ились  в
затененную лощину, повернули вправо и шагов через сто оказались у подножья
длинного склона, залитого синевой колокольчиков.
   - Ну, старина, вперед! - сказал Клиффорд,  свернув  на  уходящую  вверх
тропу.
   Подъем был крутой и ухабистый. Кресло ехало вперед неохотно, с  трудом.
Но все-таки ехало - то быстрее, то со скоростью черепахи; когда  добрались
до лужайки гиацинтов, кресло чихнуло, дернулось, еще немного  протащилось,
оставив позади гиацинты, и встало.
   - Погуди, может, егерь услышит, -  предложила  Конни,  -  и  подтолкнет
тебя. Впрочем, это я и сама могу.
   -  Пусть  оно  лучше  передохнет,  -  предложил  Клиффорд.  -  Подложи,
пожалуйста, под колесо камень.
   Конни нашла камень, и  стали  ждать.  Спустя  немного,  Клиффорд  опять
включил мотор.  Кресло  вздрагивало,  дергалось,  как  паралитик,  издавая
непонятные звуки.
   - Давай я толкну, - предложила Конни, встав сзади кресла.
   - Ни в коем случае, - запретил Клиффорд. - Его изобрели не затем, чтобы
толкать. Подвинь опять камень.
   И  снова  молчание,  снова  попытка  сдвинуться  с  места,  еще   более
неудачная.
   - Не  упрямься,  позволь  мне  толкнуть,  -  настаивала  Конни,  -  или
посигналь, чтобы пришел егерь.
   - Подожди!
   Конни ничего не оставалось,  как  ждать.  Клиффорд  еще  раз  попытался
тронуться с места и только совсем испортил дело.
   - Если не хочешь, чтобы я толкала, посигналь егерю, - сказала Конни.
   - Дьявол! Можешь ты помолчать хоть секунду!
   Конни замолчала. Клиффорд нещадно терзал слабосильный моторчик кресла.
   - Ты в конце концов его доконаешь, - не выдержала Конни. - Пожалей хоть
свои нервы.
   - Если бы я мог сойти с этого проклятого кресла и  взглянуть,  что  там
такое, - в отчаянии проговорил он. И нажал на клаксон.  -  Может,  Меллорс
скажет, что случилось.
   Они ждали среди раздавленных гиацинтов, Конни взглянула на небо: облака
приметно сгущались. Громко заворковал голубь: его заглушил  резкий  сигнал
клаксона. Тут же из-за поворота появился Меллорс. И вопросительно взглянув
на хозяина, откозырял.
   - Вы что-нибудь понимаете в моторах? - спросил Клиффорд.
   - Боюсь, что нет. Что-нибудь сломалось?
   - Наверное, - коротко бросил Клиффорд.
   Егерь наклонился к колесу и осмотрел маленький моторчик.
   - Боюсь, я ничего не смыслю в механизмах, сэр Клиффорд, -  произнес  он
спокойно. - Бензин есть, масло есть...
   - Тогда посмотрите еще раз, нет ли какой-нибудь поломки.
   Егерь поставил ружье к дереву, снял  куртку,  бросил  рядом  с  ружьем.
Рыжеватая собака села  подле  караулить.  Затем  он  присел  на  корточки,
заглянул под кресло и поковырял пальцем в замасленном моторчике, заметив с
раздражением, что вымазал в масле  чистейшую  рубашку,  которую  носил  по
воскресеньям.
   - На первый взгляд все в порядке, - сказал он. Встал, передвинул  шляпу
на затылок и потер лоб, по-видимому, соображая, что могло  приключиться  с
этой механической штуковиной.
   - Вы не заметили, рама цела? Посмотрите, все ли с ней в порядке?
   Егерь лег на живот головой под кресло  и,  неудобно  изогнувшись,  стал
ковырять что-то пальцем. Как жалок лежащий  на  животе  мужчина,  подумала
Конни. Такой слабый, тонкий посреди бескрайней земли.
