ерти перепугался бы и дал деру.
   Клиффорд все не мог опамятоваться. Что делалось у него  в  подсознании,
он так никогда потом и не разобрал. Сейчас же на ум не шла ни одна здравая
мысль. Он просто принял объяснения Конни,  принял,  как  рыба  заглатывает
крючок. Он восхищался ею, не мог не восхищаться. Она была такая  красивая,
румяная, свежая и вся светилась любовью.
   - Будет большая удача, - сказал он, смягчаясь, - если ты не  сляжешь  с
сильной простудой.
   - А я ведь не простужаюсь, -  сказала  Конни,  вспомнив  слова  другого
мужчины: "Не попка, а печка, ладная, круглая, теплая". Ей  так  захотелось
сказать Клиффорду - вот что она услышала во время этой божественной грозы.
Но все-таки лучше попридержать язык. И вести себя, как подобает  обиженной
королеве. И Конни отправилась наверх переодеваться.
   Клиффорд решил вечером быть с Конни ласковее. Он читал сейчас  одно  из
новейших научно-религиозных сочинений. В Клиффорде была  псевдорелигиозная
жилка: он, как  и  все  эгоцентрики,  тревожился  о  будущем  своего  эго.
Клиффорд уже давно взял за правило беседовать с Конни о  читаемых  книгах.
Беседы  в  их  жизни  были  насущным  делом,  чуть  ли  не   биологической
потребностью. И Клиффорд готовился к  ним,  как  к  сложным  биохимическим
опытам.
   - Что бы ты сказала на это? - спросил Клиффорд, потянувшись за  книгой.
- Будь позади нас еще  несколько  эонов  эволюции,  тебе  бы  не  пришлось
остужать под дождем свое пышущее здоровьем тело.  Вот  слушай:  "Вселенная
предстает перед  нами  двояко  -  физически  она  истощается,  духовно  же
воспаряет".
   Конни молчала, ожидая продолжения. А Клиффорд ожидал отклика на  первый
же постулат. Помолчав немного, Конни вопросительно взглянула на мужа.
   - Значит, духовно Вселенная воспаряет, - наконец сказала она. - А  что,
же остается внизу? Там, где у нее мягкое место?
   - Господи! Не  ищи  ты  в  сказанном  больше  того,  что  там  есть,  -
проговорил он с легкой досадой. - "Воспаряет" здесь, по-видимому,  антоним
"истощается".
   - То есть духовно Вселенная разбухает?
   - Я спрашиваю тебя серьезно: как  по-твоему,  есть  что-нибудь  в  этой
фразе?
   - А физически, значит, она истощается? - сказала Конни, опять  взглянув
на него. - Но, по-моему, ты явно полнеешь. И  я  далека  от  истощения.  А
разве солнце уменьшилось в размерах за последнее тысячелетие? И, наверное,
Ева предложила Адаму яблоко, которое было не больше наших красных пепинов?
Ты не согласен?
   - Нет, ты послушай, что он говорит дальше:  "Таким  образом,  Вселенная
очень медленно, неуловимо для глаза в нашем временном измерении, стремится
к новым творческим энергетическим состояниям, так что наш физический  мир,
такой,  каким  мы  его  знаем  сегодня,  в  конце  концов  станет   некоей
пульсацией, почти не отличимой от небытия".
   Конни слушала, едва  сдерживая  смех.  В  ответ  напрашивалось  столько
всяких непристойностей. Но она только сказала:
   - Что это за  чепуха!  Как  будто  крошечным  самовлюбленным  сознанием
автора можно постигнуть сверхдлительные космические  процессы.  Это  может
значить только одно. Автор - какой-нибудь физический урод, потому и хочет,
чтобы материальный мир постигла катастрофа. Какое беспардонное нахальство!
