девочка моя милая, - и леди Беннерли положила тонкую руку на
плечо Конни. - Либо женщина получает от жизни то, что ей положено, либо  -
запоздалые сожаления об упущенном, поверьте мне! - И она в  очередной  раз
приложилась к бокалу с вином.  Возможно,  именно  так  она  выражала  свое
раскаяние.
   - Но разве я мало получаю от жизни?
   - По-моему, очень! Клиффорду свозить бы вас в Лондон,  развеетесь.  Его
круг хорош для него, а вам-то что дают его друзья? Я б на  вашем  месте  с
такой жизнью не смирилась. Пройдет  молодость,  наступит  зрелость,  потом
старость, и ничего кроме запоздалых сожалений у вас не останется. -  И  ее
изрядно выпившая милость замолчала, углубившись в размышления.
   Но Конни не хотелось ехать в Лондон, не хотелось, чтобы  леди  Беннерли
выводила ее в свет. Какая она светская дама! Да и скучно все  это!  А  еще
чуяла она  за  добрыми  словами  мертвящий  холодок.  Как  на  полуострове
Лабрадор: на земле яркие цветы, а копнешь - вечная мерзлота.
   В Рагби приехали Томми Дьюкс и еще один их приятель, Гарри  Уинтерслоу,
и Джек Стрейнджуэйз с женой Оливией. Болтали о  пустяках  (ведь  только  в
кругу "закадычных" шел серьезный разговор), плохая погода лишь  усугубляла
скуку.  Можно  было  лишь  поиграть  на  бильярде,  да   потанцевать   под
механическое пианино.
   Оливия стала рассказывать о книге про будущее,  которую  читала.  Детей
будут выращивать в колбах, и женщин "обезопасят" от беременности.
   - Как это замечательно! - восторгалась она. - Женщина, наконец,  сможет
жить независимо.
   Ее муж хотел детей, она же была против.
   - И вы бы захотели "обезопаситься"? - неприятно  усмехнувшись,  спросил
Уинтерслоу.
   - Меня, судя по всему, и так природа обезопасила, - ответила Оливия.  -
Во всяком случае, у грядущих поколений будет побольше  здравого  смысла  и
женщине не придется опускаться до своего "природного предназначения".
   - Тогда, может, стоит их всех вообще  поднять  за  облака,  пусть  себе
летят подальше, - предложил Дьюкс.
   -  Думается,   достаточно   развитая   цивилизация   упразднит   многие
несовершенства наших организмов, - заговорил Клиффорд. - Взять, к примеру,
любовь, это лишь помеха. Думаю, что она отомрет,  раз  детей  в  пробирках
будут выращивать.
   - Ну уж нет! - воскликнула Оливия. - Любовь еще  больше  радости  будет
приносить.
   - Случись, любовь  отомрет,  -  раздумчиво  сказала  леди  Беннерли,  -
непременно будет что-то вместо  нее.  Может,  морфием  увлекаться  начнут.
Представьте: вы дышите воздухом с добавкой морфина. Как это взбодрит!
   - А по субботам по указу правительства в  воздух  добавят  эфир  -  для
всеобщего веселья в выходной, - вставил Джек. - Все бы ничего,  да  только
вообразите, какими мы будем в среду.
   - Пока способен забыть о теле, ты счастлив, - заявила леди Беннерли.  -
А  напомнит  оно  о  себе,  и  ты  несчастнейший  из  несчастных.  Если  в
цивилизации вообще есть какой-то смысл, она должна  помочь  нам  забыть  о
теле. И тогда время пролетит незаметно и счастливо.
   - Пора нам вообще избавиться от тел, - сказал Уинтерслоу.  -  Давно  уж
человеку нужно усовершенствовать себя, особенно физическую оболочку.
   - И превратиться в облако, как дымок от сигареты, - улыбнулась Конни.