   - Все в порядке, насколько я могу судить, - чуть  сдавленно  проговорил
он.
   - Вы, я вижу, помочь не можете, - подытожил сэр Клиффорд.
   - Думаю, что нет, - сказал егерь.
   Он выбрался из-под кресла, сел на корточки - характерная поза шахтера -
и прибавил:
   - Во всяком случае, снаружи никаких поломок не видно.
   Клиффорд завел мотор, включил передачу. Кресло ни с места.
   - Прибавьте еще газу, - посоветовал егерь.
   Клиффорд как будто не слышал, но газ прибавил, и кресло  загудело,  как
навозная муха. Моторчик чихнул, фыркнул, проявляя признаки жизни.
   - Кажется, поедет, - заметил Меллорс.
   Клиффорд  включил  первую  скорость.  Кресло  лихорадочно  дернулось  и
медленно, скрипя, поехало.
   - Я буду толкать сзади, - предложил Меллорс.  -  И  эта  штука  возьмет
подъем.
   - Не смейте! - прикрикнул Клиффорд. - Машина сама справится.
   - Но, Клиффорд, - вмешалась сидевшая на скамейке  Конни.  -  Ты  и  сам
знаешь: для нее этот подъем слишком крут. Почему ты упрямишься?
   Клиффорд побелел от  ярости.  Изо  всех  сил  дернул  рукоятку.  Кресло
пустилось было рысцой, метра два-три проехало  и  встало  посреди  полянки
колокольчиков, сияющих какой-то особенной голубизной.
   - На этот раз село, кажется, прочно,  -  сказал  егерь.  -  Не  хватает
мощности.
   - Мы берем этот подъем не первый раз, - холодно возразил Клиффорд.
   - В этот раз не взять.
   Клиффорд не ответил. И начал дергать и  нажимать  что  попало:  включил
газ, убавил, прибавил, точно настраивал мотор на определенную волну. Затем
вдруг рывком включил первую  скорость.  И  лес  огласился  душераздирающим
скрежетом.
   - Смотрите не поломайте, - тихо проговорил егерь.
   Кресло судорожно дернулось и свернуло в канаву.
   - Клиффорд! - крикнула, подбегая, Конни.
   Но Меллорс успел схватить кресло за поручень. Клиффорд налег на  рычаги
всем телом, сумел вырулить на тропу,  и  кресло,  фыркая  и  треща,  опять
двинулось вверх. Меллорс толкал его сзади, и кресло хоть  и  медленно,  но
ползло, точно хотело спасти свою честь.
   - Видите, движемся, - торжествующе проговорил Клиффорд, обернувшись.  И
вдруг увидел за спиной лицо егеря. - Вы толкаете кресло?
   - Оно бы иначе не шло.
   - Отпустите сейчас же! Я ведь просил не помогать.
   - Оно не поедет!
   - Посмотрим! - чуть не сорвав голос, рявкнул Клиффорд.
   Егерь отпустил поручень, повернулся и пошел вниз за ружьем  и  курткой.
Мотор в тот же миг заглох, и кресло остановилось как вкопанное.  Клиффорд,
раб своего изобретения, чуть не скрипел  зубами  от  бессилия.  Он  двигал
рычаги  рукой  -  ноги-то  бездействовали.  Крутил   туда-сюда   маленькие
рукоятки, отчего мотор  прямо-таки  орал  дурным  голосом.  Но  кресло  не
двигалось. Не двигалось, и все тут.  Наконец  Клиффорд  выключил  мотор  и
застыл без движения, не зная, на ком сорвать гнев.
   Констанция сидела в  сторонке  и  с  жалостью  глядела  на  порушенные,
растоптанные колокольчики: "Нет ничего прекрасней английской весны".  "Да,
я могу управлять  народом".  "И  нужны  нам  сейчас  не  мечи,  а  розги".
"Правящий класс!"