   -  Да  ты  послушай  дальше.  Негоже  прерывать  великого  человека  на
полуслове. "Нынешний тип миропорядка  возник  в  невообразимом  прошлом  и
погибнет  в  невообразимом  будущем.   Останется   неистощимое   множество
абстрактных форм плюс творческий импульс, вечно меняющийся и вечно готовый
к  творению,  побуждаемый  собственными  порождениями  и  Богом,  от  чьей
мудрости зависят все упорядоченные формы". Каково закручено!
   Конни слушала и не могла справиться с раздражением.
   - Господи, какая чушь! - не выдержала она. - Вот уж кто духовно разбух!
Невообразимости,   нынешний   тип   миропорядка,   неистощимое   множество
абстрактных форм, вечно меняющийся творческий импульс и Бог  вперемежку  с
упорядоченными формами. Но ведь это просто идиотизм.
   - Должен признать, несколько  туманный  подбор  сущностей.  Смесь,  так
сказать, различных газов, - проговорил Клиффорд. - И все-таки мне кажется,
что-то в этой идее  есть  -  "Вселенная  духовно  воспаряет,  а  физически
истощается".
   - Да? Ну и пусть воспаряет. Лишь  бы  здесь  внизу  физически  со  мной
ничего не случилось.
   - Тебе так нравится твое физическое тело? - спросил он.
   - Я люблю его. - И опять в ее памяти прозвучали  слова:  "Не  попка,  а
печка, ладная, круглая, теплая".
   - Странное заявление, ведь общепризнано, что тело - это оковы для духа.
Хотя женщинам заказаны высшие радости ума.
   - Высшие радости? - переспросила она, взглянув прямо ему в глаза.  -  И
это тарабарщина, по-твоему, может доставить уму высшую  радость?  Нет  уж,
уволь меня от таких радостей. Оставь мне мое тело. Я уверена, жизнь  тела,
если оно действительно пробудилось к жизни, куда реальнее, чем жизнь  ума.
Но вокруг нас ходит столько мертвецов, у которых жив один мозг.
   Клиффорд слушал ее и не верил своим ушам.
   - Но жизнь ради тела - животная жизнь.
   - Она в тысячу раз  лучше,  чем  жизнь  профессиональных  мертвецов.  К
сожалению, человеческое тело только начинает пробуждаться.  Древние  греки
были прекрасной вспышкой. Но Платон и Аристотель нанесли  ему  смертельный
удар. А Иисус довершил дело. Но теперь человеческое тело опять  воспрянуло
к жизни. Оно, действительно, выходит на свет из могильного склепа.  Любовь
скоро восторжествует на земле. И настанет царство живых людей.
   - И ты выступаешь как провозвестница новой жизни. Согласен,  тебя  ждет
отдых, море, Венеция, но, пожалуйста, не надо так откровенно ликовать. Это
неприлично. Поверь мне. Бог, кто бы он ни был, медленно,  очень  медленно,
но  упраздняет  внутренности,  пищеварительную  систему   в   человеческом
существе, выпестывая в нем более возвышенное, более духовное существо.
   - Почему я должна верить тебе, Клиффорд, когда я чувствую, что Бог, кто
бы он ни был, проснулся, наконец, в моем теле и так радостно трепещет там,
как первый луч зари.
   - Вот именно! И что произвело в тебе  эту  разительную  перемену?  Твоя
обнаженная пляска под дождем, игра в вакханку? Это что, жажда  чувственных
радостей, предвкушение Венеции?
   - И то и другое! По-твоему, это ужасно, что я загодя предаюсь восторгу?
   - Я бы сказал, ужасно так откровенно его обнаруживать.
   - Ну что ж, тогда я буду скрывать свои чувства.
   - Пожалуйста, не утруждайся! Ты почти заразила меня своим  настроением.
Мне вдруг показалось, что это я еду.
   - Так давай поедем вместе.
