лянул вниз на заливчик у
моих ног и увидел Эдаль вне пределов видимости с моря, которая по-прежнему
ползала среди водорослей и под плоскими камнями. Дикая выдра ещ„ раз
пристально посмотрела на меня, и затем, видимо безо всякой тревоги,
неторопливо продолжила свой путь на юг вдоль кромки скал.
   В этих заливчиках вдоль побережья Эдаль научилась ловить моллюсков и
бычков, иногда ей удавалось выловить взрослого угря в горных потоках, и
мало-помалу она осознала скорость и хищническую силу своей породы. Она
по-прежнему питалась большей частью живыми угрями, которых ей присылали из
Лондона, ибо, пожалуй, ни одна выдра не может оставаться совсем здоровой
без угрей, но ей также нравились имбирные орешки, шпиг, сливочное масло и
прочие изысканные закуски, к которым е„ подготовило воспитание людьми. Из
местных рыб она отказывалась от серебристой сайды, кое-как терпела простую
сайду и форель, и прямо-таки объедалась скумбрией. Мы запускали ей угрей
живь„м в бассейн, где после первых неудач в туче грязи, которую подымали
е„ кульбиты, она сумела отыскивать и вылавливать их даже среди такой
плотной дымовой завесы. Это достигалось, думается, сверхчувствительной
восприимчивостью наощупь е„ рук. Будучи у мелкого края бассейна, она как
бы нарочно отводила взгляд, пока шарила в мутной воде. Е„ ладошки имеют
"нескользящую" поверхность, на ней имеются небольшие выпуклости, как
подушечки пальцев, которые дают ей возможность ловить и удерживать угря,
который свободно выскальзывает из человеческих рук.
   К концу июня она уже плавала как настоящая выдра, глубоко ныряла и
исследовала темные террасы скал у кромки побережья, оставаясь под водой по
две минуты, так что только тоненький след из воздушных пузырьков,
выходящих из е„ меха, указывал на то, где она находится. (Этот след из
пузырьков, как я заметил, возникает метрах примерно в двух позади плывущей
выдры, а не как казалось бы на первый взгляд непосредственно над
зверьком.) И хотя она утратила боязнь глубины, никогда не чувствовала себя
в безопасности в открытом море. Ей всегда хотелось видеть хотя бы с одной
стороны пределы той стихии, в которой плыла, и если она оказывалась вне
этих видимых границ, то е„ охватывал ужас пустоты, и тогда она по-детски
паниковала и начинала отчаянно по-собачьи барахтаться в направлении берега.
   Следовательно, наши первые опыты купания с лодки увенчались провалом,
лодка для не„, очевидно, не была над„жной заменой тверди земной, и даже,
будучи в лодке, она не чувствовала себя в безопасности, как будто бы была
за бортом, и даже более того, предпочитала отважно броситься к берегу, чем
оставаться с нами в такой очевидной опасности.
   В то лето Эдаль была не единственным новичком в Камусфеарне. Несколько
лет назад, ещ„ будучи в Монтрейте, я собрал большую коллекцию диких гусей.
После войны она оказалась единственной крупной коллекцией редкой дичи,
оставшейся в Европе, и в 1948 году стала основой Заповедника дичи Питера
Скотта в Слимбридже.