   Егерь шел вверх, держа в руке ружье и  перекинув  через  плечо  куртку,
верная Флосси трусила по пятам. Клиффорд опять  попросил  хоть  что-нибудь
сделать с мотором. Конни,  ничего  не  смыслившая  в  моторах,  скоростях,
передачах, но бывшая неоднократно свидетельницей подобных  срывов,  сидела
на скамейке молча, как бессловесная кукла.
   Егерь вернулся, опять лег на живот: правящий класс и его обслуга!
   - Ну-ка, попробуйте еще раз! - сказал он, вставая на ноги.
   Он говорил спокойно, как говорят с детьми.
   Клиффорд попробовал, Меллорс быстро пристроился  сзади  и  начал  опять
толкать.  Кресло  пошло  за  счет  сложения  двух  сил  -  механической  и
мускульной.
   Клиффорд обернулся, позеленев от злости.
   - Да говорят же вам, уберите руки.
   Егерь тотчас отпустил кресло, и Клиффорд,  как  бы  принося  извинения,
прибавил:
   - Я должен знать, на что эта машина способна.
   Положив на землю ружье, егерь стал натягивать куртку - умыл руки.
   И кресло медленно покатилось вниз.
   - Клиффорд! - крикнула Конни. - Тормози.
   Все трое - Конни, Меллорс и Клиффорд - двинулись одновременно. Конни  с
Меллорсом налетели  друг  на  друга,  кресло  остановилось.  На  мгновение
воцарилась мертвая тишина.
   - Я,  очевидно,  полностью  в  вашей  власти,  -  сдаваясь,  проговорил
Клиффорд.
   Никто не ответил. Меллорс перекинул ружье на  плечо,  лицо  у  него  до
странности утратило всякое выражение, разве в глазах  -  тень  вынужденной
покорности. Его собака, Флосси, стоя  на  страже  у  ног  хозяина,  нервно
пошевеливала хвостом, глядя на кресло с подозрением и неприязнью; действия
этих трех существ человечьей породы  были  выше  ее  собачьего  разумения,
tableau vivant [живая картина (фр.)] была обрамлена потоптанными, помятыми
колокольчиками. Все трое молчали.
   - Полагаю, что придется ее толкать, -  наконец  высказался  Клиффорд  с
напускным sang froid [хладнокровием (фр.)].
   Никакого ответа. На отрешенном лице Меллорса не дрогнул ни один мускул,
точно он и не слышал. Конни с беспокойством взглянула  на  него.  Клиффорд
тоже обернулся.
   - Вы не согласитесь, Меллорс, потолкать  нас  до  дома?  -  высокомерно
произнес он. - Надеюсь, я не сказал вам ничего,  обидного,  -  прибавил  с
явной неприязнью.
   - Разумеется, сэр Клиффорд! Вы хотите, чтобы я толкал ваше кресло?
   - Если вас это не затруднит.
   Егерь подошел, взялся за поручень,  толкнул.  На  этот  раз  кресло  не
поддалось. Заело тормоза. Начали дергать, нажимать, егерь опять снял ружье
и куртку. Теперь  уже  Клиффорд  молчал.  Приподняв  задок  кресла,  егерь
сильным ударом ноги попытался освободить колесо. Но и это не помогло. И он
опустил кресло. Клиффорд сидел, вцепившись  в  подлокотники.  У  егеря  от
тяжести перехватило дух.
   - Не смейте этого делать! - воскликнула Конни.
   - Пожалуйста, помогите мне, дерните колесо, - попросил он ее.
   - Ни за что! Не смейте  больше  поднимать  кресло.  Вы  надорветесь,  -
сказала она, краснея.
   Но он, посмотрев ей в глаза, повелительно кивнул.  И  она  подчинилась.
Егерь поднял кресло, она с силой дернула и кресло сильно качнулось.
   - Ради Бога, осторожнее! - испугался Клиффорд.
   Но ничего страшного не произошло, а тормоз  отпустило.  Егерь  подложил
камень под колесо и сел на скамейку  передохнуть;  сердце  у  него  бешено
колотилось, от  лица  отлила  кровь,  он  был  на  грани  обморока.  Конни
поглядела на него и чуть не  заплакала  от  возмущения.  Опять  воцарилось
молчание. Она видела, как дрожат его руки, лежащие на коленях.