   - Это мы уже с тобой обсудили. К тому же, если уж совсем  честно,  твой
восторг в значительной мере объясняется еще и другим:  завтра  ты  скажешь
"прости", правда на время, всему, что видишь здесь изо дня в  день  многие
годы. В этом заключается особая сладость: "Прощай, все и вся!"  Но  всякое
расставание в одном месте сулит встречи в другом. А новая встреча - всегда
новое бремя.
   - Вот уж не собираюсь взваливать на себя никакого бремени.
   - Не заносись, когда боги слушают...
   - А я и не заношусь, - резко оборвала Конни.
   Но поездка все-таки манила ее; какое счастье обрести  давно  утраченную
свободу, хотя бы и ненадолго. Она ничего не могла с собой поделать.  В  ту
ночь Клиффорд так и не смог заснуть: до самого утра играли  они  с  миссис
Болтон в карты, пока сиделка чуть не свалилась со стула.
   И  вот  наконец  наступил  день  приезда  Хильды,  Конни  условилась  с
Меллорсом, что, если судьба напоследок улыбнется им, она повесит  на  окне
зеленую шаль. Если дело сорвется - красную.
   Миссис Болтон помогла Конни укладываться.
   - Ваша милость будет так счастлива перемене обстановки.
   -  Наверное.  А  вам  не  обременительно  одной  ухаживать   за   сэром
Клиффордом?
   - Конечно нет! Я с ним прекрасно управляюсь. Ведь я  могу  оказать  ему
помощь буквально во всем. Вам не кажется,  что  его  самочувствие  заметно
улучшилось?
   - Действительно, улучшилось. Вы сделали чудо.
   - Нет, правда? Мужчины ведь все одинаковы.  Как  малые  дети,  их  надо
хвалить, ублажать, им надо поддакивать. Они всегда должны чувствовать, что
за ними последнее слово. Вы согласны со мной, ваша милость?
   - Боюсь, что в этой области у меня слишком маленький опыт.
   Оторвавшись от  сборов,  Конни  взглянула  на  миссис  Болтон  и  вдруг
спросила:
   - А ваш муж? Вы его умели ублажить?
   Миссис Болтон тоже отвлеклась на секунду.
   - Да, конечно, - сказала  она.  -  Умела.  И  хотя  он  видел  все  мои
хитрости, я всегда делала что хотела.
   - И он никогда не командовал вами?
   - Почти никогда. Изредка, правда,  мелькнет  у  него  в  глазах  что-то
такое, а уж я знаю -  прекословить  нельзя.  Но  обычно  он  покорялся.  И
никогда не командовал. Но и я не командовала.  Знала,  когда  уступить,  и
уступала. Хотя иногда мне это было и нелегко.
   - Ну, а если бы вы не уступили? Что тогда было бы?
   - Не знаю, мы никогда не ссорились. Даже если он бывал и  не  прав,  но
начинал артачиться, я всегда ему  уступала.  Я  очень  им  дорожила.  Есть
женщины, которые всегда хотят настоять на своем, я таким не завидую.  Если
любишь мужчину, уступи, когда он уперся; прав ли он, нет ли - уступи.  Это
в супружеской жизни первое правило. А вот мой Тед, случалось, уступал мне,
когда я уж точно была не права. Видно, тоже дорожил мной. Так что в  общем
то на то и получалось.
   - И вы так же обращаетесь со своими пациентами? - спросила Конни.
   - Пациенты - другое дело. Тут ведь любви-то нет. Но я знаю, что  им  на
пользу, и соответственно веду себя. А когда любишь,  совсем  другое  дело.
Правда, любовь к одному мужчине научает, как обходиться со всеми  другими.
Но это, конечно, совсем не то. И вообще,  я  не  верю,  что  можно  любить
второй раз.
   Эти слова напугали Конни.
   - Вы думаете, любят только один раз?
   - Или вообще ни разу. Сколько женщин ни разу не любили, даже не  знают,
что это такое. А сколько мужчин не знает! Но когда  я  встречаю  настоящую
любовь, я всегда стою за нее горой.