   - Ничего подобного не случится, - заверил их Дьюкс.  -  Развалится  наш
балаганчик, только и всего. Цивилизации нашей грозит упадок. И падать ей в
бездонную пропасть. Поверьте мне, лишь  крепкий  фаллос  станет  мостом  к
спасению.
   - Ах, генерал, докажите! Свершите невозможное! - воскликнула Оливия.
   - Погибнет наш мир, - вздохнула тетушка Ева.
   - И что же потом? - спросил Клиффорд.
   - Понятия не имею, но что-нибудь да будет, - успокоила его старушка.
   - Конни предрекает, что люди превратятся в  дым,  Оливия  -  что  детей
станут растить в пробирках, а женщин избавят от тягот,  Дьюкс  верит,  что
фаллос станет мостом в будущее. А каким же оно  будет  на  самом  деле?  -
задумчиво проговорил Клиффорд.
   - Не ломай голову! С сегодняшним бы  днем  разобраться!  -  нетерпеливо
бросила Оливия. - Побыстрей бы родильную пробирку изобрели да нас, женщин,
избавили.
   - А вдруг в новой цивилизации  будут  жить  настоящие  мужчины,  умные,
здоровые телом и  духом,  и  красивые,  под  стать  мужчинам,  женщины?  -
предположил Томми. - Ведь они как небо от земли будут отличаться  от  нас!
Разве мы мужчины? И  что  в  женщинах  женского?  Мы  -  лишь  примитивные
мыслящие устройства, так  сказать,  механико-интеллектуальные  модели.  Но
ведь придет время и для подлинных мужчин и женщин, которые  сменят  нас  -
кучку болванчиков  с  умственным  развитием  дошколят.  Вот  это  было  бы
воистину удивительно, похлеще, чем люди-облака или пробирочные дети.
   - Когда речь заходит о настоящих женщинах,  я  умолкаю,  -  прощебетала
Оливия.
   - Да, в нас ничто не может привлекать, разве только  крепость  души,  -
обронил Уинтерслоу.
   - Верно, крепость привлекает,  -  пробормотал  Джек  и  допил  виски  с
содовой.
   - Только ли души? А я хочу, чтоб вслед за душой обессмертилось и  тело!
- потребовал Дьюкс. - Так оно и будет со временем. Когда мы  хоть  чуточку
сдвинем с места нашу рассудочность, откажемся от денег и всякой чепухи.  И
наступит демократия, но не мелкого своекорыстия, а свободного общения.
   "Хочу, чтоб обессмертилось и тело!"... "Наступит демократия  свободного
общения", - вновь и вновь звучало в ушах Конни.  Она  не  понимала  толком
смысл, но слова эти успокаивали ее душу - так успокаивает журчание воды.
   Но до чего ж глупый и нескладный разговор! Конни  измаялась  от  скуки,
слушая Клиффорда, тетушку Еву, Оливию  и  Джека,  этого  Уинтерслоу.  Даже
Дьюкс надоел. Слова, слова, слова! Бесконечное и бессмысленное  сотрясание
воздуха.
   Однако проводив гостей, она не почувствовала облегчения.  Размеренно  и
нудно потянулись часы. Но где-то в животе угнездились досада  и  тоска,  и
ничем их не вытравить. Из часов складывались  дни,  каждый  давался  ей  с
необъяснимой тягостью, хотя ничего нового он не приносил.  Разве  что  она
все больше и больше худела - это заметила даже  экономка  и  спросила,  не
больна ли. И Томми Дьюкс уверял, что она  нездорова;  Конни  отнекивалась,
говорила, что все в порядке. Только вдруг появился страх перед белыми, как
привидения, надгробиями. Мраморной отвратительной белизной они  напоминали
вставные зубы - этими жуткими "зубами" утыкано подножье холма у  церкви  в
Тивершолле. Из парка как  на  ладони  была  видна  эта  пугающая  картина.
Ощерившийся в жуткой гримасе кладбищенский холм вызывал у Конни  суеверный
страх. Ей казалось, недалек тот день, когда и ее схоронят  там,  еще  один
"зуб" вырастет среди надгробий и памятников в  этом  прокопченном  "сердце
Англии".