   - Вам плохо? - спросила она, подойдя к нему.
   - Нет, конечно! - почти сердито ответил он.
   Тишина стала мертвой. Белокурый затылок  Клиффорда  не  двигался.  Даже
Флосси стояла, точно окаменев. Небо все сильнее заволакивало тучами.
   Наконец он вздохнул и высморкался в большой красный платок.
   - Никак силы не вернутся после воспаления легких, - сказал он.
   И опять никто не  отозвался.  Конни  подумала,  сколько  же  сил  съело
воспаление легких, если он надеялся без труда поднять это кресло с  весьма
увесистым Клиффордом. Только бы его здоровье не подорвалось совсем.
   Егерь поднялся, взял куртку, перекинул через поручень кресла.
   - Вы готовы, сэр Клиффорд?
   - Я жду вас.
   Он нагнулся, убрал из-под колеса камень и налег всем телом на поручень.
Таким бледным Конни никогда не видела его. И  таким  отрешенным.  Клиффорд
был довольно плотный мужчина; а подъем довольно крутой. Конни стала  рядом
с егерем.
   - Я тоже буду толкать! - сказала она.
   И  принялась  толкать  с  силой,  какую  женщине   придают   злость   и
негодование. Коляска пошла быстрее. Клиффорд обернулся.
   - Это так уж необходимо? - спросил он.
   - Да! Ты что, хочешь убить человека? Если бы ты не  упрямился  и  сразу
позволил толкать...
   Но она не окончила фразы - стала задыхаться. Толкать коляску  оказалось
не так-то легко.
   - Потише, потише, - проговорил идущий рядом Меллорс,  чуть  улыбнувшись
глазами.
   - А вы уверены, что не надорвались? - спросила она: внутри  у  нее  все
клокотало от ярости.
   Он помотал головой. Конни взглянула на его узкую, подвижную,  загорелую
руку. Эта рука ласкала ее. Она никогда  раньше  не  приглядывалась  к  его
рукам. В них был тот же странный  внутренний  покой,  который  исходил  от
всего его существа. И ей так захотелось взять сейчас  его  руку  и  крепко
сжать. Душа ее рванулась к нему: он был так молчалив, так недосягаем. А он
вдруг ощутил, как ожила, напряглась в  нем  плоть.  Толкая  коляску  левой
рукой, правую он опустил на ее белое, округлое запястье и стал ласкать.  И
точно огненный язык лизнул его  сверху  вниз  вдоль  спины.  Конни  быстро
нагнулась и  поцеловала  его  руку.  И  все  это  в  присутствии  холеного
недвижного затылка Клиффорда.
   Добравшись до верху, остановились, к радости Конни, передохнуть. У  нее
нет-нет и мелькала мысль: хорошо бы эти два мужчины стали друзьями -  один
ее муж, другой -  отец  ребенка,  чего  бы  не  поладить.  Но  теперь  она
убедилась  в  полной  несбыточности  этой  надежды.   Эти   мужчины   были
противопоказаны один другому, несовместимы, как огонь и вода.  Они  готовы
были стереть друг друга с лица земли. И Конни первый раз в жизни осознала,
какое тонкое и сложное чувство ненависть. Первый раз она отчетливо поняла,
что ненавидит Клиффорда, ненавидит лютой ненавистью. Она бы хотела,  чтобы
он просто перестал существовать.  И  что  странно:  ненавидя  его,  честно
признаваясь себе в этом, она чувствовала освобождение и жажду жить. "Да, я
ненавижу его и жить с ним не буду", - пронеслось у нее в голове.