   - А как вы думаете, мужчины легко обижаются?
   - Да, если вы задели их гордость. Но ведь и с женщинами  то  же  самое.
Правда, гордость гордости - рознь.
   Конни призадумалась, опять стало  точить  сомнение,  правильно  ли  она
делает, что едет. В сущности, она бросает мужчину, пусть ненадолго.  И  он
понимает это. Вот почему и ведет себя так неловко и так обидно.
   Но что поделаешь! Человек в плену у постоянно меняющихся обстоятельств.
И не ей с ними бороться.
   Хильда приехала утром в четверг в юрком  двухместном  автомобильчике  с
привязанным сзади багажом. Она выглядела, как всегда, по-девичьи  скромно,
и, как всегда, в ней чувствовалась  неукротимая  воля.  Эта  женщина  была
наделена адской силой воли,  в  чем  пришлось  неоднократно  убедиться  ее
супругу. Сейчас они находились  на  одной  из  стадий  развода.  Она  даже
согласилась на кое-какие шаги, чтобы облегчить  судебную  процедуру,  хотя
любовника как такового у нее не было. Она решила на время выбыть  из  этой
игры полов. Хильда была счастлива обретенной  независимости;  у  нее  было
двое детей, и она задалась целью воспитать их "надлежащим образом"  -  что
бы это ни значило.
   Констанции было позволено взять  с  собой  небольшой  чемодан.  Большой
чемодан с вещами она отправила отцу, ехавшему поездом. В Венецию,  по  его
мнению, нет смысла ехать летом в автомобиле.  В  июле  на  дорогах  Италии
пыльно и жарко. И он решил добираться до Венеции самым покойным и  удобным
образом - в спальном вагоне. Сэр Малькольм был  уже  в  Лондоне  и  ожидал
дочерей. Всю материальную часть путешествия Хильда взяла на  себя.  Сестры
сидели наверху и разговаривали.
   - Видишь ли, Хильда, - с легкой нервозностью говорила Конни. -  Я  хочу
эту ночь провести недалеко отсюда. Не здесь, а поблизости.
   Хильда  сверлила  сестру  серыми  стальными  глазами.  Вид  у  нее  был
безмятежный, но как часто она при этом внутренне кипела от злости!
   - Где это поблизости? - тихо спросила Хильда.
   - Ты же знаешь, я люблю одного человека.
   - Догадываюсь.
   - Ну вот, он живет рядом. Я хотела бы эту  последнюю  ночь  провести  с
ним. Я должна, понимаешь! Я обещала.
   Конни явно проявляла настойчивость.
   Не ответив ни слова, Хильда  опустила  свою  голову  Минервы.  И  опять
вскинула.
   - Ты скажешь мне, кто он? - спросила она.
   - Это наш егерь, - запинаясь  проговорила  Конни  и,  как  пристыженная
школьница, залилась краской.
   - Конни! - Хильда в негодовании  слегка  вздернула  носик  -  движение,
унаследованное от матери.
   - Да, понимаю. Но он очень красивый. И он умеет быть нежным, -  сказала
Конни, как бы оправдывая его.
   Хильда - яркая, рыжеволосая Афина - склонила голову и  задумалась.  Она
была, мягко говоря, в ярости. Но не решалась этого показать,  Конни  могла
мгновенно впасть в буйство - неуправляема, вся в отца.
   Верно, Хильда не любит Клиффорда, его холодную самоуверенность  -  мнит
себя Бог знает кем. Она считала, что он эксплуатирует  Конни  бесстыдно  и
безжалостно, и втайне надеялась, что сестра рано или поздно уйдет от него.
Но, принадлежа к шотландскому среднему классу, приверженному  устоям,  она
не могла допустить такого позора для себя и  семьи.  Наконец  она  подняла
глаза на Конни.
   - Ты очень пожалеешь об этом.
