Мне
кажется, люди всякий раз насмехаются, обращаясь ко мне "ваша  милость".  И
впрямь, ведь насмехаются! Даже у вас и то с насмешкой выходит.
   - У меня?!
   Впервые за вечер он посмотрел ей прямо в лицо.
   - Я над вами не насмехаюсь.
   И она увидела, как потемнели у него глаза, расширились зрачки.
   - Неужто вам все равно, даже когда вы так  рискуете?  -  Голос  у  него
вдруг сделался хриплым. - Подумайте. Подумайте, пока не поздно.
   В словах его удивительно сочетались угроза и мольба.
   - Ах, да что мне терять, - досадливо бросила Конни. - Знали б  вы,  чем
полнится моя жизнь, поняли б, что я рада со всем этим расстаться, но, быть
может, вы боитесь за себя?
   - Да, боюсь! - резко заговорил он. - Боюсь! Всего боюсь.
   - Например?
   Он лишь дернул головой назад - дескать, вон, кругом все страхи.
   - Всего боюсь! И всех! Людей!
   И вдруг нагнулся, поцеловал ее печальное лицо.
   - Не верьте. Мне тоже наплевать. Будем вместе, и пусть  все  катятся  к
чертовой бабушке. Только б вам потом жалеть не пришлось!
   - Не отказывайтесь от меня, - истово попросила она.
   Он погладил ее по щеке и снова поцеловал - опять  так  неожиданно  -  и
тихо сказал:
   - Тогда хоть пустите меня в дом. И снимайте-ка плащ.
   Он повесил ружье, стащил с себя мокрую куртку, полез за одеялами.
   - Я еще одно принес. Так что теперь есть чем укрыться.
   - Я совсем ненадолго, - предупредила Конни. - В половине восьмого ужин.
   Он взглянул не нее, тут же перевел взгляд на часы.
   - Будь по-вашему. - Запер дверь, зажег маленький огонек в фонаре.
   - Ничего. Мы свое еще возьмем, успеется.
   Он аккуратно расстелил одеяла, одно скатал валиком ей под голову. Потом
присел на табурет, привлек Конни к  себе,  обнял  одной  рукой,  а  другой
принялся гладить ее  тело.  Она  почувствовала,  как  у  него  перехватило
дыхание. Под плащом на Конни были лишь нижняя юбка да сорочка.
   - Да такого тела и коснуться -  уже  счастье!  -  прошептал  он,  нежно
оглаживая ее торс - кожа у Конни была шелковистая, теплая, загадочная.  Он
приник лицом к ее животу, потерся щекой, стал целовать бедра. Она не могла
взять в толк, что  приводит  его  в  такой  восторг,  не  понимала  красы,
таившейся в  ней,  красы  живого  тела,  красы,  что  сама  -  восторг!  И
откликается на нее лишь страсть. А если страсть спит или ее нет вообще, то
не понять величия и великолепия  тела,  оно  видится  едва  ли  не  чем-то
постыдным. Она ощущала, как льнет его щека то к ее бедрам, то к животу, то
к ягодицам. Чуть щекотали усы и короткие мягкие волосы. У Конни  задрожали
колени. Внутри все сжалось - будто с нее сняли последний  покров.  "Зачем,
зачем он так ласкает, - в страхе думала она, -  не  надо  бы".  Его  ласки
заполняли ее, обволакивали со всех сторон. И она напряженно выжидала.
   Но вот он  вторгся  в  ее  плоть,  неистово,  жадно,  словно  торопился
сбросить тяжкое бремя, и сразу  исполнился  совершенным  покоем,  она  все
выжидала, чувствуя себя обойденной. Отчасти сама  виновата:  внушила  себе
эту отстраненность. Теперь, возможно, всю  жизнь  страдать  придется.  Она
лежала не шевелясь, чувствуя глубоко внутри биение его сильной плоти.  Вот
его пронзила дрожь, струей ударило семя, и  мало-помалу  напряжение  стало
спадать. Как смешно напрягал он ягодицы, стараясь глубже внедриться  в  ее
плоть. Да, для женщины, да  еще  причастной  ко  всему  этому,  сокращение
ягодиц, да и все телодвижения мужчины кажутся в высшей  степени  смешными.
