ула к ним
в машину легко и привычно, и когда они уезжали, она высунулась из бокового
окна, одной лапой прикрывая ухо от ветра.
   Неделю спустя она приехала в гости в Камусфеарну на полдня, затем, дней
через десять Малкольм с Паулой приехали с ноч„вкой на выходные с тем,
чтобы при отъезде оставить Эдаль у меня. Эти десять дней я не терял
времени даром, решил больше не повторять тех ошибок, которые прямо или
косвенно привели к смерти Миджа. Я послал Малкольму Макдональду уздечку,
которую сделал для Миджа как раз перед тем, как его убили. С помощью
Джимми Уатта я огородил дом забором, который, может быть, и не удержал бы
Миджа, но, как мне думалось, сумеет устоять перед этим, очевидно, более
покладистым, менее своенравным созданием, если оно вдруг вздумает в первые
же дни отправиться на поиски своих при„мных родителей. В огороженном месте
мы выкопали бассейн и провели туда трубу с водой, которая превратила его в
фонтан, приличествующий и более шикарному окружению. Вход в эту загородку
и соответственно в дом мы заперли двойными воротами, нижний брусок которых
упирался в лист железа, врытый в землю, чтобы нельзя было подкопать. Я
полагал, что эти меры предосторожности не понадобятся надолго, они лишь
должны были предотвратить возможность е„ утраты в течение периода, когда
она будет неизбежно тосковать, считая, что ей надо быть в другом месте.
Мне не хотелось е„ терять из-за собственного недосмотра.
   Даже во время тех первых выходных дней, когда я ещ„ был ей чужим, а она
не привыкла к окружающей обстановке, я был так очарован Эдалью, что даже
не верил, что мне так повезло. Так как она не чувствовала себя здесь как
дома, в эти первые дни я смог увидеть лишь малую толику е„ очарования,
лишь краешек е„ незаурядной самобытности по сравнению с тем, что узнал
позднее. Но я уже тогда понял, что, если бы обыскал весь свет, то и тогда
не смог бы найти более подходящего преемника Миджбилу.
   На третий день, когда Эдаль крепко спала на диване, Паула и Малкольм
потихоньку уехали. Мы приглуш„нно, почти молча попрощались, как потому,
что не хотели будить тихонечко дышавший шарик меха, так и потому, что их
чувство горечи и предательства передались и мне. И в долго откладываемый
миг триумфа я не испытывал ликования, а только грусть по поводу разбитой
семьи.
   Когда они уехали, мы с Джимми сели на диван, со страхом ожидая е„
пробуждения и паники, когда она пойм„т, что е„ бросили. Прош„л час,
другой, а она вс„ спала.
   Вскоре появилась Мораг; уезжая, Макдональды заехали к ней и сказали,
что, может быть, Эдаль будет не так сильно отчаиваться и страдать в
женской компании. Так мы и сидели молча и напряж„нно, а мысли мои
переносились со спящего зверька на его бывших владельцев, так как я угадал
в них такое же наваждение в отношении к своей выдре, какое у меня было к
Миджу. Я ни за что на свете не хотел бы быть на их месте теперь, когда
они, скорбя, уезжали домой.
   Когда Эдаль, наконец, проснулась, она вроде бы ничего и не заметила.
Рядом с ней на диване лежала куртка Паулы, е„ собственное полотенце и
игрушки были на полу, и если она и поняла, что е„ хозяев тут нет, то
оказалась слишком воспитанной гостьей, чтобы тут же комментировать это. К
тому же, как и предполагалось, она сразу же подружилась с Мораг.
   Теперь пора подробнее описать Эдаль, какой она была, когда прибыла ко
мне в начале мая 1959 года.
   Наиболее примечательным и захватывающим зрелищем был вид е„ передних
лап. В отличие от Миджа, чьи лапы, несмотря на вс„ их проворство, вс„ же
были лапами с широкими перепонками между пальцев, у не„ были лапки как у
обезьянки, без перепонок, в них даже не было признаков ногтей, и были они
почти такими же ловкими как у человека. Ими она ела, шелушила скорлупу на
яйцах, ковыряла в зубах, устраивала себе постель и часами играла любым из
небольших предметов, которые находила.