   - Никогда, - крикнула Конни, краснея. - Он - исключение. Я очень  люблю
его. Он необыкновенный любовник.
   Хильда опять задумалась.
   - Ты очень скоро разочаруешься в нем, - сказала она.  -  И  тебе  будет
стыдно.
   - Не будет! Я надеюсь родить от него ребенка.
   - Конни! - сказала, как кулаком грохнула, Хильда, побелев от ярости.
   - Да, рожу, если забеременею. И буду счастлива и горда  иметь  от  него
ребенка.
   Сейчас с ней говорить бесполезно, решила Хильда.
   - А Клиффорд что-нибудь подозревает?
   - Нет, с чего бы ему подозревать?
   - Не сомневаюсь, что ты дала ему не один повод для подозрения.
   - Ничего подобного.
   - Твоя затея мне кажется бессмысленной глупостью. Где этот егерь живет?
   - В коттедже, за лесом.
   - Он холост?
   - Нет. Но жена ушла от него.
   - Сколько ему лет?
   - Не знаю. Он старше меня.
   С каждым ответом Хильда ярилась все больше - точь-в-точь их  мать.  Она
была на грани взрыва, но привычно это скрывала.
   - Я бы на твоем месте отказалась от этого безумного  плана,  -  сказала
она внешне невозмутимо.
   - Не могу. Я должна провести с ним эту ночь, или я вообще  не  поеду  в
Венецию.
   Хильда, опять различила  интонации  отца  и  сдалась  исключительно  из
дипломатических соображений. Даже  согласилась  поехать  в  Мэнсфилд,  там
пообедать, а потом, как стемнеет, отвезти Конни  обратно  к  ее  егерю.  И
приехать за ней рано утром. Сама она переночует  в  Мэнсфилде,  это  всего
полчаса езды. Но внутри она вся кипела от ярости. Она еще припомнит сестре
это ее упрямство - так нарушить все планы!
   И Конни вывесила за окно зеленую шаль.
   Гневаясь на сестру, Хильда потеплела к Клиффорду. У этого человека хоть
есть мозги. А то, что отсутствует мужская способность, так это прекрасно -
меньше оснований для ссор. Сама  Хильда  решила  больше  не  иметь  дел  с
мужчинами; как партнеры по сексу они мелкие, омерзительные эгоисты.  Конни
повезло, она избавлена от многого такого, что  приходится  терпеть  бедным
женщинам. Она не ценит своего счастья.
   И Клиффорд пришел вдруг к выводу, что  Хильда,  что  ни  говори,  очень
неглупая женщина  и  могла  бы  составить  счастье  мужчины,  стремящегося
отличиться ну хотя бы  на  политическом  поприще.  В  ней  нет  всех  этих
глупостей, которых хоть отбавляй в сестре. Конни почти ребенок. Приходится
многое ей прощать, она еще, в сущности, несмышленыш.
   Чай пили в гостиной раньше,  чем  обычно,  в  распахнутые  двери  лился
солнечный свет, все были взволнованы.
   - До свидания, Конни, моя девочка! Скорее возвращайся домой.
   - До свидания, Клиффорд! Я долго там не пробуду. - Конни  испытывала  к
мужу почти нежность.
   - До свидания, Хильда. Присматривай за Конни.  За  ней  нужен  глаз  да
глаз.
   - Буду смотреть в оба глаза. Одну никуда не пущу.
   - Ну, теперь я спокоен.
   - До свидания, миссис Болтон! Я уверена, вы будете  преданно  ухаживать
за сэром Клиффордом.
   - Приложу все силы.
   - И пишите мне, если будет что новое, пишите о сэре  Клиффорде,  о  его
самочувствии.
   - Конечно, конечно, ваша милость, напишу. Развлекайтесь,  веселитесь  и
возвращайтесь скорее, чтобы и нас здесь радовать.
