцем,  чувство, граничащее с омерзением. Нет,
она уже никогда  не захочет видеть, как он отчаянно бьется на ней, нет,  она
уже  никогда  не  подставит  своей  груди,  как сука  щенку, сегодня  это  в
последний раз, в последний раз - бесповоротно!
     Она,  конечно, понимала, что ее  решение -  верх несправедливости,  что
Франц  самый  лучший  из  всех мужчин,  какие  ей  встречались  в жизни:  он
интеллигентен,  разбирается в ее живописи,  красивый, добрый,  но чем больше
она сознавала это, тем больше тянуло  ее изнасиловать  эту интеллигентность,
эту добросердечность, тянуло изнасиловать эту беспомощную силу.
     Она любила его  в  эту  ночь  яростнее, чем когда-либо прежде,  ибо  ее
возбуждало сознание, что это в  последний раз.  Она любила  его, но была уже
где-то далеко отсюда. Она уже снова  слышала, как  вдали звучит золотой горн
предательства, и  знала,  что  это голос,  перед которым  ей  не устоять. Ей
казалось,  что  перед нею  еще  необозримый  простор  свободы,  и  его  ширь
возбуждала ее.  Она любила Франца так исступленно, так дико, как никогда  не
любила его.
     Франц всхлипывал на ее теле и  был уверен,  что все понимает: Сабина за
ужином была  молчалива и ни слова не сказала о его  решении, зато сейчас она
отвечает  ему.  Сейчас  она выражает  ему  свою радость, свою  страсть, свое
согласие, свое желание навсегда остаться с ним.
     Он казался себе всадником, скачущим  на  коне  в  великолепную пустоту,
пустоту без супруги, без дочери,  без домашних  обязанностей, в великолепную
пустоту, выметенную  Геркулесовой метлой, в  великолепную  пустоту,  которую
заполонит своей любовью.
     Каждый из них скакал на другом, как на коне, и оба мчались в дали своей
мечты. Оба были опьянены предательством, которое освободило их. Франц скакал
на Сабине и предавал свою жену, Сабина скакала на Франце и предавала Франца.

        9

     На  протяжении более двадцати лет он видел  в жене свою  мать, существо
слабое, нуждающееся  в защите; этот образ слишком  укоренился  в  нем, чтобы
суметь избавиться от него за каких-то два дня. Возвращаясь домой, он мучился
угрызениями совести, боялся, что после его отъезда  жена впала в  отчаяние и
что он найдет ее истомленной  печалью. Он робко открыл дверь и прошел в свою
комнату.  Постоял  тихо,  прислушался: да, она  была  дома. После  минутного
колебания он пошел по обыкновению поздороваться с ней.
     В наигранном удивлении она подняла брови и сказала: - Ты пришел сюда?
     "А  куда  я  должен  был  идти?" -  хотелось ему спросить  (в удивлении
неподдельном), но он не сказал ни слова.
     Она продолжала:  - Между нами  все  должно быть ясно. Я  ничего не имею
против того, чтобы ты переехал к ней, причем немедля.
     Когда в день отъезда он во  всем признался ей, у него  не было никакого
определенного плана действий. Он настроен был  по возвращении домой обсудить
все  их дела в  дружеской обстановке и  тем смягчить нанесенную ей обиду. Он
никак не  рассчитывал на  то, что  Мария-Клод  сама станет холодно  и упорно
настаивать на его уходе.
     Это,  конечно,  облегчало   его  положение,  однако  не   избавляло  от
разочарования.  Всю жизнь,  боясь  ранить  ее,  он добровольно подчинял себя
дисциплине  отупляющей моногамии, и  сейчас, после  двадцати  лет,  он вдруг
обнаруживает, что его расчеты были  совершенно не нужны и что он  поступился
другими женщинами лишь по нелепому недоразумению!
     После обеда у него была лекция, а затем он пошел прямо к  Сабине. Хотел
попросить ее разрешить ему остаться у нее на ночь. Позвонил, по ему никто не
открыл. Он зашел в кабачок напротив и долго смотрел на подъезд ее дома.