   Однажды в больнице в Италии я видел, как девочка-калека начинала
осваивать протез руки. Перед ней была доска с лунками и набор шариков с
номерами. Лунки тоже были пронумерованы, но шарики были уложены неверно,
ей надо было переложить их так, чтобы все номера совпали. Она так
увлеклась этим делом, что не обращала внимания на присутствующих, и с
каждой минутой открывала у себя новые возможности. Однажды мне также
пришлось наблюдать за жонгл„ром шариками, который отрабатывал сво„
мастерство с таким же отреш„нным видом; увлеч„нный собой, он вовсе не
раздражался и не огорчался при неудаче, так как, очевидно, был уверен в
конечном успехе.
   Именно о них вспоминал я, глядя на Эдаль, когда она жонглировала такими
мелкими предметами как шарики, колышки вешалки, спички, карандаши, которые
можно было удержать своими маленькими цепкими ручками. Она ложилась на
спину и перекидывала их из руки в руку, иногда и в менее ловкие
перепончатые, но тоже без ногтей задние лапы. Она одновременно занималась
двумя или более предметами, напряженно глядя на них вс„ это время, как
будто е„ конечности были независимы от не„, и на них надо смотреть и
удивляться им. Иногда е„ явно огорчало, что для ходьбы нужно четыре ноги,
так как нередко она доставала откуда-то потерянный шарик и, крепко держа
его в одной руке, как правило правой, ей приходилось ковылять дальше на
тр„х.
   Казалось, она была просто в восторге от своей собственной ловкости, так
как любила засовывать свои игрушки в какое-нибудь потайное место, откуда
потом их надо будет доставать. Ну, скажем, ботинок или сапог, при этом е„
ничуть не смущало то обстоятельство, что там уже находится человечья нога.
Она, бывало, ковыляла ко мне через всю комнату с каким-то невидимым
сокровищем в правом кулаке и запихивала его мне в ботинок чуть пониже
щиколотки. Не раз и не два таким чужеродным телом оказывался большой живой
черный жук. Она была также ловким, хоть и не совсем незаметным, карманным
воришкой. Нетерпеливыми шарящими пальцами она безмятежно забиралась в
брючные карманы гостя, сидевшего на диване, не дожидаясь знакомства,
разбрасывала содержимое и удалялась прочь, захватив с собой столько,
сколько могла унести. Своими любопытными руками она также бросала такие
предметы, которые умещались в е„ пальцах. Она делала это тремя способами:
   чаще всего подбрасывала предмет взмахом руки впер„д кулаком, сжатым
ладонью вниз, но также бросала вещи и назад через плечо, так что они
падали сзади, а иногда сидела опершись обо что-либо спиной и бросала вещи
через руку.
   Как и Мидж, она была заядлым футболистом и иногда по полчаса катала мяч
по комнате. Но у не„ было ещ„ одно достоинство, которым Мидж так и не
овладел.
   Когда она бросала мяч далеко и перегоняла его, то широким взмахом
своего мощного хвоста снова подкатывала мяч к своим лапам.
   У не„ было небольшое, но очень тяж„лое тело, окутанное меховой шубкой
во много раз большей по размеру, чем ей было бы впору. Нельзя даже
сказать, что она ей была великовата, она просто была безразмерной.
Кажется, что шкурка закреплена на зверьке всего лишь в шести точках: на
кончике носа, на четыр„х щиколотках и у основания хвоста. Когда она лежит
спокойно на спине, то видно, как излишки меха тяж„лыми бархатными
складками свисают у не„ то на один, то на другой бок, а то и по обе
стороны. Если слегка нажать ей на основание шеи, то шкурка на лбу у не„
бугрится складками как скомканный плюшевый занавес. Когда она становится
на задние лапы как пингвин, то вся е„ мантия сползает вниз под собственной
тяжестью и укладывается тяж„лыми волнами у основания живота, придавая ей
вид неваляшки, похожей на грушу.
   Таким образом она в состоянии поворачиваться, в удивительно широких
пределах, внутри своей собственной шкуры, и если попробовать ухватить е„
за шиворот, то окажется, что держишь е„ совсем за другую часть тела,
которая только временно, если так можно выразиться, принадлежала загривку.