   Она понимала: без помощи не обойтись.  И  послала  коротенькую  записку
сестре Хильде. "Мне в последнее время нездоровится. Сама не пойму,  в  чем
дело".
   Ответ пришел из Шотландии -  там  теперь  "осела"  Хильда.  А  в  марте
приехала и сама. На юркой двухместной  машине.  Одолела  подъем,  проехала
аллеей, обогнула луг, на котором высились два огромных бука, и подкатила к
усадьбе.
   К  машине  подбежала  Конни.  Хильда   заглушила   мотор,   вылезла   и
расцеловалась с сестрой.
   - Но что же все-таки случилось? - тут же спросила она.
   - Да ничего! - пристыженно ответила Конни, но,  взглянув  на  сестру  и
сравнив с собой, поняла, что та не изведала и толики ее страданий.  Раньше
у обеих  сестер  была  золотистая  с  матовым  отливом  кожа,  шелковистые
каштановые волосы, природа наделила  обеих  крепким  и  нежным  телом.  Но
сейчас Конни  осунулась,  лицо  сделалось  пепельно-серым,  кожа  на  шее,
сиротливо выглядывавшей из ворота кофты, пожелтела и пошла морщинами.
   - Ты и впрямь нездорова! - Хильда, как  и  сестра,  говорила  негромко,
чуть с придыханием. Была она почти на два года старше Конни.
   - Да нет, здорова; просто, наверное, надоело мне все.
   Боевой огонек вспыхнул во взгляде сестры. Она хоть и казалась мягкой  и
спокойной, в душе была лихой и непокорной мужчинам воительницей.
   - Проклятая дыра! - бросила она, оглядывая ненавидящим взором ни в  чем
неповинную дремлющую старушку-усадьбу.
   Неистовая душа жила в ее нежном, налитом, точно зрелый плод, теле. Ныне
такие воительницы уже перевелись.
   Ничем не  выдавая  своих  чувств,  она  пошла  к  Клиффорду.  Тот  тоже
подивился ее красе, но внутренне напрягся. Родные жены, не в  пример  ему,
не отличались изысканной воспитанностью и лоском. Конечно, они люди  иного
круга, но, приезжая к нему в гости, они  почему-то  всегда  подчиняли  его
своей воле.
   Он сидел в кресле прямо, светлые волосы ухожены, голубые, чуть навыкате
глаза  бесстрастны.  На  холеном   лице   не   прочитать   ничего,   кроме
благовоспитанного ожидания. Хильде вид его показался надутым и глупым.  Он
старался держаться как можно увереннее, но Хильда на  это  и  внимания  не
обратила. Она приготовилась к бою, и кто перед  ней  -  папа  римский  или
император - ей неважно.
   - Конни выглядит просто удручающе,  -  тихо  начала  она,  обожгла  его
взглядом своих прекрасных серых глаз  и  скромно  потупилась,  совсем  как
Конни.  Но  Клиффорд  увидел  сокрытое  до  поры  твердокаменное,  истинно
шотландское упрямство.
   - Пожалуй, она немного похудела.
   - И что же, вы ничего не предприняли?
   - А так ли уж это необходимо? - парировал он ее вопрос с  учтивостью  и
непреклонностью, - столь разные качества зачастую уживаются в англичанах.
   Хильда не ответила, лишь свирепо зыркнула на него: особой находчивостью
в словесной перепалке она не отличалась. Клиффорду же ее  взгляд  пришелся
горше всяких слов.
   - Я  покажу  ее  врачу,  -  наконец  заговорила  Хильда.  -  Вы  можете
порекомендовать кого-либо из местных?
   - Сожалею, но не могу.
   - Хорошо. Отвезу ее в Лондон, там у нас есть надежный врач.
   Клиффорд не проронил ни слова, хотя кипел от злости.
   - Надеюсь, мне можно у вас переночевать, -  продолжала  Хильда,  снимая
перчатки. - Сестру я увезу завтра утром.