   Однако, к тому времени менее редкие виды расплодились в таких
количествах, и их так трудно было выловить, что посчитали нецелесообразным
перевозить их туда. И вот целая стая взрослых гусей осталась у озера
Монтрейт-Лох, и на них иногда даже охотились ради интереса или как на
паразитов на пастбищах, полудиких и беззаботных только во время выведения
потомства. И вот десять лет спустя от этой коллекции осталось одно лишь
воспоминание. К 1959 году на этом озере вс„ ещ„ гнездились две-три пары, и
я устроил так, чтобы один выводок высидела курица в Монтрейте и чтобы его
привезли в Камусфеарну. После долгого, кружного путешествия поездом и
морем на место прибыло пятеро гусят, они оперились, но летать ещ„ не
умели, неуклюжие, беззаботные и доверчивые, проявлявшие четко выраженную
склонность к человеческому обществу вопреки традиционным чертам их
природы. Этот парадокс был мне приятен, ибо я как и многие натуралисты
полюбил диких животных и птиц через свою кровожадность. В юности я был
заядлым охотником на птицу, а эти пятеро птенцов были прямыми наследниками
тех птиц, которых я подстрелил, ранил или убил на утренней тяге много лет
тому назад. На самом деле, подобрав и приручив несколько подранков диких
гусей, подстреленных морозными бурными зимними рассветами на солончаковых
болотах и полях Залива Уигтаун, я сделал попытку собрать живую коллекцию
всех диких гусей в мире, и эта крякающая плоскостопая пят„рка, которая так
настойчиво пыталась прорваться в жилой дом в Камусфеарне, была примерно
двенадцатым поколением тех, что пострадали от моего ружья. Возможно
подсознательно чувствуя себя немного виноватым, как это нередко бывает с
нами, когда мы бросаемся делать что-то сломя голову, я хотел, чтобы эти
птицы свободно и без страха летали у Камусфеарны, хотел слышать на
рассвете и закате буйную музыку тех голосов, которые давным-давно
заставляли биться мое сердце, когда я, дрожа от холода, сидел в трясине
какого-то приливного ручейка, наблюдая, как начинает полыхать горизонт на
востоке.
   Как ежедневное удовольствие и украшение Камусфеарны именно появление
диких гусей превзошло мои самые оптимистические ожидания. Начиная с того,
как я уже говорил, что они ещ„ не умели летать, только самые кончики их
жестких крыльев торчали из-под синей с красным мантии. Но они целыми днями
стояли и с надеждой неуклюже хлопали крыльями, приподымаясь над земл„й
примерно на фут и продвигаясь впер„д неуклюжими и неизящными прыжками. Как
это выпало нам с Джимми Уаттом, которые сами не умели плавать, учить этому
выдру, так и теперь, по мере того, как гуси подрастали, и их крылья стали
достаточно длинными для пол„та, но воображение ещ„ не доросло до того,
чтобы пытаться сделать это, именно нам пришлось учить летать этих диких
гусей. Джимми бегал впереди них, отчаянно размахивая руками изображая
пол„т. И вот однажды эти подростки, выполняя те же действия и поспешая за
ним, вдруг, к своему изумлению, полетели. Вначале была целая серия смешных
до неприличия вынужденных посадок, но за эти несколько секунд они обрели
свои способности. Через неделю они уверенно и мощно стали на крыло, и в
ответ на зов из дома прилетали сюда наперекор ветру с песчаных пляжей
дальних островов.
   На ночь мы их запирали в проволочном вольере с полом и потолком из
сетки, чтобы уберечь от диких кошек и лисиц. А когда утром мы выпускали
их, они взлетали с шумом и гамом и прокладывали себе крыльями путь вдоль
ручья к морю, переворачиваясь и кружась в воздухе, "кувыркаясь", как
говорят охотники, отдаваясь чистой радости пол„та.
   Должен признаться, что, несмотря на вс„ сво„ очарование и красу, эти
пятеро гусей в некоторых аспектах обнаруживали удивительное отсутствие
интеллекта и даже откровенную глупость, что в корне противоречит поверью о
приписываемой им мудрости. Даже после того, как они уже несколько месяцев
были знакомы с хозяйством усадьбы, вс„ равно оставались сомнения, сумеют
ли они попасть в ворота без того, чтобы то один, то другой из них не
отстал. Нередко гусь оказывался не с той стороны открытых ворот, и вместо
того, чтобы обойти вокруг и присоединиться к своей стае, вдруг отчаянно
начинал биться о сетку, разделявшую его с собратьями.
   Ещ„ более удивительным было их поведение в вольере, укрывавшем их на
ночь.