Цвет меха - это лучший показатель того, что чему принадлежит: шея и грудь
у не„ - белые с желтоватым оттенком, а не совершенно белые, как мне
показалось вначале, когда я впервые увидел е„ при ярком солнечном свете. И
здесь мех у не„ свисает такими очевидными избыточными мешками, что у не„
даже появилась привычка собирать этот слюнявчик двумя руками в ком и
сосать его с огромным наслаждением, что вполне понятно с уч„том мелкой
плисовой фактуры материала. Грудь отделена от серебристой парчовой головы
четкой разграничительной линией сразу же под ушами, тело и громадный хвост
- бледного лиловато-коричневого цвета, бархатистого сверху и шелковистого
снизу. Кроме мест крепления на четыр„х запястьях мех обладает совершенно
отличными свойствами, он меняется от вельветового до атласного, мелкие
плотные волоски меняют цвет в зависимости от того, как на них падает свет.
Плотно обтянутые кожей кисти и невероятная полнота выше запястий создают
впечатление, что она носит тяж„лые рукавицы. Наблюдая за ней, когда она по
утрам отправляется на прогулку с Джимми Уаттом, я думал, что она походит
ни на что иное, как на очень дорогую женщину, которая не обращает внимания
на погоду, когда надо с кем-либо встретиться в определ„нном месте.
   Е„ относительное младенчество и воспитание среди людей оставило
любопытные пробелы в е„ способностях. Прежде всего, она не умела лакать
воду или молоко, а пила их из чашки, как птица, подымая голову, чтобы
жидкость скатилась в горло.
   Или же она шумно всасывала е„ с хриплым чмоканьем, подч„ркнутым чуть ли
не звонким глотаньем. К тому же она обладала даром, едва ли бывавшим
когда-либо у диких зверей, она умела пить молоко с ложки. Стоит только
показать ей чашку и ложку, и она тут же забирается к вам на колени, тяжело
и доверительно плюхнувшись туда, в ожиданье задрав голову. Затем она
открывает рот, и можно заливать туда целые ложки, а чавканье при этом
достигает крещендо. В конце этого представления она настаивает на осмотре
чашки, чтобы убедиться, что та действительно пуста. Она обшаривает е„
пальцами с отреш„нным видом, затем отрыгивая и икая, бер„т ложку в руку и,
ложась на спину, начинает облизывать и сосать е„.
   Однажды я с ужасом узнал, что она очень трусливая пловчиха. Даже в
сво„м диком состоянии у щенков выдр нет инстинктивной тяги к воде, а
запруда учит их плыть даже вопреки рассудку, так как они боятся уйти со
своей глубины. В воде Эдаль предпочитала либо непосредственно касаться
ногами дна, либо держать их в непосредственной близости от него, и ничто в
то время не могло соблазнить е„ уйти на глубину. Но даже с такими
оговорками она вытворяла такое, чему позавидовал бы даже Мидж. Л„жа на
спине, она начинала крутиться, если можно так выразиться, вращаться вокруг
своей оси, выписывать пируэты в горизонтальной плоскости, как курица на
вертеле, который крутится как угорелый. От этого, как и от новизны своих
водных способностей, которые она вскорости выявила у себя, она приходила в
совершенный восторг, и, если она ещ„ не поняла, что выдры свободно плавают
под водой и подымаются на поверхность лишь затем, чтобы освежиться, то
прекрасно знала все радости барахтанья в воде.
   Е„ язык вначале вызвал у меня огромные трудности. Хотя у не„ и было
несколько схожих нот с Миджем, то ли оттого, что они были разных видов, то
ли потому, что е„ не учили общаться выдры-родители, она употребляла их в
совершенно другом контексте, и вначале это приводило к крайнему
непониманию. Так, напевное урчанье, которое свидетельствовало о том, что
Мидж очень сердит, она применяла для того, чтобы просить себе ту пищу,
которую держит человек, а позднее она научилась делать это и по
приглашению. Вопросительное "Ха?" Миджа у не„ означало также просьбу дать
ей ту еду, которую человек держит в руке, было подтверждением того, что
она учуяла е„ и находит е„ пригодной. Высокий рычащий визг, который,
правда, очень редко, означал у Миджа предел терпения и возможность укуса,
она издавала при приближении любого незнакомца. Он выражал скорее опаску,
чем агрессивность, так как она вовсе не кусалась, а лишь убегала в
безопасное место к друзьям. Первые две ночи напрол„т я страдал от этого
ужасающего визга, звучавшего мне прямо в уши. Она ведь привыкла спать в
постели со своими бывшими владельцами и проводила большую часть ночи на
подушке. Теперь же она облюбовала ноги моей постели и, тяжело забывшись
сном, чуть ли не каждые полчаса взбрыкивала, чтобы занять привычное ей
положение. Обнаружив на подушке чужую голову, которая ещ„ не утратила
пугающей новизны, она прикладывала рот мне к уху и во всю силу своих
л„гких издавала вопли и стоны покинутого и отчаявшегося существа. И
нельзя, пожалуй, винить меня в том, что я пугался этого. Я тут же
просыпался и вспоминал, что такие звуки в прошлом были предвестником
укуса, подобного леопардову.
