ся гораздо просторнее, чем я предполагал. На первом
этаже две комнаты, гостиная и жилая кухня, кроме того была "задняя кухня"
или чулан, а также две комнаты и лестничная площадка наверху. Дом был
полностью обшит лакированными сосновыми досками по моде начала века. Я
прин„с с собой вс„ необходимое, чтобы прожить день-другой, пока не
ознакомлюсь с обстановкой: спальные принадлежности, примус и немного
горючего, свечи и кое-какое продовольствие в консервах. Я знал, что у меня
не будет проблем с тем, на ч„м сидеть, так как за пять лет охоты на акул у
этих берегов я привык к тому, что на каждой отмели западного побережья
есть масса рыбных ящиков. В первое время пребывания в Камусфеарне штабеля
рыбных ящиков служили мне и сиденьем и столом, и даже сейчас, несмотря на
известную обустроенность дома, они составляют основу значительной части
мебели, хоть всевозможные ухищрения и покрывала искусно скрывают е„
происхождение.
   Десять лет жизни в Камусфеарне научили меня также и тому, что, если
запастись терпением, то рано или поздно любой из предметов домашнего
обихода появится на отмели в пределах мили от дома. Поэтому прочесывание
побережья до сих пор сохраняет для меня вс„ ту же привлекательность и
вожделение, какие я испытывал тогда. После западного или юго-западного
ветра можно найти почти вс„ что угодно.
   Рыбные ящики - большей частью с названиями фирм Маллейг, Баки или
Лоссиемаут, но также иногда и из Франции и Скандинавии, - их даже нет
смысла считать, хоть я их до сих пор собираю, больше по привычке, чем по
необходимости. Рыбные корзины, большие открытые корзины из лозы с двумя
ручками, годятся на дрова и под мусор.
   Целые деревянные бочонки попадаются редко, за все свои годы здесь я
наш„л их только три. Я с усмешкой вспоминаю, как смотрел на них в
английских барах, владельцы которых используют их в качестве стульев как
дань моде, в то время как я пользовался ими по необходимости.
   Инстинкт Робинзона Крузо таится у большинства из нас, возможно,
благодаря играм нашего детства по строительству дома, и с приезда в
Камусфеарну, я тщательно осматриваю любые обломки и прикидываю, нельзя ли
их куда-либо приспособить.
   Занимаясь этим делом уже давно, я вс„ ещ„ удивляюсь тому, что чаще
всего из огромного разнообразия предметов, выброшенных на берег,
попадаются резиновые грелки. Они успешно конкурируют - в длинном ряду
порыжелых обломков - с обувью без пары и пустыми баночками из-под ваксы и
талька, а также с круглыми пробками, служащими поплавками для ловушек на
омаров, сетей и даже с вездесущими черепами овец и оленей. На удивление,
огромное число грелок оказывается неповрежденным, и в Камусфеарне их
теперь избыток, а из поврежд„нных можно с большой пользой вырезать
подставочки на стол под посуду.
   Вначале, однако, никакого стола не было, и после нескольких дней
пребывания в Камусфеарне стало ясно, что мне придется привезти сюда по
крайней мере самую необходимую мебель. Дело это непростое, так как не было
подъездной дороги, а до ближайшей деревни, куда можно было переслать
мебель, было пятнадцать миль по морю. (Из-за длинных морских заливов,
подобных норвежским фьордам, которые глубоко врезаются в западное
побережье, расстояние до этой же самой деревни по дороге составляет сто
двадцать миль). В конце концов я поехал на машине в гостиницу Лохайлорт
около ста миль отсюда, с весьма своеобразной хозяйкой которой Уиллеаменой
Макрэ я познакомился в годы охоты на акул. Уиллеамена была очень красивой
женщиной из простой семьи с острова Льюис, она побывала в Голливуде в
качестве актрисы во времена ещ„ немого кино. Она была медиумом в
спиритических сеансах Конан Дойла, довольно успешно изучала логику под
руководством своего дяди, который стал потом профессором в Америке. У не„
было много настоящих друзей, занимавших довольно высокие посты. Во время
войны, уже в довольно зрелом возрасте, она недолго побыла замужем за одним
из подрядчиков, ремонтировавших дорогу у е„ крыльца. Через несколько
месяцев его призвали в армию, и он погиб. А Уиллеамена вернула себе
девичью фамилию и никогда больше не вспоминала о сво„м мезальянсе.