   Каждое утро я отправлялся открывать сетчатые ворота, чтобы выпустить
их. Как только я появлялся, они устраивали гомон, достигавший предела,
когда я подымал барьер, и они вываливались наружу. Однажды утром в
сентябре, встав на рассвете, я открыл им ворота (которые составляли одну
из стенок загона) на два часа раньше того времени, к которому они
привыкли. Они поприветствовали меня как обычно, но не стали выходить, и я
уш„л обратно в дом, полагая, что они зашевелятся, как только взойд„т
солнце, и вновь пустился в размышления о роли распорядка в поведении
животных. Почти три часа спустя, намного позже того времени, как они
обычно улетали к морю, я вдруг выглянул из кухонного окна. Они вс„ ещ„
были в вольере, сердито переругиваясь и прохаживаясь взад и впер„д у
открытых ворот, как будто бы какая-то невидимая перегородка отделяла их от
травы снаружи. Решив, что их можно освободить только каким-либо
символическим жестом, я вышел к ним с таким видом, как будто бы мы не
виделись утром. Закрыл ворота, затем с треском растворил их, а сам при
этом стал разговаривать с ними как обычно. С очевидным облегчением, можно
сказать, в каждом сво„м движении, они гуськом вышли наружу следом за мной
и почти сразу же полетели к берегу.
   С последних дней мая до начала сентября лето в тот год пришлось у меня
на отпуск. В то время, как Англия задыхалась от тропической жары, и
прибрежные дороги из Лондона были на двадцать миль забиты очередями
неподвижных машин, в Камусфеарне были лишь слабые проблески солнца сквозь
пелену шторма и дождя, ручей скатывался вниз бурным потоком, а море
беспокойно ворчало при беспрерывном ветре. Большая лодка сорвалась с якоря
и пробила себе дно, и было очень мало дней, когда в маленькой плоскодонке
можно было без риска выйти в море. Из-за этого, а также потому, что меня
устраивала боязнь Эдаль открытого моря, что говорило в пользу е„
безопасности, только первого сентября мы возобновили с ней опыты в лодке.
   Тем временем она стала значительно увереннее как в отношениях с нами,
так и в своей стихии, и кружилась вокруг нас под теплым солнышком, пока мы
тащили плоскодонку по песку ко вс„ ещ„ синему морю без единого всплеска
отражавшему небо. Компанейские гуси с удовольствием принимали участие в
этой затее, гогоча, следовали за нами к берегу, и вся наша разношерстная
компания одновременно отправлялась в путь. Эдаль стрелой проносясь в
чистом светлом море, хваталась лапами за в„сла и впрыгивала в лодку с
целым фонтаном воды, а гуси плыли в нескольких метрах сзади и как бы
укоризненно поглядывая на нас своими глазами из-за оранжевых клювов. Мы
проплывали около мили вдоль берега с чудесными ярко-желтыми цветами
огол„нных при отливе водорослей на фоне вереска, рдеющего папоротника и
голубизны горных вершин вдалеке. Вся прелесть Камусфеарны сосредоточена в
этом утре: отч„тливый, как молния, след выдры под водой; кружащий,
серебристый пол„т гусей, пролетающих над нами впер„д; длинные,
вздымающиеся голубые валы моря среди шхер и морских зарослей; речушки,
пенящиеся хрустал„м и скатывающиеся со скал пеленой, которую подхватывала
морская волна и слизывала с голого берега.
   Эдаль, иногда обнаружив, что плыв„т вроде бы над бездонной пропастью,
вдруг страшно пугалась и по-собачьи устремлялась к лодке с высоко
задранной головой, не смея глядеть вниз. Казалось, что е„ врожд„нная
память чередовалась воспоминаниями о тусклых таинственных глубинах и лесах
колышащихся водорослей и об уюте коврика у камина, поводке и над„жных
руках человека. И вот она вдруг бросалась к лодке (которую совсем
перестала бояться и чувствовала себя в ней как на суше), с маленькой
озабоченной мордочкой над бешено мельтешащими передними лапами, стрелой
выскакивала на поверхность пенящейся волны и прыгала на борт, неся с собой
водопад. Затем она повисала на корме, крепко вцепившись задними лапами за
планширь и погрузив голову в воду, разглядывала острый как нож край между
морем и твердью земной, разрываясь между желанием исследовать подводный
простор и страхом сгинуть в неведомой пучине. Иногда она бесшумно и почти
без всплеска соскальзывала в глубину, и тут же вдруг пугалась и бешено
устремлялась назад в лодку. И вс„ же в те мгновенья, когда уверенность ещ„
не покидала е„, когда е„ изящное как торпеда тело скользило глубоко под
водой рядом с лодкой, извиваясь над белым песком, между высокими,
колышащимися стеблями ярких водорослей, или когда она
стремительнобросалась в погоню за какой-либо невидимой сверху добычей,
казалось, что вернулось прошлое, и что это Миджбил следует за лодкой в
сверкающей воде.