   Зов е„ был по существу такой же, как и у Миджа, но менее звонок и
требователен, более жалобный и женственный. Кроме этого сходства у не„ был
целый набор незнакомых выражений, обозначающих приязнь, удовольствие,
приветствие и беседу, тона, сильно напоминающие младенца человека, и
большинство из них можно было без лести отнести к категории писка, а не
урчанья, без лести потому, что в них вовсе нет той гадости, которая таится
в этом слове. Как и другие бывшие у меня выдры она издавала один звук при
внезапном и сильном испуге, впервые я услышал его у Чахалы в болотах
Тигра, когда в двери тростниковой хижины появилась фигура человека. Этот
звук был точно такой, как изда„т человек, если надуть щеки и резко
выпустить воздух через полусжатые губы. Однажды я слыхал его от Миджа и
однажды от Эдаль.
   С самого начала она установила с Джимми Уаттом совсем другие отношения,
чем со мной. С ним у не„ была буйная, шумная дружба, а со мной, хоть она
вскоре стала очень любезной и демонстративно дружелюбной, многое
оставалось невысказанным.
   Джимми она приветствовала, ворковала над ним, разглагольствовала с ним,
укоряла его, бранила, ласкала и гукала, орала на него, если он потревожит
е„ во время сна, визжала от радости, когда он впервые появлялся поутру. Со
мной же, хоть и проделывала то же самое, она редко произносила хоть слово.
- Это молодость, - говорила Мораг. - Она думает, что он тоже выдра. -
Несколько позднее выявились и другие различия в наших отношениях. Так, при
наших ежедневных прогулках она отправлялась со мной куда угодно, но не
следовала за Джимми, если по е„ мнению он шел в неинтересном или скучном
направлении.
   Мы предполагали продержать Эдаль внутри изгороди, возле дома у
бассейна, в течение полумесяца. Вначале это показалось нам просто, так как
бассейн вызвал у не„ неописуемый восторг, и она редко грустила, разве что
по вечерам. Затем как-то мы на некоторое время упустили е„ из виду, и она
исчезла. В том месте, где проволока примыкала к сарайчику с северной
стороны дома, ближе всего к мосту и дороге, по которой она приехала с
Малкольмом и Паулой, она сумела найти слабое место. К тому времени, как мы
убедились, что е„ нет, у не„ была фора, пожалуй, минут в десять.
   Мы верно угадали маршрут, по которому она направилась, и когда
добрались до Друимфиаклаха, она уже была там минут пять. Мораг не было
дома, а е„ муж не сумел установить контакта с этим встревоженным
созданием, все мысли которого вдруг устремились в прошлое. Она лежала на
верхней ступеньке лестницы (выяснилось, что если есть лестница, то у выдр
возникает непреодолимое желание подняться по ней) и жалобно скулила. Она
как будто обрадовалась, увидев нас, и приветствовала Джимми почти так же
шумно, как и в беде, но в Камусфеарну возвращаться не захотела. До тех пор
мы не одевали на не„ поводка, но теперь у нас, пожалуй, выбора не было.
   Обратный путь занял у нас больше часа. Она счастливо топала впереди
метров около пятидесяти, затем садилась, упиралась лапами в землю и
начинала выть. Тогда я ещ„ не понял, что легче всего на свете было взять
е„ на руки и отнести домой безо всяких проблем, если не считать е„
солидного веса; но тогда я вс„ ещ„ нетв„рдо понимал е„ язык и опасался
угрозы при этом номере е„ репертуара.