     Был уже  поздний вечер, и он не знал, что делать.  Всю  жизнь он спал с
Марией-Клод  в  одной кровати. Если сейчас он вернется домой, куда ему лечь?
Он, конечно,  мог бы  постелить себе  на тахте  в  соседней комнате.  Но  не
покажется  ли  этот жест  чересчур  вызывающим? Не  будет  ли это  выглядеть
проявлением враждебности?  Он ведь  хочет и  впредь оставаться другом  своей
жены! Однако улечься рядом  тоже было бы дикостью. Он уже мысленно слышал ее
вопрос, почему он не отдает предпочтения Сабининому ложу. И он нашел номер в
гостинице.
     Назавтра  он столь же тщетно звонил у Сабининых дверей в течение целого
дня.
     На  третий  день он зашел к  консьержке. Не  сумев ничего объяснить ему
сама, она направила его к хозяйке, сдававшей Сабине  мастерскую. Он позвонил
ей и узнал, что Сабина еще позавчера выехала из мастерской.
     Он наведывался еще несколько дней к Сабининому дому. надеясь застать ее
там,  пока однажды не нашел квартиру открытой, а в ней - трех мужчин в синих
спецовках, которые грузили мебель и картины в большой фургон, стоявший перед
домом.
     Он спросил их, куда повезут мебель.
     Они ответили, что у них есть строгий наказ держать адрес в секрете.
     Он  уж было хотел  сунуть  им несколько банкнот и  все-таки узнать этот
секрет,  как  внезапно  почувствовал, что у него нет  для этого  сил. Печаль
совершенно  оглушила его. Он ничего  не понимал, ничего не мог объяснить, он
знал лишь  одно: этот удар  он ожидал с первой минуты, как встретил  Сабину.
Случилось то, что должно было случиться. Франц не защищался.
     Он  подыскал для  себя  маленькую  квартирку  в старом городе.  В часы,
когда, по его  убеждению, ни дочери, ни  жены не было дома. он  зашел в свою
бывшую квартиру взять одежду и самые  необходимые  книги.  Причем мучительно
остерегался взять то, чего впоследствии могло бы недоставать Марии-Клод.
     Однажды  он  увидел  ее за  окном кофейни.  Она  сидела там еще с двумя
дамами, и ее лицо,  давно  изборожденное от необузданной  мимики  морщинами,
было  в состоянии  крайнего  возбуждения.  Дамы  слушали ее  и не переставая
смеялись. Opaini  не мог избавиться от впечатления,  что  она рассказывает о
нем. Ей было несомненно известно, что  Сабина  исчезла из Женевы в  то самое
время, когда Франц решил соединиться с ней. Поистине смешная история! И надо
ли было удивляться, что он стал предметом насмешек для приятельниц его жены.
     Он  вернулся  в  свою  новую  квартиру,   куда   каждый  час  доносился
колокольный  звон  собора Сен  Пьер.  Как раз  в  тот  день  ему привезли из
магазина стол. Он забыл  о Марии-Клод и ее приятельницах. Забыл на время и о
Сабине. Сел к столу. Радовался, что сам его выбрал. Все двадцать  лет он жил
среди мебели, которую не выбирал. Всем управляла Мария-Клод. Наконец- то  он
перестал чувствовать себя мальчиком и зажил по своему усмотрению.
     На  следующий день, пригласив столяра,  он заказал ему  книжные  полки,
какие уже не одну неделю вычерчивал, рассчитывал и обдумывал, где поставить.
     И  он  вдруг с  изумлением обнаружил, что  вовсе не  так уж  несчастен.
Физическая  близость  с Сабиной  оказалась  для  него менее важной,  чем  он
предполагал.  Много  важнее  был для  него тот  золотой, тот волшебный след,
который она  оставила в его жизни и который никому не удастся отнять. Прежде
чем  исчезнуть с  его горизонта,  она  успела вложить ему в руку Геркулесову
метлу, коей он вымел из своей жизни все, чего не любил. Неожиданное счастье,
спокойствие,  радость  свободы и  новой  жизни - это  был дар,  который  она
поднесла ему.