   От злости Клиффорд пожелтел, и белки глаз тоже пожелтели  -  пошаливала
печень. Но Хильда по-прежнему являла образец скромности и благочестия.
   - Вам нужно завести сиделку, чтоб ухаживала только за вами. А еще лучше
мужчину в слуги взять, - сказала Хильда позже, за послеобеденным кофе -  к
тому времени оба уже успокоились. Говорила она как всегда тихо и вроде  бы
мягко, но Клиффорд чувствовал, что каждое слово - точно удар  дубинкой  по
голове.
   - Вы так полагаете? - сухо спросил он.
   - Вне всякого сомнения! Иначе нам с  отцом  придется  увезти  Конни  на
месяц-другой. Так дальше продолжаться не может.
   - Что - не может?
   - Да вы посмотрите на бедную девочку! - и сама воззрилась на Клиффорда.
Он сидел перед ней, точно огромный вареный рак.
   - Мы с Конни обсудим ваше предложение.
   - Да я уж с ней все обсудила, - подвела черту Хильда.
   Клиффорду ненавистны были сиделки  -  они  напрочь  лишают  возможности
побыть наедине с собой, у них на виду все его самое сокровенное.  Нет,  от
них он настрадался, хватит. А мужчина-прислужник и того  хуже,  он  его  в
доме не потерпит, на худой конец, возьмет женщину. Но пока  ему  доставало
Конни.
   Сестры уехали утром. Конни - точно агнец  на  заклании  -  съежилась  и
притихла рядом с сидевшей за рулем Хильдой. Хотя их отец, сэр Малькольм, в
отъезде, дом в Кенсингтоне ждал сестер...
   Доктор внимательно осмотрел Конни, расспросил о жизни.
   - Иногда в газетах мне попадаются ваши с сэром  Клиффордом  фотографии.
Вы теперь - знаменитые  люди.  Да,  вот  как  вырастают  маленькие,  тихие
девочки! Впрочем, вы и сейчас такая. Не испортила вас слава. Итак, никаких
патологических изменений у вас нет,  но  образ  жизни  придется  изменить.
Скажите сэру Клиффорду, пусть отвезет вас в  город  или  за  границу.  Вам
нужно развлечься, просто необходимо! Набраться сил - они у вас на  исходе.
Сердце начинает пошаливать. Но это невроз,  всего  лишь  невроз.  Месяц  в
Каннах или Биаррице - и все как рукой снимает.  Но  так  дальше  жить  вам
нельзя, просто нельзя! Иначе я  не  отвечаю  за  последствия.  Вы  тратите
жизненные силы и ничем их не восполняете. Вам не хватает радости, обычной,
здоровой радости. Нельзя так расходовать силы. Всему есть предел! И всякую
грусть-тоску - прочь! Это главное.
   Хильда лишь стиснула зубы, видно, дело нешуточное.
   Микаэлис, прослышав, что они в городе, тотчас примчался с букетом роз.
   - Что, что случилось? - воскликнул он. - На тебе лица нет!  Ты  страшно
переменилась, от тебя только  тень  осталась.  Что  ж  ты  ничего  мне  не
сообщила? Я б увез тебя в Ниццу или на Сицилию.  Да,  поедем  со  мной  на
Сицилию. Там сейчас чудесно. Тебе нужно солнце! Тебе нужна  жизнь!  Поедем
со мной! Поедем в Африку! Да брось ты  сэра  Клиффорда!  Забудь  о  нем  и
поедем со мной. Я женюсь на тебе, как только он даст развод.  Поехали.  Ты
поймешь, что такое жизнь! Благодать! Да Рагби кого угодно в могилу сведет!
Пропащее место! Как трясина! Любого засосет! Поедем же со мной  к  солнцу!
Тебе так не хватает света, тепла - естественной человеческой жизни.