   На ровной дороге егерю  было  нетрудно  одному  толкать  кресло.  Чтобы
продемонстрировать полнейшее душевное равновесие, Клиффорд завел  разговор
о семейных делах - тетушке Еве, живущей в Дьеппе, сэре Малькольме, который
спрашивал в письме, как Конни поедет в Венецию:  с  ним  в  поезде  или  с
Хильдой в ее маленьком авто.
   - Я, конечно, предпочитаю поезд, - сказала Конни. -  Не  люблю  длинные
поездки в автомобиле, летом такая пылища.  Но  мне  бы  хотелось  знать  и
мнение Хильды.
   - А она, наверное, захочет ехать с тобой.
   - Скорее всего! Подожди, я помогу,  опять  начинается  подъем.  Знаешь,
какое тяжелое кресло!
   Она опять пошла рядом с егерем, толкая кресло  по  усыпанной  розоватым
гравием тропе. Ее нисколько не волновало, что их могут увидеть вместе.
   - Почему бы не оставить меня здесь и не позвать Филда? Эта  работа  ему
по силам, - сказал Клиффорд.
   - Да тут уж близко, - ответила Конни, тяжело дыша.
   Но преодолев подъем, опять остановились на отдых, и у нее и у  Меллорса
пот лил по лицу  градом.  И  странная  вещь  -  поначалу  они  чувствовали
холодную отчужденность, но совместное старание опять сблизило их.
   - Большое спасибо, Меллорс, - проговорил  у  дверей  дома  Клиффорд.  -
Просто надо сменить мотор, вот и все. Зайдите на кухню, там вас  покормят.
Время обеденное.
   - Благодарю вас, сэр Клиффорд. По воскресеньям я обедаю у матушки.
   - Ну, как знаете.
   Меллорс надел куртку, бросил взгляд на Конни и козырнул.
   Конни поднялась наверх разъяренная.
   За обедом она дала волю чувствам.
   - Почему ты с таким пренебрежением относишься к другим людям?
   - К кому, например?
   - К нашему лесничему. Если это привилегия правящего  класса,  мне  тебя
жалко.
   - А в чем, собственно, дело?
   - Человек был тяжело болен. И все еще физически не окреп.  Поверь  мне,
будь я у тебя в услужении, ты бы насиделся сегодня в лесу в этом идиотском
кресле.
   - Охотно верю.
   - Вообрази, это он сидит в кресле с парализованными ногами и ведет себя
как ты сегодня, интересно, что бы ты сделал на его месте?
   - Моя дорогая христианочка,  это  смешение  людей  и  личностей  отдает
дурным тоном.
   - А твое гнусное чистоплюйское презрение к людям отдает, отдает... Даже
слов не нахожу. Ты и твой правящий класс с  этим  вечным  noblesse  oblige
[положение обязывает (фр.)].
   - К чему же мое положение  обязывает  меня?  Питать  никому  не  нужное
сострадание к моему лесничему? Нет уж, увольте. Уступаю это  моей  жене  -
воинствующей христианке.
   - Господи, он ведь такой же человек, как и ты.
   - Мой лесничий мне служит, я плачу ему два фунта в неделю и  даю  кров.
Что еще надо?
   - Плачу! За что ты ему платишь эти два фунта плюс кров?
   - За его службу.
   - Служба! Я бы на его месте сказала тебе, не нужны мне ни  ваши  фунты,
ни ваш кров.
   - Вероятно, и он бы не прочь это сказать. Да не  может  позволить  себе
такой роскоши.
   - И это значит управлять людьми! Нет, тебе это не дано, не  обольщайся!
Просто слепая судьба послала тебе больше  денег,  чем  другим.  Вот  ты  и
нанимаешь людей работать на  себя  за  два  фунта  в  неделю  пол  угрозой
голодной смерти. И это  называется  управление.  Никому  от  тебя  никакой
пользы. Ты - бесчувственный  сухарь.  Носишься  со  своими  деньгами,  как
обыкновенный жид.
   - Очень элегантно изволите выражаться, леди Чаттерли.
   - Уверяю тебя, ты был не менее элегантен сегодня в  лесу.  Мне  стыдно,
безумно стыдно за тебя. Мой отец во сто раз человечнее тебя, прирожденного
аристократа.