     Впрочем, Франц  всегда отдавал предпочтение нереальному перед реальным.
И  насколько  он чувствовал  себя лучше в  колонне демонстрантов (что, как я
сказал, всего  лишь  театр  и  сон), чем за  кафедрой, откуда  читал  лекции
студентам,  настолько он был счастливее с Сабиной, претворившейся в незримую
богиню, чем с Сабиной, которая сопровождала его по свету и за любовь которой
он постоянно опасался.  Подарив  ему нежданную свободу  мужчины, живущего  в
одиночестве, она тем  самым окружила  его и  ореолом  привлекательности.  Он
вдруг стал притягивать женщин; одна из его студенток влюбилась в него.
     И  так  внезапно,  в  течение  немыслимо короткого  времени, совершенно
изменился  обиход  его  жизни.  Еще недавно обитавший  в большой  буржуазной
квартире со  служанкой,  дочерью и  супругой, он  теперь занимает  маленькую
квартирку в старом  городе и  чуть  ли не  каждый  вечер проводит с  молодой
любовницей. Ему не нужно ездить с ней по гостиницам мира, он может любить ее
в собственном доме, на собственной постели, в присутствии своих книг и своей
пепельницы на ночном столике.
     Девушка  не была  ни дурна, ни  хороша  собой, но зато настолько моложе
Франца!  И  восхищалась  им  так  же,  как еще совсем  недавно он восхищался
Сабиной.  Естественно, это  отнюдь  не тяготило  его.  И если  замену Сабины
очкастой  студенткой  он мог, пожалуй,  считать неким падением, доброты  его
хватало на то, чтобы окружить новую любовницу нежностью и поистине отцовской
любовью, кстати, не полностью удовлетворенной,  ибо Мария-Анна вела  себя не
как дочь, а скорее как вторая Мария-Клод.
     Однажды  он наведался  к своей  жене  и сказал ей,  что  хотел бы снова
жениться.
     Мария-Клод покачала головой.
     - Развод ничего не изменит! Ты ничего от этого не потеряешь! Я оставляю
тебе все имущество!
     - Имущество не волнует меня! - сказала она.
     - А что же волнует тебя?
     - Любовь, - улыбнулась она.
     - Любовь? - удивился он.
     -  Любовь есть  борьба,  - продолжала  улыбаться Мария-Клод.  -  Я буду
бороться долго. До самого конца.
     - Любовь - борьба? У меня нет ни малейшего желания бороться,  -  сказал
Франц и ушел.

        10

     После четырех лет, проведенных в Женеве, Сабина поселилась в Париже, но
не могла спастись от уныния.  Если бы ее спросили, что произошло с  ней, она
не нашла бы для ответа слов.
     Жизненную драму всегда можно выразить метафорой тяжести. Мы говорим: на
нас навалилась  тяжесть. Мы  вынесем эту тяжесть или не вынесем, рухнем  под
нею  или  поборемся, проиграем или победим. Но что, в сущности,  случилось с
Сабиной? Ничего. Она покинула одного мужчину, поскольку хотела его покинуть.
Преследовал он ее  впоследствии?  Мстил ей? Нет. Ее  драма  была  не  драмой
тяжести,  а легкости. На  Сабину навалилась вовсе  не тяжесть, а невыносимая
легкость бытия.
     До сих  пор предательство наполняло ее возбуждением и радостью от того,
что  перед нею расстилается  новая  дорога  и  в  конце  ее  -  новый  вираж
предательства. Но  что,  если  однажды  эта  дорога кончится?  Можно предать
родителей, мужа, любовь, родину, но когда уже нет ни родителей, ни мужа,  ни
любви, ни родины, что еще остается предать?
     Сабина ощущает вокруг себя пустоту. А что, если именно эта пустота была
целью всех ее предательств?