   Но при одной только  мысли,  что  придется  оставить  Клиффорда,  прямо
сейчас, все бросить, у Конни занимался дух. Нет, не сможет она! Нет...  ни
за что! Не сможет, и все! Она непременно вернется в Рагби.
   Микаэлис выслушал ее с раздражением. Хильда отнюдь не благоволила  ему,
но все же меж Клиффордом и Микаэлисом выбрала бы последнего. Итак,  сестры
вернулись в Рагби.
   Хильда первым делом отправилась к Клиффорду; желтизна, тронувшая  белки
его глаз, еще не сошла. Конечно же, и он по-своему волновался  и  томился.
Но внимательно выслушал все,  что  говорила  Хильда,  что  говорил  Хильде
доктор (о том, что говорил Микаэлис, Хильда,  разумеется,  не  упомянула).
Пока она выставляла Клиффорду одно условие за другим, бедняга сидел молча.
   - Вот адрес хорошего слуги. Он ухаживал за одним инвалидом, тот умер  в
прошлом месяце. Слуга этот - человек надежный и, не  сомневаюсь,  приедет,
если позвать.
   - Но я не инвалид, и мне не нужен слуга! - отчаянно отбивался Клиффорд.
   - Вот еще адреса двух сиделок. Одну я сама видела, она внушает доверие.
Лет пятьдесят, спокойная, крепкая, добродушная,  для  своего  уровня  даже
воспитанная.
   Клиффорд, насупившись, молчал.
   - Ну что  же.  Клиффорд.  Если  к  завтрашнему  дню  мы  ни  о  чем  не
договоримся, я даю отцу телеграмму, и мы забираем Конни.
   - И Конни готова уехать?
   - Ей, конечно, не хочется, но она понимает, что иного выхода нет.  Мать
у нас умерла от рака, и все на нервной почве. Рисковать еще  одной  жизнью
мы не будем.
   Назавтра Клиффорд предложил в сиделки миссис Болтон, приходскую  сестру
милосердия из Тивершолла. Очевидно, ее порекомендовала Клиффорду экономка.
Миссис Болтон  собиралась  оставить  службу  и  практиковать  как  частная
сестра-сиделка. Клиффорду  просто  невмоготу  было  бы  довериться  чужому
человеку, но миссис Болтон ухаживала за ним,  когда  в  детстве  он  болел
скарлатиной.
   Конни и Хильда тут же отправились к миссис Болтон. Жила она в добротном
особнячке, на  "чистой"  половине  поселка.  Миловидная  женщина  лет  под
пятьдесят - в белой наколке и переднике, в  подобающем  сестре  милосердия
платье,  как  раз  заваривала  чай.  Гостиная  у   нее   была   маленькая,
заставленная мебелью.
   К гостям она отнеслась с  большим  вниманием  и  тактом;  в  речи  лишь
изредка проскальзывал местный небрежный говорок,  говорила  она  грамотно,
хотя и тяжеловесно.  Много  лет  верховодила  она  заболевшими  шахтерами,
исполнилась веры в собственные силы и  наилучшего  о  себе  мнения.  Одним
словом, по деревенским масштабам  она  тоже  представляла  высшее  местное
общество, к тому же весьма уважаемое.
   -  Да,  конечно,  леди  Чаттерли  выглядит  не  очень-то  хорошо!  Она,
помнится, все время была такой славной пышечкой, и -  на  тебе!  За  зиму,
поди, так  ослабела!  Еще  бы,  ей  нелегко  приходится.  Ах,  бедный  сэр
Клиффорд! Все война проклятая! Кто-то за все ответит?
   Миссис Болтон готова ехать в Рагби незамедлительно,  лишь  бы  отпустил
доктор Шардлоу. У нее еще полмесяца ночные  дежурства,  но  ведь  можно  и
замену подыскать.
   Хильда написала доктору Шардлоу письмо, и уже в воскресенье  сиделка  и
два чемодана в придачу прибыли на извозчике в Рагби. Все  переговоры  вела
Хильда. Миссис Болтон и без повода взялась бы  переговорить  обо  всем  на
свете. Казалось, молодость еще бьет в ней ключом. Так легко вспыхивали  ее
белые щеки! А было ей сорок семь.