   Оказалось, что нервная перегрузка гораздо более изнурительна, чем любая
тяжесть.
 
   Несколько дней спустя побег повторился, но это было в последний раз. В
этом случае Джимми, без моей подготовки в языке выдр, поймал е„ на полпути
и прин„с домой на шее, как налитый свинцом меховой воротник.
   Через пару недель опасность того, что она убежит, отпала. Мы
предоставили ей столько развлечений, так много новинок, самым большим из
которых был постоянный доступ к водопроводу, что просто подкупили е„. Нам,
пожалуй, повезло, что этот период акклиматизации совпал со временем
миграции молодых угрей. К этим прозрачным червячкам, которые, извиваясь,
кишели в скалистом омуте под водопадом и скатывались в змееподобную
цепочку на вертикальной стене рядом с белой водой, в ней открылась такая
страсть, которая затмила вс„ остальное. Она часами проводила время у этих
омутов, где до не„ охотился Мидж, черпая и хватая, жуя и хрустя, подымаясь
по скале за путешественниками, и после таких вылазок возвращалась
пресыщенная игрой и укладывалась спать на кухне, как будто бы у не„
никогда и не было другого дома.
   Эти угорьки, однако, доставляли нам немало неприятностей, так как в
течение нескольких недель они неоднократно забивали водозабор и даже
вынудили нас однажды носить воду из ручья в„драми. Стремясь чем-то занять
и отвлечь Эдаль на период акклиматизации, мы черпали угорьков в„драми в
ручье и высыпали их ей в бассейн. В бассейн вода шла по таким же трубам,
из каких был сделан водопровод в наш дом с вершины водопада, угорьки
быстро обнаружили единственный выход из бассейна против течения и
продолжили сво„ прерванное путешествие с таким же несгибаемым упорством,
которое вдохновляло их предыдущие два года, поднялись по
стодвадцатиметровой трубе вверх и добрались до водозаборной сетки на самом
верху. Ячейки в ней, однако, оказались слишком мелкими, и тела их не
пролезали туда, там они застревали и помирали, в каждой ячейке торчала
голова угорька, - такой жалкий и плачевный конец этого долгого и отважного
путешествия. К водозабору в омуте над водопадом можно было подобраться
только спустившись по вер„вке в ущелье. По десятку раз в день нам
приходилось лазить туда и удалять дохлых мальков, но это было вс„ равно,
что стрелять из пушки по саранче, так как за ними тут же появлялись ещ„
большие орды, которым суждено было погибнуть на самой грани свободы.
   Завед„нный порядок, как я уже говорил, исключительно важен для
животных, и как только мы увидели, что Эдаль освоилась, организовали ей
такой распорядок дня, который в наибольшей степени обеспечил е„
безопасность. Она завтракала живыми угрями, которых ей как и Миджу
присылали из Лондона, и затем один из нас выводил е„ на двухчасовую
прогулку вдоль побережья или по горам. Во время этих прогулок она
держалась к нам гораздо ближе, чем бывало Мидж, а поводок мы с собой
носили не столько для того, чтобы сдерживать е„, сколько для защиты от
возможного нападения от собак пастуха, ибо Эдаль любила собак, видела в
них возможных товарищей по игре и совсем не ведала о том, что на Западном
Нагорье собак и науськивают, и специально тренируют для охоты на выдр.
   В одну из этих утренних вылазок мне удалось познакомиться с дикой
выдрой гораздо ближе чем раньше. Эдаль охотилась на всякую морскую
живность в заливчике в двух-тр„х метрах от кромки моря и в нескольких
футах выше его уровня. Она долго бродила там, выискивая мелких зел„ных
крабов, моллюсков и креветок, а мо„ внимание отвлекалось от не„ на орла,
парившего над ут„сами высоко над нами.
   Когда я снова повернулся к морю, то увидел Эдаль, как мне показалось,
медленно колыхавшуюся в мягких волнах чуть дальше заливчика, в котором она
была раньше. Я мог бы достать е„ скажем длинной лосос„вой удочкой. Я
свистнул ей и стал уже было поворачиваться назад, но тут краем глаза
заметил нечто незнакомое в е„ облике. Я посмотрел назад, и на меня с
интересом и удивлением уставилась дикая выдра. Я г