   Все замахали, автомобиль покатил. Конни обернулась: Клиффорд  сидел  на
веранде в своем кресле. Все-таки он ей  муж.  Рагби-холл  -  ее  дом,  так
распорядилась судьба.
   Миссис  Чемберс  раскрыла  ворота  и  пожелала  ей  счастливого   пути.
Автомобиль выехал из темной рощи, сменившей парк, и покатил по  шоссе,  по
которому  в  этот  час  домой  тянулись   шахтеры.   Скоро   свернули   на
Кроссхилльский большак, ведущий в  Мэнсфилд.  Конни  надела  темные  очки.
Слева, значительно ниже бежала железная дорога. Опять свернули и  проехали
над ней по мосту.
   - А вот проселок к его дому, - махнула рукой Конни.
   Хильда взглянула на него без особого восторга.
   - Очень жаль, что мы должны задержаться, -  сказала  она.  -  Мы  бы  к
девяти были уже на Пэлл-Мэлле.
   - Прости, пожалуйста, - отозвалась из-под огромных очков Конни.
   В  Мэнсфилд  въехали  очень   скоро.   Когда-то   это   был   старинный
романтический  городок,  теперь  на  него  было  больно  смотреть.  Хильда
остановилась в гостинице, указанной в автомобильном справочнике,  и  сняла
номер. Все кругом было так серо, уныло, что Хильда удрученно молчала. Зато
Конни трещала без умолку, надо же рассказать сестре о возлюбленном.
   - Он! У него что, нет имени? Я от тебя только и слышу - "он" да "он", -
сказала Хильда.
   - Я никогда не называю его по имени, и он меня, что, конечно,  странно,
если подумать. Мы, правда, называем друг дружку леди Джейн и  Джон  Томас.
Но вообще-то его зовут Оливер Меллорс.
   - И тебе будет очень приятно называться миссис  Оливер  Меллорс  вместо
леди Чаттерли?
   - Я буду счастлива.
   Нет, Конни неисправима. Но если Меллорс служил в Индии лейтенантом  лет
пять-шесть, то, по крайней мере, его  можно  будет  вывозить  в  общество.
По-видимому, у него есть характер. И Хильда стала понемногу смягчаться.
   - В конце концов он тебе надоест, - сказала она. - И тебе будет  стыдно
за эту связь. Нельзя опускаться до простолюдина.
   - Ты ведь такая социалистка, Хильда. Ты всегда была на стороне рабочего
класса.
   - Да, была, во время кризиса. Но именно потому я  и  знаю,  что  нельзя
связывать свою жизнь с их жизнью. Вовсе не из снобизма, просто ритмы жизни
у нас разные.
   Хильда жила среди политических интеллектуалов, и  потому  твердолобость
ее была непробиваема.
   Скучный до  одурения  вечер  в  гостинице  все  не  кончался.  Наконец,
пригласили к обеду,  отменно  скверному.  После  обеда  Конни  запихала  в
сумочку кое-какие вещи и еще раз причесалась.
   - А знаешь, Хильда, - сказала она, -  любовь  -  это  так  чудесно,  ты
чувствуешь, что живешь, что причастна к акту творения.
   Это было почти бахвальство с ее стороны.
   - Уверена, что и комар рассуждает так же, - заметила Хильда.
   - Ты думаешь, он так рассуждает? Значит, он тоже бывает счастлив!
   Вечер был на удивление ясный и все никак не кончался. Казалось,  светло
будет всю ночь. С застывшим, как  маска,  лицом  негодующая  Хильда  снова
завела автомобиль, и сестры двинулись обратно, выбрав на этот  раз  другой
путь, через Болсовер.
   В темных очках, в  скрывающей  пол-лица  шляпе  Конни  сидела  рядом  с
сестрой и в пику ей рассыпалась в похвалах возлюбленному. Она всегда будет
рядом с ним и в горе и в радости.
   Миновав Кроссхилл, включили фары;  внизу  про