Думается, она была по натуре самой т„плой, человечной, восхитительной,
самой властной из всех известных мне женщин. Но все недостатки были у не„
наружу. Как владелица гостиницы она была эксцентрична и капризна. За обед
она могла потребовать от двух шиллингов до фунта стерлингов в зависимости
от настроения (а иногда могла вообще оставить гостей без обеда, если ей не
хотелось готовить или не нравилась рожа постояльца). Бар у не„ бывал
закрыт целыми днями или даже неделями, потому что она забывала заказать
товар, то же самое с бензоколонкой. Е„ больше заботило благосостояние
cворы домашних животных, начиная с попугая (я до сих пор помню два
скрипучих "привета", следовавших один за другим в дьявольском крещендо) и
гусей, до шотландских пони, чем каких-то посторонних туристов (она мне
говорила, что однажды накормила американцев крупой для кур, сказав, что
это такая каша, и они попросили добавки). При вс„м при том она была такой
непосредственной, жизнерадостной и любезной, что е„ смерть несколько лет
тому назад опечалила гораздо больше сердец, чем она могла предполагать.
После не„ осталось бесчисленное количество долгов, но, пожалуй, о степени
е„ популярности больше всего говорило то, что е„ долг у бакалейщика
составлял три тысячи фунтов стерлингов.
   Уиллеамена продала мне ужасную мебель для Камусфеарны: два небольших
комода, ящики которых открывались только при значительных усилиях, два
кухонных стола и истертый брюссельский ков„р. Я стараюсь не думать о том,
во сколько это барахло обошлось мне в конце концов, когда оно
пропутешествовало по железной дороге и затем пятнадцать миль по морю в
на„мном баркасе. Это была последняя партия мебели, когда-либо
переправлявшаяся в Камусфеарну, вся остальная была либо найдена на берегу,
либо сработана искусными друзьями, которые гостили у меня, а из привозного
было только то, что можно было принести по склону на руках. В эту
категорию входит удивительное количество предметов, которые помогли мне
превратить рыбные ящики во вполне пригодную мебель. К примеру половину
одной из стен на кухне теперь занимает очень большая софа, то есть она
только с виду софа, а на самом деле - это вс„ рыбные ящики, накрытые
поролоновым матрасом, вельветовым покрывалом и кучей подушек. Рядом с ней
стоит высокий параллелепипед, занавешенный тряпкой, которая когда-то была
чехлом на сиденье "Морского леопарда", моего главного корабля при охоте на
акул. Если отодвинуть эту занавеску, то взору откроется целая этажерка,
заполненная обувью; вся эта конструкция составлена из пяти рыбных ящиков,
у которых выбиты боковые стенки.
   Такая же пирамида, но уже из ящиков из-под апельсинов с побережья и
прикрытая со вкусом материей из Примаверы, хранит мои рубашки и свитера в
спальне и выглядит вполне прилично. Искусство составления мебели из рыбных
ящиков следует культивировать гораздо шире. В сравнении с широко
рекламируемой современной корпусной мебелью она обладает одним любопытным
преимуществом: дополнения к ней можно делать бесконечно.
   Как-то на второй или третий год моего пребывания в этом доме наступило
время, когда я сказал себе: "Теперь нам, по сути дела, не хватает только
одного - бельевой корзины", - и несколько дней спустя на берегу появилась
бельевая корзина, совершенно целая.
   То ли оттого, что обстановка этих комнат складывалась вокруг меня из
года в год с того дня, как я впервые вош„л в этот холодный и пустой дом,
то ли от моей глубокой любви к Камусфеарне и всему, что окружает е„, она
стала для меня самым приятным из всех известных мне домов, и гости мои
тоже сразу же чувствуют себя здесь очень хорошо. Даже в таком вопросе, как
с мебелью, всегда сохраняется чувство ожидания; как будто бы коллекционер
мебели определ„нного периода может в одно прекрасное утро вдруг обнаружить
у своих ворот прямо на дороге какой-либо редкий и очень важный экземпляр.