Да и сама поза мужчины, и все его действия так смешны!
   Однако Конни лежала не шевелясь, и душа ее не корчилась от омерзения. И
когда он кончил, она даже не попыталась возобладать над ним,  чтобы  самой
достичь удовлетворения (как некогда с Микаэлисом). Она лежала не шевелясь,
и по щекам у нее катились слезы.
   Он тоже лежал тихо, но по-прежнему крепко обнимал ее, старался  согреть
ее худые голые ноги меж своими. Тесно прижавшись к ней, он отдавал ей свое
тепло.
   - Замерзла? - прошептал он нежно, как самой близкой душе. А  душа  эта,
меж тем, была далеко, чувствуя себя обойденной.
   - Нет. Мне пора, - тихо отозвалась она.
   Он вздохнул, еще крепче обнял и отпустил. О том, что она плакала, он  и
не догадывался. Он думал, что она здесь, рядом,  не  только  телом,  но  и
душой.
   - Мне пора, - повторила она.
   Он приподнялся и, стоя на коленях, поцеловал ей ноги. Потом оправил  на
ней юбку, застегнул одежду на себе. Делал  он  все  механически,  даже  не
глядя по сторонам, - его слабо освещал фонарь на стене.
   - Заглядывай ко мне, когда захочется, - сказал он, глядя на нее  сверху
вниз, и лицо у него было ласковое, покойное и уверенное.
   Конни недвижно лежала на полу, смотрела на егеря и  думала:  нет,  этот
мужчина чужой, чужой! В душе даже шевельнулась неприязнь.
   Он надел куртку, поднял упавшую шляпу, повесил на ружье.
   - Ну же, вставай! - И взгляд его был все так же ласков и покоен.
   Она медленно поднялась. Ей не хотелось уходить. Но и оставаться  тошно.
Он накинул ей на плечи тонкий плащ, оправил его. Потом  открыл  дверь.  За
порогом уже стемнело. Собака у крыльца вскочила и преданно  уставилась  на
хозяина. С мглистого неба сыпал унылый дождь. Близилась ночь.
   - Может, мне фонарь засветить? - спросил егерь.  -  Все  равно  в  лесу
никого нет.
   Он шагал впереди, освещая узкую тропу фонарем,  держа  его  низко,  над
блестящей от дождя травой, над свитыми в змеиный клубок  корневищами,  над
поникшими цветами. А все вокруг за  кисеей  измороси  тонуло  в  кромешной
тьме.
   - Заглядывай в сторожку, когда захочется, - повторил он. - Хорошо?  Все
одно: семь бед - один ответ.
   Ей была удивительна и непонятна его ненасытная тяга к ней. Ведь их  же,
по сути, ничто не связывало. Он толком ни разу с ней не поговорил.  А  то,
что она слышала, резало слух Конни, хоть в душе она  и  сопротивлялась,  -
грубостью, просторечием. Это его "заглядывай ко мне",  казалось,  обращено
не к ней, Конни, - а к простой бабе. Вот под лучом фонаря мелькнули листья
наперстянки, и Конни сообразила, где они находятся.
   - Сейчас четверть восьмого, - успокоил он, - ты успеешь.
   Почувствовав, что его речь отвращает ее, он заговорил по-иному.  Вот  и
последний поворот аллеи, сейчас покажутся заросли орешника, а  за  ними  -
ворота. Он потушил фонарь.
   - Здесь уже не заплутаемся, - сказал он и ласково взял ее под руку.
   Идти в темноте трудно, не угадать, что под ногами - кочка или  рытвина.
Егерь шел едва ли не на ощупь, ему не привыкать, и  вел  ее  за  собой.  У
ворот он дал ей свой электрический фонарик.
   - В парке-то хоть и не так  темно,  все  ж  возьми,  вдруг  с  тропинки
собьешься.