   Мужа, Теда Болтона, она потеряла двадцать два  года  назад,  ровно  под
Рождество -  он  погиб  на  шахте,  оставив  ее  с  двумя  малыми  детьми,
младшенькая еще и ходить не  умела.  Сейчас  она  уже  замужем,  за  очень
приличным молодым  человеком,  работает  на  солидную  фирму  в  Шеффилде.
Старшенькая учительствует в Честерфилде, приезжает на выходные домой, если
не сманят куда-нибудь подружки. Теперь ведь у молодых забав хоть отбавляй,
не то что в ее, Айви Болтон, пору.
   Тед Болтин погиб при взрыве в забое двадцати восьми лет от роду. Их там
четверо было.  Штейгер  им  крикнул:  "Ложись!",  трое-то  успели,  а  Тед
замешкался.  Вот  и  погиб.  На  следствии   товарищи   давай   начальство
выгораживать, дескать, Тед испугался, хотел  убежать,  приказа  ослушался,
так что вроде выходит, будто он сам и  виноват.  И  компенсацию  заплатили
только три сотни фунтов, да и то будто из милости, а не по закону. Так как
Тед, видите ли, по своей вине погиб. Да еще и на  руки-то  всех  денег  не
дали! Она-то хотела лавку открыть. А ей  говорят:  промотаешь  деньги  или
пропьешь. Так и платили по тридцать шиллингов в неделю. Приходилось каждый
понедельник тащиться в контору и по два часа простаивать в очереди. И  так
почти четыре года. А что ей оставалось  -  с  двумя  малышками  на  руках?
Хорошо, мать Теда - добрая душа - помогла. Как девочки  ходить  научились,
она на день их к себе стала забирать, а Айви ездила в Шеффилд на курсы при
"Скорой помощи", а на четвертый год даже  выучилась  на  сестру-сиделку  и
бумагу соответственную получила. Она твердо решила ни от кого не зависеть,
самостоятельно  воспитывать  дочерей.  Одно  время  работала  в  маленькой
больнице,  потом  ее  приметили  в   тивершолльской   Угольной   компании,
приметил-то сам сэр Джеффри, решил, что опыта  у  нее  уже  достаточно,  и
пригласил работать в приходской больнице, что очень любезно с его стороны.
И вообще к ней очень  по-доброму  начальство  относилось,  ничего  дурного
сказать нельзя. Так и работала, только сейчас  уже  трудно  все  на  своих
плечах нести, полегче бы занятие подобрать, а то приходится и в дождь, и в
слякоть по всему приходу грязь месить, больных навещать.
   - Что верно, то верно, в Компании ко мне по-доброму отнеслись. Но вовек
не забуду, как они о  Теде  отзывались.  Таких,  как  он,  бесстрашных  да
хладнокровных, в шахте и не сыскать. А его чуть не трусом выставили. Ну, а
мертвый-то что, ведь за себя слова на замолвит.
   Сколь противоречивые чувства обнаружились  в  этой  женщине,  пока  она
рассказывала. К шахтерам она привязалась - столько лет лечила их. Но в  то
же время она ставила себя много выше. Вроде б и "верхушка", ан нет, к тем,
кто  "наверху",  она  исходила  ненавистью  и   презрением.   Хозяева!   В
столкновениях хозяев с рабочими она всегда  стояла  за  трудовой  люд.  Но
стихала борьба, и Айви Болтон снова пыталась доказать свое  превосходство,
приобщиться к "верхушке". Эти  люди  завораживали  ее,  пробуждая  в  душе
исконно английскую тягу к верховодству. Она с трепетом ехала  в  Рагби,  с
трепетом  беседовала  с  леди  Чаттерли.  Ну,  о  чем  речь!  С   простыми
шахтерскими  женами  ее  не  сравнить!   Это   миссис   Болтон   старалась
подче