   Так много чувств вызывают отдельные предметы, валяющиеся среди обломков
и отходов на длинной полосе прибоя: почерневший от огня каркас небольшого
суденышка, сломанные и разбитые волнами детские игрушки, деревянная
подставка под яйцо ручной работы с тщательно вырезанным на ней именем
"Джон", растерзанный скелет собачки, давно уже начисто обглоданный
воронами и хохлатыми воронами, лежащий рядом с белыми костьми ошейник с
неразборчивой надписью на табличке.
   Меня лично особенно больно кольнуло однажды утром в первый год, когда я
искал подходящую дощечку для того, чтобы резать на ней хлеб. Я полагал,
что дно кадушки подойд„т для этого идеально, если только удастся найти
целое. И вскоре я его наш„л. Но когда взял его в руки и перевернул, то
прочитал выбитые на ней буквы РХАОС - Рыболовецкое хозяйство на акул
острова Соэй, - единственное, что вернуло мне море за вс„ то, что я ему
отдал за пять лет, прожитых на Соэе.
   Некоторые из этих предметов настолько таинственны, что наводят на самые
невероятные мысли относительно их происхождения. Бамбуковый шест длиной в
десять футов, к которому приторочены морским узлом и изоляционной лентой
три голубых вымпела с надписями "Шелл" и "Бритиш Петролеум" до сих пор
мучит мо„ воображение. То ли это был молельный флаг, смастер„нный моряком
с Ласкара, то ли сигнал бедствия, хоть и не очень удачный, сооруженный за
многие часы плавания на открытой шлюпке, окруж„нной шныряющими вокруг
акулами и качающейся на высоких океанских волнах в тысяче миль от земли? Я
так и не наш„л подходящего ответа.
   Две рукоятки от швабры крепко связанные крест-накрест поясом женского
плаща, кусок паруса с написанными на н„м синей краской словами :"Ещ„ не
вечер", фетровая шляпка, настолько маленькая, что, казалось, была сделана
для крошечной обезьянки. По поводу этих и других предметов можно
выдумывать самые таинственные истории.
   Но не только по поводу таких рукотворных предметов может разыграться
воображение и наводить на мысль о драмах, горечи или былом величии. Когда
долго жив„шь в одиночестве, зрение становится более объемным: по останкам
кораблекрушений, по небольшим косточкам или иссушенным крыльям братьев
наших меньших можно строить образы, которые проявляются гораздо четче, чем
просто видимое глазом. Из какой-то мумии в перьях, тощей и перепачканной,
вдруг возникает ясным мартовским утром кружащая пичуга, из затвердевшей
корки гниющих водорослей из-под неосторожной ступни вылетает целая стая
мух, за неподвижными иссохшими плавниками и чешу„й угадывается
стремительность и ход косяков морских обитателей в бурлящих волнах прибоя,
за останками какого-нибудь жука-рогача видятся ветвистые рога оленя,
высоко парящие в лунном свете октября по голым каменистым лощинам.
   Относительно немногое из того, что выбрасывает море, появляется у самой
Камусфеарны, ибо дом стоит на южном заливе сориентированного на запад
побережья и в какой-то степени защищ„н цепью островов, которые
простираются отсюда до самого маяка. К северу и югу от дома побережье
большей частью скалисто, но то тут, то там попадаются длинные галечные
пляжи, на которые сильные западные ветры выбрасывают с волнами кучи
всевозможного хлама. Побережье выглядит довольно дико, там много опасных
рифов и скал, а Камусфеарна с белоснежными песчаными пляжами, зел„ным
скошенным лугом и приземистой белой башней маяка радует взор по контрасту
с суровыми окрестностями.
   На побережье много утесов и пещер, глубоких удобных пещер, вход в
которые большей частью находится гораздо выше уровня прилива, ибо за
несколько веков море отступило, и между ут„сами обнажились пустынные
пляжи. До недавних пор в этих пещерах регулярно жили странствующие мелкие
торговцы, которых было немало, ибо до магазинов далеко, а дорог
практически нет. Местные жители были рады этим торговцам, так как кроме
товаров те привозили новости из удал„нных селений и прочих мест, где
побывали; они выполняли функцию местных газет, и обитатели диких
отдал„нных углов со жгучим интересом ожидали их появления.