   И  верно,  деревья  в  парке  росли   реже,   и   меж   ними   курилась
серебристо-серая призрачная дымка. Вдруг егерь привлек Конни к себе, сунул
холодную, мокрую руку ей под плащ и принялся гладить ее теплое тело.
   - За то, чтоб такой женщины, как ты, коснуться,  жизни  не  пожалею.  -
Голос у него сорвался. - Подожди, ну хоть минутку подожди.
   И вновь она почувствовала его неуемную страсть.
   - Нет-нет, мне и  так  бегом  придется  бежать.  -  Конни  даже  слегка
испугалась.
   - Понимаю, - кивнул он, понурился и отпустил ее.
   Она уже на ходу вдруг задержалась на мгновенье и обернулась.
   - Поцелуй меня.
   Во тьме его было уже не различить, она лишь почувствовала, как его губы
коснулись левого глаза. Чуть отвела голову, нашла его губы  своими,  и  он
скоро и нежно поцеловал ее. Раньше он терпеть не мог целоваться в губы.
   - Я приду завтра, - пообещала она, отходя, - если смогу.
   - Хорошо! Только не так поздно, - донеслось до нее  из  тьмы.  Мглистая
ночь поглотила егеря.
   - Спокойной ночи! - попрощалась она.
   - Спокойной ночи, ваша милость! - откликнулась мгла.
   Конни  остановилась,  пристально  вглядываясь  в  дождливую  ночь.   Но
разглядела лишь темный силуэт егеря.
   - Почему ты так сказал? - спросила она.
   - Да так, - донеслось до нее. - Покойной ночи. Тебе нужно спешить.
   И она  нырнула  в  кромешную  мглу.  Боковая  дверь  усадьбы  оказалась
открытой, и ей удалось незаметно прошмыгнуть наверх. Не успела она закрыть
за собой дверь, как прозвучал гонг - пора ужинать. Нет, сперва она  примет
ванну,  нужно  непременно  принять  ванну.  "Ни  за  что  больше  не  буду
опаздывать! - пообещала она самой себе. - Только нервы трепать".
   На следующий день она не пошла в лес, а поехала с Клиффордом в  Атуэйт.
Изредка он позволял себе  выезжать  из  усадьбы.  Шофером  у  него  служил
крепкий парень, способный, в случае надобности, вынести хозяина из машины.
Клиффорду вдруг захотелось повидать своего крестного отца, Лесли  Уинтера.
Он жил в усадьбе Шипли неподалеку от Атуэйта. Был он уже немолод, богат  -
из тех шахтовладельцев, кто процветал при короле Эдуарде. Его Величество и
сам наведывался в Шипли  поохотиться.  Сердце  усадьбы  -  старинный  дом,
изукрашенный  лепниной,  со  вкусом  обставленный:   мистер   Уинтер   жил
холостяком и весьма гордился убранством дома. Впечатление  портили  только
бесчисленные шахты окрест. Клиффорда он любил, но особого уважения  как  к
писателю не питал - уж слишком часто мелькали в газетах и журналах  имя  и
фотографии крестника. Старик, как  неколебимый  эдвардианец,  считал,  что
жизнь есть жизнь и всякие щелкоперы к ней касательства не имеют.  С  Конни
старый  дворянин  держался  неизменно  любезно.  Он  считал  ее  красивой,
скромной женщиной, и жизнь ее с Клиффордом,  конечно  же,  лишена  смысла.
Весьма прискорбно, что ей не доведется  дать  жизнь  наследнику  Рагби.  У
самого Уинтера наследника не было.
   Интересно, думала Конни, что старик скажет,  узнай  он  о  ее  связи  с
мужниным  егерем,  который  предлагает  "заглянуть   в   сторожку,   когда
захочется".  Старый  джентльмен,  наверное,  поморщится  от  презрения   и
отвращения. Он не выносил, когда чернь тщилась попасть "из грязи в князи".