   После нескольких таких райских деньков среди островов гуси впервые не
вернулись ночевать. Утром я звал их, но приветственного хора в ответ не
услышал. Им ещ„ рановато было проявлять инстинкт к перемене мест, который,
как я думал, они, возможно, и утратили после нескольких поколений не
занимавшихся перел„тами предков, и когда я не обнаружил их следов и дн„м,
то испугался, как бы они не забрели слишком далеко и не стали жертвой
какого-либо заезжего охотника с ружь„м четвертьдюймового калибра. Я уже
было отчаялся увидеть их вновь, когда ранним вечером приехал с Эдаль на
один из белоснежных пляжей на острове, где вздумал познакомиться с
высадившейся там с лодки группой туристов. Я разговаривал с ними и вдруг в
полумиле к северу увидел длинную цепочку гусей на фоне неба, и, с дурацким
приливом радости узнал своих пропавших диких гусей. Я позвал их, когда они
пролетали высоко над нами в солнечных лучах, они как бы замерли в пол„те и
затем стремительно по спирали стали спускаться. Хлопая крыльями, они сели
на песок у наших ног.
   Я так и не перестал восторгаться тем, как мне уда„тся призывать с неба
диких гусей, которые на сво„м пути неподвижны как созвездие, когда солнце
уже опускается за холмами Ская, слышать далеко-далеко их ответный гогот, и
видеть силуэт их крыльев, взмахивающих над морем на фоне закатного неба.
Эта стайка простых гусей доставляла мне больше радости, чем вся та большая
коллекция экзотической дичи, предки которой были брошены на произвол
судьбы и никому не нужны. Больше, пожалуй, испытывал я радости в их мирном
нетребовательном сосуществовании, чем какой-либо средневековый дворянин в
сво„м соколе, который по его мановению подымается за пролетающей дикой
уткой или же затем, чтобы сбить в небе цаплю.
   Хоть эти гуси причиняли мне мало хлопот и доставляли много радости,
иногда они, как и все ручные животные, заставляли меня сильно
поволноваться. Худшей из этих бед было то, как я увидел, как один из них,
находясь вне пределов моей досягаемости, делал вс„, что в его силах, чтобы
проглотить рыболовный крючок.
   Эдаль, как я уже упоминал, питалась живыми угрями, которых ей присылали
из Лондона. Это была довольно дорогостоящая процедура, и когда выдра
подросла, и е„ потребности стали превышать первоначальный заказ в шесть
фунтов в неделю, я начал эксперименты по обеспечению е„ из камусфеарнского
ручья, изобилующего угрями. Несмотря на массу советов, мне так и не
удалось смастерить подходящую для них ловушку. И вот однажды мы закинули с
моста несколько лесок с наживкой червями. Опыт оказался удачным, и за
несколько часов мы наловили достаточно угрей, но я совсем забыл о гусях.
Они редко появлялись у моста, и во всяком случае, я и не подумал о том,
что они заинтересуются почти невидимыми лесками.
   Тем не менее, пару часов спустя им вдруг вздумалось прилететь с моря, и
когда я увидел их, то у одного в клюве уже болталась большущая форель. На
конце лески был крючок, предназначенный для мухи, а гусь, не подозревая об
опасности изо всех сил старался проглотить то, что осталось от форели.
Леска была очень тонкая, он не замечал е„, и пока я со страхом смотрел на
него, он проглотил ещ„ несколько сантиметров. Остальные гуси собрались у
моих ног, а этот, занятый своим делом, упрямо оставался в центре водо„ма,
а крючок, в ответ на его глотательные движения, поднимался вс„ выше и
выше. В самый последний момент мы выманили его не берег, предложив пищу,
и, когда я схватил за леску и стал наматывать е„ на руку, то выяснилось,
что птица проглотила е„ около полутора метров. Этот случай на время
поставил точку на моих попытках обеспечить Эдаль угрями из ручья.
   По той же причине гуси оказывались помехой при рыбной ловле на море.