     Естественно,  до сих пор она не осознавала этого: цель, которую человек
преследует, всегда скрыта. Девушка, мечтающая о замужестве, грезит о чем- то
совершенно для нее неведомом. Молодой человек, жаждущий славы, не знает, что
такое  слава.  То, что  дает  смысл  нашим  поступкам, всегда  для нас нечто
тотально  неведомое.  И Сабина  также не знала,  какая цель скрывается за ее
жаждой предательств. Невыносимая легкость бытия - это ли цель? По отъезде из
Женевы Сабина значительно к ней приблизилась.
     Она жила  уже три года в Париже,  когда получила письмо из Чехии. Писал
ей сын Томаша. Каким-то образом узнав о ней, он нашел ее адрес и обратился к
ней как к "самой близкой подруге" отца. Сообщил ей о смерти Томаша и Терезы.
Писал, что в последние годы они жили в деревне, где  Томаш работал водителем
пикапа.   Время   от  времени  они   вместе  ездили  в  соседний   город   и
останавливались там на ночь в дешевой гостинице. Дорога туда шла серпантином
через взгорки, и пикап рухнул с высокого откоса. Их тела разнесло вдребезги.
Полиция задним числом установила, что тормоза были катастрофически изношены.
     Сабина не могла  прийти в  себя  после этого  известия. Последняя нить,
которая еще связывала ее с прошлым, была оборвана.
     По  старой  привычке   ей  захотелось  для  успокоения  прогуляться  по
кладбищу. Ближайшим было Монпарнасское кладбище. Оно все состояло из хрупких
домишек -  миниатюрных  часовенок,  возведенных над  каждой могилой.  Сабина
понять  не  могла,  почему  мертвым  хочется  иметь над  собой эту  имитацию
дворцов. Кладбище, по сути,  было тщеславием,  обращенным  в камень.  Вместо
того чтобы после смерти стать разумнее, его  обитатели оказывались еще более
безрассудными,  чем  при  жизни.  На  памятниках  они  демонстрировали  свою
значимость.  Здесь  покоились  не  отцы,  братья,  сыновья  или  бабушки,  а
сановники  и  общественные  деятели,  обладатели званий,  чинов  и почестей;
почтовый чиновник и  тот выставлял напоказ свое положение, свое общественное
значение - свое достоинство.
     Бродя  по  кладбищу,  она заметила  в  стороне  от аллеи  группу людей,
собравшихся для  похорон. Церемониймейстер  держал  полную  охапку  цветов и
каждому  провожавшему  покойного  давал по одному  цветку. Дал и Сабине. Она
присоединилась  к  процессии.  Обогнув  несколько  памятников, все  пошли  к
могиле, с которой был отвален надгробный камень. Сабина наклонилась над ней.
Она  была бездонно  глубокой. Сабина  бросила цветок, и  он легкими  кругами
опустился на гроб. В Чехии таких глубоких могил не бывает. А в Париже могилы
столь же глубоки,  сколь  высоки  дома. Взгляд  ее упал на камень,  лежавший
отваленным возле могилы. Камень наполнил ее ужасом; она поспешила домой.
     Целый  день  мысль  об  этом  камне не покидала  ее. Почему  он  так ее
ужаснул?
     Она попыталась ответить себе: если могила прикрыта камнем, мертвый  уже
никогда не сможет выбраться из нее.
     Но мертвый из  нее  так или  иначе не выберется!  Стало быть, не все ли
равно, прикрыт он землей или камнем?
     Her, не все равно: когда мы заваливаем могилу камнем, это значит, мы не
хотим, чтобы  мертвый вернулся. Тяжелый камень  говорит мертвому:  "Останься
там, где ты есть!"
     Сабина  вспомнила могилу отца. Над его гробом  земля,  из земли  растут
цветы  и клен, протягивающий  к гробу свои корни; и можно представить  себе,
что по этим корням и  цветам мертвый  выбирается из могилы  наружу. Если  бы
отец  был прикрыт камнем, она  никогда уже не смогла бы разговаривать с  ним
после его  кончины, никогда  не смогла бы услышать в кроне дерева его голос,
который посылал ей прощение.
     Как выглядит кладбище, где лежат Тереза с Томашем?