Будь у нее любовник ее круга, он бы и словом не попрекнул:  ведь  у  Конни
такой дар - женственность в сочетании со скромностью и смирением, именно в
этом ее суть. Уинтер звал ее "милая девочка"  и  буквально  навязал  ей  в
подарок красивую миниатюру, портрет дамы в костюме восемнадцатого века.
   Конни невольно  сравнивала  каждого  с  егерем.  Вот  мистер  Уинтер  -
настоящий джентльмен, светский, воспитанный человек, относится к ней как к
личности, выделяет ее среди прочих, для него она не просто одна из  тысячи
обыкновенных женщин, он не позволит себе обратиться к ней на "ты".
   Не пошла она в лес и через день, и через два. Пока  он  ждет  ее,  пока
вожделеет (как ей представлялось), она не пойдет. Однако на четвертый день
она уже не находила себе места, ее охватила тревога.  Нет,  все  равно  не
пойдет в лес, не отдаст свое тело этому мужчине. Надо себя чем-то  занять:
поехать ли в Шеффилд, навестить  ли  кого.  Однако  даже  думать  об  этом
невыносимо. Наконец, она решила прогуляться, но  пошла  не  к  лесу,  а  в
противоположную сторону - через железные воротца  в  другом  конце  парка.
Тихий, пасмурный весенний денек, совсем не холодно. Она шла,  погрузившись
в раздумья, ненарочные, неосознанные. Она шла, ничего не  замечая  вокруг.
Но вот залаяли собаки, и Конни от неожиданности вздрогнула -  она  забрела
во владения соседей, на ферму Мэрхей. Их пастбища примыкали к парку Рагби.
Давненько Конни здесь не бывала.
   - Милка! - позвала она большого белого бультерьера. - Милка! Ты меня не
узнала? Неужели забыла?
   Конни боялась собак. Милка чуть отступила и продолжала неистово  лаять.
Не пройти Конни к охотничьему заповеднику.
   Вышла миссис Флинт, ровесница  Констанции,  в  прошлом  -  учительница.
Конни она не нравилась, чувствовалась в ней неискренность.
   - Никак леди Чаттерли! Надо ж! - Глаза у миссис Флинт  заблестели,  она
смущенно, по-девичьи зарделась. - Эх, Милка! Как не стыдно лаять  на  леди
Чаттерли! Ну-ка, замолчи! - Она подбежала к собаке и  огрела  ее  тряпкой.
Только потом подошла к Конни.
   - Раньше она меня признавала, - заметила Конни, пожимая  руку  соседке.
Семья Флинтов арендовала у Чаттерли землю.
   - Да она и сейчас вас помнит. Просто норов показывает, - расплывшись  в
улыбке, сияя, не сводя с Конни чуть  смущенного  взгляда,  сказала  миссис
Флинт. - Да и впрямь, давненько она вас не видела. Надеюсь, вы себя  лучше
чувствуете?
   - Благодарю вас. Я здорова.
   - Мы ведь всю зиму вас, можно сказать, и не видели. Не соизволите ли  в
дом, я вам свою малышку покажу.
   - Хорошо, зайду. Но только на минутку.
   Миссис Флинт ринулась вперед - наводить порядок, Конни  медленно  пошла
следом, войдя на кухню, нерешительно  остановилась.  На  плите  в  чайнике
кипела вода. Подоспела миссис Флинт.
   - Вы уж меня простите, ради Бога. Заходите, пожалуйста.
   Они вошли в комнату. Перед камином на коврике сидела маленькая девочка.
Стол на скорую руку накрыт к чаю.  Неуклюжая  и  робкая  молодая  служанка
спряталась в коридоре. Малышка  была  бойкой,  рыжеволосой  -  в  отца,  с
голубыми пытливыми глазами и явно не из пугливых. Она сидела меж  подушек,
на полу валялись тряпичные куклы и, как теперь принято в семьях, множество
игрушек.
   - Ой, какая славная девочка! И как выросла! Совсем большая!
   Когда малышка появилась на свет, Конни подарила ей шаль, а к  Рождеству
- целлулоидных утят.