Иногда они сопровождали нас с самого начала, а то вдруг прилетали
издалека, когда мы уже считали, что нам удалось улизнуть от них, кружили
над лодкой и, гогоча, садились на воду вокруг, тесно сгрудившись вокруг
перем„та, зачарованные рыболовными крючками и танцующей серебристо-голубой
рыбой, плескавшейся за бортом, так что нам нередко приходилось одной рукой
управляться с перем„том, полным ставриды, а другой отгонять гусей. И вот в
этот миг я понял, как трудно было бы жить всем диким зверям, если бы они
не боялись человека, как сложно было св. Франциску в повседневной жизни.
    
  
 Глава 14  
  
 С тех пор, как в доме появилась Эдаль, он сильно преобразился. Пока в
Камусфеарне не было выдр, я занялся было украшением дома и нав„л в
комнатах некоторый уют. Теперь, когда все помещения вновь оказались, так
сказать, в осадном положении, от этого поневоле пришлось отказаться в
пользу более практических соображений. Все столы и полки пришлось как-то
приподнять за пределы ловкого обследования Эдаль, все висевшие на стенах
предметы переместились вверх, как у жителей города, которые ищут спасения
на крышах домов при наводнении. Не стало журнального столика сбоку дивана,
так как это недавно введ„нное новшество она присвоила себе в первый же
день, изорвав и скомкав вс„ мо„ чтиво таким образом, чтобы оно послужило
ей постелью на е„ собственный вкус.
   Там она разлеглась на спине и уснула, а голова е„ покоилась на
заголовке, в котором говорилось о дорожных пробках на улицах Лондона.
   Стало очень трудно поднять уязвимый предмет вне пределов е„
досягаемости, так как, став на цыпочки, она могла доставать предметы на
высоте уже более метра.
   Если она была мокрой, то стаскивала одно или несколько полотенец и
вытиралась, если вдруг скучала, то завладевала любым предметом, который
привлекал е„ блуждающее внимание, и, глубоко сосредоточившись, начинала
методически его разрушать. Такое настроение находило на не„ временами,
бывали дни, когда она была неподвижна, как ручная собачка, но бывали и
такие, когда на стенах просто не хватало места для предметов е„
посягательств. В силу природных особенностей в Камусфеарне сосредоточено
много резиновых сапог, как простых, так и охотничьих, за многие годы на
них появились заплатки из красной резины, и Эдаль с вредительским
восторгом отрывала их и расширяла появившиеся под ними дырки.
   Таким образом, комнаты, в которые она имела доступ, приобрели такой
вид, какой имеют загородные парки, где деревья похожи на "плакучие ивы",
так печально воспетые писателями конца восемнадцатого века по лесопарковой
культуре. По высоте над уровнем земли, до которой у деревьев не было
веток, в этих парках можно было судить о том, кого держал владелец:
оленей, крупный рогатый скот или лошадей, и по той же самой методике можно
было сравнивать относительные размеры Эдаль и Миджа. Если сначала и были
какие-то сомнения, то в конце е„ первого месяца пребывания у нас мне стало
совсем ясно, что она гораздо более крупное создание, и это при вс„м том,
что была она на целых шесть месяцев моложе Миджа в том возрасте, когда его
убили. Она росла почти на глазах. В мае Малкольм Макдональд определил, что
она была около метра длиной и весила чуть больше десяти килограммов, к
августу она была уже почти метр двадцать пять в длину, а на вес я ей давал
килограммов семнадцать. Тогда ей был год, и так как она ещ„ не стала
взрослой, было ясно, что она ещ„ будет расти. В экваториальной Америке
бывают выдры размером с котиков, и если их кто-либо приручал, то помещения
их владельцев должны были выглядеть более чем прелюбопытно.
   Так как в помещении кухни-столовой было не так уж много стен, оставлять
там Эдаль одну на длительное время было нежелательно. В этом плане она
была покладистей Миджа, и если до этого погуляла и поела, то могла пробыть
одна часов пять, а то и больше. Когда мы отправлялись на лодке в деревню
или на остров Скай, то закрывали е„ в специально для этого отвед„нной
комнате, которая служила для этой же цели во времена Миджа. Здесь у не„
была постель, сделанная из автомобильной шины, покрытой тряпками, уборная
в углу, состоявшая из кле„нки, накрытой газетами (и в это же довольно
удал„нное место она приходила по надобности из кухни), масса различных
игрушек и миски с водой. У этой комнаты был один