   Один из них устроил себе дом и штаб-квартиру в одной из пещер
неподал„ку от Камусфеарны. Как это ни странно, когда-то он был жокеем. Его
настоящее имя было Эндрю Тейт, но так как он дезертировал из армии, то
сменил его на Джо Уилсон, и его тогдашнее жилище до сих пор даже на картах
осталось как Пещера Джо, хотя уж много лет прошло с тех пор, как
разгневанный народ разж„г в его пещере такой кост„р, что от жары лопнул
каменный свод, а Джо изгнали с побережья.
   Вначале Джо понравился, ибо был достаточно любезным человеком, и, хоть
он со своей подружкой Джинни так и не побывал у алтаря, их пещера была,
пожалуй, безопаснее стеклянного дома, на тот случай, если бы стали
бросаться камнями.
   Если кое-какие камушки и попадали в него, то они были по поводу его
дезертирства. Джинни не была неряхой, а Джо - не оборвыш, и их
троглодитовое жиль„ было вполне чистым и аккуратным. На столе из рыбных
ящиков у них была чистая белая скатерть, пища состояла из рыбы,
ракообразных и всевозможных съедобных моллюсков. У входа в пещеру они
построили стену и соорудили лестницу от пещеры к морю, и даже сейчас
небольшой причал, где стояла их лодка, свободен от валунов.
   Только одно омрачало их приморскую идиллию: оба они слишком часто
прикладывались к бутылке. Кошел„к был у Джинни, и несмотря на сво„
пристрастие, у не„ вс„ же было больше рассудка. Она устанавливала предел
расходов на выпивку, но каждый раз, как они напивались, возникала ссора, и
как только Джо переступал определ„нную грань, он начинал драться с ней
из-за денег.
   Однажды вечером они по обыкновению отправились на лодке в деревенский
трактир в четыр„х милях от своего жилища и начали выпивать в компании
одного торговца, простака по имени Джон Мак-Куин, которого в народе
называли Пеликан. Пеликан любил играть на скрипке, и они пробыли в таверне
допоздна, переругиваясь и выпивая под его музыку.
   Что произошло потом, никто точно не знает, но на этом их рай
закончился, наступил конец Джинни и Пещеры Джо. Джо вернулся в деревню
утром, постоянно твердя, что Джинни "убили и утопили, убили и утопили". В
десяти милях к югу их полузатопленную лодку прибило к берегу, в ней было
тело Джинни, карман е„ платья был вырван, но при ней не было никаких
денег. Из ближайшего городка прибыла полиция, и хотя настроение местных
жителей сложилось вовсе не в пользу Джо и Пеликана, подробности смерти
Джинни остались невыясненными, и им не предъявили обвинения в убийстве.
Вроде бы было ясно, что Джинни сначала избили, а затем она утонула;
кое-кто, защищая Джо, говорил, что она упала в воду после удара и затем
утонула, другие утверждали, что Джо и Пеликан в пьяном угаре избили е„ до
бесчувствия, зачерпнули лодкой воды и затем пустили Джинни по волнам,
чтобы она утонула.
   Как бы там ни было, люди, жившие по соседству, если так можно сказать,
ибо у Джо не было соседей, - посчитали что среди них жив„т чудовище. Они
собрались и разожгли огромный кост„р в его пещере и подожгли заросли
вереска над пещерой. От огня пещера треснула, внешняя сторона е„
отвалилась, и Джо оказался бездомным бродягой. Прошло уже несколько лет с
тех пор, как он умер, но на полу пещеры под закопч„нной скалой вс„ ещ„
можно найти признаки его жизни там с Джинни:
   обгоревшая обувь, кусочки металла, растр„панные кружева ржавого железа,
- вс„, что осталось от чайника. Наверху, на уступах, бывших когда-то
карнизом его жилища, голуби устроили себе гн„зда, и их перья слетают вниз
на руины очага.