   - Ну-ка, Джозефина, посмотри, кто к нам пришел! Кто это, а? Это -  леди
Чаттерли, ты ее узнала?
   Отважная кроха беззастенчиво уставилась на Конни - в дворянских титулах
она пока не разбиралась.
   - Иди ко мне, маленькая! Ну? - И Конни протянула руки.
   Девочке, очевидно, было все равно. Конни подхватила ее с пола и усадила
к себе на колени. До чего ж приятно  чувствовать  теплое,  нежное  тельце,
трогать мягкие ручонки, безотчетно сучащие ножки!
   - Я только что села чаю попить. Люк уехал на рынок, вот  я  свободой  и
пользуюсь. Выпьете со мной чашечку,  а?  Вы,  конечно,  не  к  такому  чаю
привыкли, но все ж не откажите.
   Конни не отказала, хотя ее и укололо замечание хозяйки - мало ли, какой
чай она пьет. Миссис Флинт принялась накрывать на стол  заново,  выставила
лучшие чашки, самый нарядный чайник.
   - Только вы. Бога ради, не хлопочите, - попросила Конни.
   Но для миссис Флинт в этих хлопотах - самая радость. Конни  забавлялась
с малышкой. Поразительно: такая кроха, а уже проснулось женское своеволие.
Конни доставляло поистине чувственное наслаждение  это  маленькое,  теплое
тельце. Новая жизнь! Такая беззащитная, а потому и не ведающая  страха!  А
взрослых страх держит в узилище!
   Она выпила чашку крепкого чая, съела ломоть вкусного хлеба с  маслом  и
вареньем из тернослива. Миссис Флинт  и  стыдливо  краснела,  и  сияла  от
счастья, и волновалась, точно перед ней не Конни, а  храбрый  рыцарь.  Они
разговорились, разговор  получился  задушевный,  истинно  женский,  и  обе
остались довольны.
   - Вы уж простите за плохой чай, - вздохнула миссис Флинт.
   - Что вы! Он много вкуснее, чем дома! - ответила Конни и не слукавила.
   - Ну уж! - Миссис Флинт, конечно, не поверила.
   Но вот Конни поднялась.
   - Мне пора, - сказала она. - Муж знать не знает, где меня  искать.  Еще
подумает что-нибудь.
   - Ему и в голову не придет, что вы у нас.
   Миссис Флинт возбужденно хохотнула.
   - Придется ему по всей округе гонцов рассылать.
   - До свидания, Джозефина. - Конни поцеловала малышку и взъерошила рыжие
жесткие кудерьки.
   Миссис Флинт по столь торжественному случаю бросилась открывать наглухо
запертую и заставленную вещами парадную дверь, что выводила в  палисадник,
огороженный  кустами  бирючины.  По   обеим   сторонам   тропинки   рядами
выстроились пышные бархатные примулы.
   - Какие красивые! - похвалила Конни.
   -  Мой  Люк  их  примусы  называет,  -  рассмеялась  миссис  Флинт.   -
Возьмите-ка с собой.
   И принялась с готовностью срывать лимонно-желтые, с пушком цветы.
   - Хватит! Хватит! - остановила ее Конни.
   Они подошли к садовой калитке.
   - Вы каким путем пойдете? - поинтересовалась миссис Флинт.
   - Через заповедник.
   - Подождите, посмотрю, загнали коров или нет. Нет еще. Ворота  заперты,
придется вам через ограду перелезать.
   - Ничего, перелезу.
   - Давайте-ка я вас хоть до загона провожу.
   Они пошли по скудной - после кроличьих набегов - лужайке. В лесу  птицы
уже завели радостные вечерние песни. Пастух скликал  отбившихся  коров,  и
они медленно возвращались по исхоженной, с проплешинами луговине.
   - Припоздали они сегодня с доением, - с упреком заметила миссис  Флинт,
- пользуются тем, что Люк Затемно вернется.
   Они подошли к ограде, за которой топорщил иголки молодой густой ельник.