   Он потянулся к звонку пригласить миссис Болтон. Вид  у  него  был  явно
обиженный.
   Конни пошла наверх, шепча про себя в ярости:  "Покупать  людей!  Дудки,
меня-то он не купил. И я не обязана жить с ним под  одной  крышей.  Дохлый
джентльменишко с гуттаперчевой душой. А как они умеют пускать пыль в глаза
своими манерами, ученостью, благородством. На самом-то  деле  душа  у  них
пустая, как мыльный пузырь!"
   Наверху ее мысли переключились на более приятный  предмет  -  как  уйти
вечером из дому, чтобы  никто  не  заметил.  И  постепенно  злость  ее  на
Клиффорда прошла. Глупо тратить на него нервы, глупо ненавидеть его. Самое
разумное - не питать к нему никаких чувств. И, конечно, не посвящать его в
их с Меллорсом любовь. Сегодняшняя ссора имела долгую историю.  Он  всегда
корил ее тем, что она слишком фамильярна со слугами, она  же  считала  его
высокомерное отношение к простым людям глупым, черствым и бессмысленным.
   И Конни сошла вниз в своем обычном, покойном и серьезном, настроении. У
Клиффорда же не на шутку разыгралась желчь. И чтобы успокоиться, он взялся
за чтение. Конни заметила, что в руках у него французская книга.
   - Ты читала Пруста? - спросил Клиффорд, подымая глаза от страницы.
   - Пыталась, но он навевает на меня сон.
   - И все-таки это замечательный писатель.
   - Возможно, но скучен невероятно. Сплошное умствование; никаких эмоций.
Только поток слов, описывающих эмоции. Я так устала от этих  самодовлеющих
умников.
   - Ты предпочитаешь самодовлеющих дураков?
   - Не знаю. Но ведь в жизни имеется, наверное, что-то среднее.
   - Может, и имеется. А я люблю Пруста  за  его  утонченный,  с  хорошими
манерами анархизм.
   - Что и превращает тебя в мумию.
   - Слова, достойные доброй христианки.
   Опять ссора! Она просто не может не вступить с ним в пререкания. Вот он
сидит перед ней, полуживой мертвец, и хочет подчинить ее своей  воле.  Она
почти физически ощутила ледяные объятия скелета, прижимающего ее  к  своим
ребрам. Но если говорить честно, он всегда с ней во всеоружии, и  она  его
немного побаивается.
   При первой возможности Конни поднялась наверх и  рано  легла  спать.  В
половине десятого она встала и вышла из спальни, прислушалась. В  доме  ни
звука. Накинув халат, спустилась вниз. Клиффорд с миссис Болтон  играли  в
карты на деньги. Они наверное, засидятся до глубокой ночи.
   Конни вернулась к себе в комнату, бросила  пижаму  на  смятую  постель.
Надела тонкую ночную сорочку, поверх - шерстяное платье,  всунула  ноги  в
легкие туфли и накинула пальто. Она готова идти, если кто Встретится,  она
вышла подышать воздухом перед сном. Если  попадется  кто-нибудь  утром  на
обратном  пути,  она  гуляет  по  росе  до   завтрака,   по   обыкновению.
Единственная опасность - вдруг кто-нибудь зайдет ночью к ней в спальню. Но
это вряд ли случится - один шанс из ста.
   Беттс еще не запер двери. Он запирает дом в десять вечера, а отпирает в
семь утра. Конни выскользнула из дому неслышно,  никем  не  замеченная.  В
свете полумесяца виднелись очертания кустов, деревьев, но ее серое  платье
сливалось  с  ночными  тенями.  Она  быстро  шла  по  парку,  занятая   не
предстоящим свиданием, а той бурей, что кипела в ее груди. С  такой  бурей
на любовные свидания не ходят. Но a la  guerre  comme  a  la  guerre!  [на
войне, как на войне (фр.)]



14