   К тому времени, как я поселился в Камусфеарне, торговцы традиционного
типа уже встречались редко. Их место заняли довольно назойливые индийцы,
которые время от времени объезжают придорожные жилища на небольших
фургонах, набитых деш„выми товарами. Местные жители, непривычные к такой
навязчивой форме торговли, считали их поведение дерзким. Не все торговцы
были обходительны, но и к самым безобидным стали относиться с некоторым
подозрением. Мне повстречался только один из исчезнувшего племени Джо, и
тот уже умер, ему пришлось раньше времени отправиться на кладбище из-за
своей давней привязанности к метиловому спирту.
   Ему было, пожалуй, немногим больше пятидесяти, когда я познакомился с
ним. Он сообщил мне, что вредность предпочитаемого им напитка значительно
преувеличивается, ибо он увлекается им вот уж лет сорок, и только теперь
это стало сказываться у него на зрении.
   Однако он признался, что испытывает значительные неудобства, так как
всем торговцам хозтоварами не велено было снабжать его, и ему приходилось
идти на самые невероятные ухищрения, чтобы доставать этот продукт. Ему,
пожалуй, даже повезло, что он умер до того, как в эти удал„нные места
провели электричество, потому что метиловый спирт достать стало
практически невозможно.
   Пещерные торговцы не всегда были единственными обитателями побережья
Камусфеарны, так как до чисток в начале девятнадцатого века, жестокость и
несправедливость которых до сих пор жива в памяти людей Шотландского
нагорья и Гебридов, у них была довольно большая община из примерно двухсот
человек.
   Потомки одного из этих семейств сейчас живут в Калифорнии, куда их
предков изгнали из этих мест. В одной из местных легенд, которые я слышал
о них здесь, говорится о "шестом чувстве".
   Дети из древнего поселения близ Камусфеарны каждое утро ходили в школу
за пять миль от дома, а вечером шли домой те же пять миль. Каждый реб„нок
зимой носил в школу корзинку торфа, и они отправлялись ещ„ до рассвета,
топая с грузом на спине. Однажды эта семья приютила одного старого
торговца, и тот, глядя, как два хозяйских сына готовят свою ношу поутру,
повернулся к родителям и сказал:
   - Много синих морей избороздят они, но и полягут в борозде синего моря.
   Ребята были из семейства мореходов, и когда выросли, тоже подались в
море. Один из них стал капитаном, а второй - первым помощником, но оба
потом утонули.
   Поросшие шиповником руины старой деревни разбросаны вокруг залива и
дальше по побережью, но жители ушли, ушли и торговцы, а дом Камусфеарны
теперь стоит в одиночестве.
   Хотя историй о "шестом чувстве" относительно немного, и относятся они
главным образом к прошлым поколениям, следует отдавать себе отчет, что это
вовсе не современные представления о таких способностях, и речь идет вовсе
не о тех людях, которые, как считается, обладают ими сейчас. Вопреки
распростран„нному мнению, человек, который обладает такой оккультной
способностью, обычно побаивается е„ и скрывает е„ ото всех, кроме самых
близких друзей. И это не потому, что боится насмешек и недоверия в том
смысле, что сосед может сказать :
   "Вы только посмотрите на этого лунатика", а потому, что люди боятся
свидетельств сверхъестественной силы и чувствуют себя неуютно в
присутствии тех, кто утверждает или призна„т, что обладает ею. Люди,
убежд„нные в том, что они наделены тем, что сейчас обычно называют
экстрасенсорикой, также опасаются того, что могут узнать благодаря своему
ясновидению, и они, пожалуй, охотно сменили бы свою участь на судьбу
обыкновенного человека. Только когда они уверены, что их дар можно в
данный момент направить на благое дело, они готовы добровольно
воспользоваться им. У меня сложилось впечатление, что глубокая,
неискоренимая вера в существование "шестого чувства" практически вездесуща
на Западном нагорье и на Гебридах даже среди интеллигентных и начитанных
людей, а те немногие, кто посмеивается над ней, делают это лишь ради моды,
на самом деле не разделяя е„.
   Похожие рассказы о других менее спорных вещах до сих пор передаются из
уст в уста в этих краях, куда грамотность дошла довольно поздно, и поэтому
нет оснований полагать, что предания о " шестом чувстве" подверглись
значительным искажениям.
   Мой ближайший сосед в Камусфеарне, Кэлум Мэрдо Мак-Киннон, о котором я
вскоре расскажу подробней, родом с острова Скай, рассказал мне историю
сво