Калитка оказалась запертой.  С  другой  стороны  на  траве  стояла  пустая
бутылка.
   - Это егерь оставил, для молока, - пояснила миссис Флинт. - Мы ему сюда
молоко носим, а он потом забирает.
   - Когда?
   - Да когда ему случится мимо  идти.  Чаще  по  утрам.  Ну,  что  ж!  До
свидания, леди Чаттерли! Приходите, не забывайте. Мы вам всегда рады.
   Конни перелезла через ограду и оказалась на тропе  меж  густых  молодых
елей. А миссис Флинт бегом поспешила через пастбище домой. На голове у нее
была смешная, старомодная шляпка,  одно  слово  -  учительница.  Конни  не
понравился молодой ельник: очень мрачно, и дышать тяжело. Она ускорила шаг
и опустила голову. Вспомнилась дочурка миссис Флинт. До чего ж милое дитя.
Правда, ноги кривоваты, как у  отца.  Уже  сейчас  заметно,  хотя,  может,
вырастет девочка - выправится. Как греет сердце  ребенок!  Как  полноценна
жизнь матери! И как бесстыдно миссис Флинт хвастала своим материнством!  У
нее есть то, чего нет и, скорее всего,  никогда  не  будет  у  Конни.  Да,
миссис Флинт гордилась, и  еще  как!  И  Конни  -  совсем  против  воли  -
позавидовала ей, пусть чуть-чуть, но позавидовала.
   Вдруг она вздрогнула и  даже  вскрикнула  от  страха.  На  тропе  стоял
мужчина! Стоял недвижно, упрямо, точно Валаамова ослица, и  преграждал  ей
путь. Это был егерь.
   - Ты как здесь очутилась? - изумленно спросил он.
   - А ты как? - еще не отдышавшись, прошептала Конни.
   - Ты откуда? Из сторожки?
   - Нет. Я была на ферме Мэрхей.
   Он внимательно, испытующе посмотрел на нее, и она виновато потупилась.
   - А сейчас куда? В сторожку? - сурово спросил он.
   - Нет. Уже некогда. Я просидела у соседей, а дома не знают,  где  я.  И
так опаздываю. Впору бегом бежать.
   - Ты меня избегаешь, что ли? - насмешливо спросил он.
   - Нет, что ты! Мне только...
   - Только  что?  -  оборвал  ее  егерь.  Подступил  к  ней,  обнял.  Она
почувствовала, как он  прижимается  животом  к  ее  телу,  как  шевелится,
пробуждается его ненасытная плоть.
   - Нет, не надо! Не сейчас! - выкрикнула она, отталкивая его.
   - Почему ж не сейчас? Только шесть! Еще  есть  полчаса.  Не  уходи!  Не
уходи! Мне без тебя плохо.
   Он еще крепче обнял ее, и она почувствовала, сколь велико его  желание.
Первое побуждение Конни, укоренившееся с юности, - бороться. Вырваться  на
свободу. Но странное дело: что-то удерживало,  не  пускало,  точно  внутри
тяжелые гири. Она чувствовала нетерпение его плоти, и сил бороться уже  не
осталось.
   Егерь оглянулся.
   - Пойдем! Пойдем вон туда! - Он углядел  в  чаще  ельника  прогалину  с
совсем юными деревцами. И  позвал  взглядом  Конни.  Но  во  взгляде  его,
неистовом и горящем, она не нашла любви. Впрочем, силы уже покинули ее. Ни
шагу ступить. Ни руки поднять. Она подчинилась мужчине.
   Меллорс потащил ее сквозь колючий, стеной  стоявший  ельник.  С  трудом
пробрались они к прогалине, нашли кучу  валежника.  Егерь  разворошил  ее,
расстелил куртку и жилет, сам остался  в  рубашке  и  брюках.  Затравленно
посмотрел на Конни и  застыл,  точно  зверь  перед  прыжком.  Но  звериную
страсть  свою  смирил:  бережно-бережно  помог  ей  лечь.   Конни   словно
окаменела, и, разд