     Она  снова  начала о них думать. Подчас они ездили в соседний городок и
проводили  там ночь. Эта деталь заинтересовала  ее. Она свидетельствовала  о
том, что они были счастливы. Сабина  вновь представила себе Томаша, как если
бы  он был  одним из ее  холстов:  на переднем плане Дон  Жуан  точно мнимая
декорация,  написанная  художником-примитивистом; в  трещине этой  декорации
виден  Тристан. Томаш погиб  как  Тристан,  но не  как  Дон  Жуан.  Сабинины
родители  умерли  в одну  и ту же  неделю. Томаш с Терезой  в одну и  ту  же
секунду. Она неожиданно затосковала по Францу.
     Когда  она  рассказывала  ему  о  своих  блужданиях  по  кладбищам,  он
передергивался от отвращения и называл кладбище свалкой костей и каменьев. В
такие минуты между ними открывалась пропасть  непонимания.  Только здесь, на
Монпарнасском кладбище, она поняла, что  он имел в  виду. Ей  жаль,  что она
была  нетерпима. Быть может,  останься они  вместе подольше,  они постепенно
начали  бы понимать произнесенные ими  слова. Их словари стыдливо и медленно
приблизились бы друг к другу,  как излишне робкие любовники, и музыка одного
из них начала бы переплетаться с музыкой другого. Но уже поздно.
     Да, поздно, и  Сабина знает, что в Париже она не останется,  что пойдет
дальше, еще дальше, потому  что умри она здесь, ее завалили бы камнем, а для
женщины,  нигде не находящей пристанища, невыносимо представить себе, что ее
бегство будет навсегда остановлено.

        11

     Все друзья Франца знали о Марии-Клод,  все знали  и  о его студентке  в
огромных очках. Только о Сабине никто не знал. Франц  ошибался, думая, что о
ней  рассказывала  его жена  своим  приятельницам  в  кофейне.  Сабина  была
красивой  женщиной, и  Марии-Клод совсем не  улыбалось, чтобы люди  мысленно
сравнивали их лица.
     Боясь выдать их  тайну,  Франц ни разу не попросил у Сабины ни картины,
ни рисунка,  ни даже ее фотографии. И случилось так,  что она исчезла из его
мира  бесследно. Не осталось ни  одного осязаемого  доказательства,  что  он
провел с ней самый дивный год своей жизни.
     Тем больше ему нравилось сохранять ей верность.
     Когда он со своей молодой любовницей оказывается в комнате наедине, она
нет-нет да и оторвется от книги и уставит пытливый взгляд на него.
     - О чем ты думаешь? - спрашивает она.
     Франц сидит в кресле, воздев глаза к потолку.  Что бы он ни ответил ей,
ясно одно: он думает о Сабине.
     Когда он публикует статью в специальном журнале, его студентка - первый
читатель, и ей ужасно хочется поговорить с ним  на эту  тему. Но он думает о
том, как отнеслась бы к статье  Сабина. Все, что он делает,  он делает  ради
Сабины и делает так, чтобы Сабине понравилось.
     Это  очень невинная  измена,  и  она точно  скроена по размеру  Франца,
который никогда не посмел бы  обидеть свою очкастую студентку. Культ  Сабины
он лелеет в себе, скорее, как религию, чем как любовь.
     Впрочем, из теологии  этого вероисповедания вытекает, что  его  молодая
любовница была  ему  послана  именно  Сабиной. Поэтому  между  его  земной и
неземной любовью царит абсолютный мир.  И если таки неземная любовь содержит
обязательно  (несколько  она  неземная)  значительную  долю необъяснимого  и
непонятного   (вспомним  словарь  непонятых   слов,   сей   длинный   список
недопониманий!), его земная любовь основана на истинном понимании.
     Студентка  много моложе  Сабины, музыкальная композиция  ее  жизни едва
набросана, и она с благодарностью включает в  нее мотивы, позаимствованные у
Франца.  Великий Поход  -  и  ее вероисповедание. Музыка для нее, как  и для
него, дионисийское опьянение. Они часто ходят вместе танцевать.  Они живут в
правде, и  все,  что  бы ни делали, ни для кого не  должно  быть тайной. Он