осу в Друимфиаклах стало опасно и иногда даже невозможно. Я натянул
между деревьями вер„вку с берега на берег, но это была слабая опора, так
как даже тогда, когда вода была чуть выше колена, она своей массой и
напором сбивала человека с ног, и он болтался на вер„вке безо всякой
опоры, а ноги относило потоком вниз по течению.
   За десять лет моего пребывания в Камусфеарне произошла масса всяких
изменений в природе. Казалось бы природа оста„тся неизменной без
вмешательства человека, и вс„ же за эти несколько лет небольшие изменения
в пейзаже происходили постоянно и непрерывно. Ручей вымывает почву с
берегов, так что торчат белые обнаж„нные корни деревьев, а некоторые даже
попадали. Там, где на берегу ручья нет деревьев, вода проделала под
зел„ным дерновым слоем промоины, берег осыпается, и русло ручья становится
шире и мельче. Вниз по течению, ближе к морю, песчаные ласточки, вырывшие
гн„зда в песчаном обрывистом берегу приводят к такому же результату. Они
подкапывают дерн снизу, под весом пасущихся овец берег осыпается и
скатывается в воду. Ниже ласточкиных гн„зд теперь находится песчаный
откос, а всего десять лет тому назад там была вертикальная стена. Песчаные
дюны между домом и морем постоянно движутся, так что их контуры не
остаются неизменными даже в течение двух лет подряд, хотя серовато-зел„ный
песколюб песчаный, которым они поросли, прида„т им вид статичного
постоянства. Вся структура этих дюн, которые сейчас над„жно отделяют
значительную часть пляжа от дома и, кстати, обеспечивают ему некоторую
защиту от южных ветров, во всяком случае сложилась относительно недавно,
так как мне говорили, что, когда этот дом строился пятьдесят с лишком лет
тому назад, поле простиралось ровно до самого моря, и обращенная к морю
стена по этой причине была сделана без окон.
   Сам пляж, там где скалистый берег не обрывается круто к воде, также
постоянно меняется. Широкие полосы гальки вдруг появляются на песке там,
где их раньше не было, мягкие полосы сыпучего песка то появляются, то
исчезают в течение нескольких недель. Песчаные косы, белые как сугробы, и
сверкающие раковинами как алмазы, подымаются между островами и исчезают,
как бы растаяв под ярким летним солнцем.
   Даже водопад, для меня, пожалуй, самый над„жный символ Камусфеарны,
тоже изменился и продолжает меняться. Когда я уезжаю отсюда и вспоминаю о
доме, то первым делом на ум приходит водопад. Его гул стоит в ушах дн„м и
ночью, с ним засыпаешь, спишь и просыпаешься, звук его меняется в
зависимости от времени года, от глухого грозного р„ва зимними ночами до
тихого журчанья летом, и если я подношу к уху раковину, то слышу не ш„пот
моря, а гул водопада в Камусфеарне.
   Выше моста, где я обычно брал воду, ручей нес„тся по камням между
валунами вдоль берегов, поросших ольхой, первоцветом и гиацинтами на
пышном ковре из папоротника и мха. Весной он звенит птичьим гомоном
зябликов, которые строят себе гн„зда из лишайника в развилках ольховых
деревьев, и изобилует трясогузками, шныряющими среди камней. Эта часть
ручья очень живописна, так как водопад скрыт за поворотом, а ручей вроде
бы появляется из ниоткуда, ниспадая с десятиметровой скалы, увитой плющом
и кустами рябины, торчащей из трещин и расселин. Если смотреть на ручей от
подножья этой скалы, то водопад представляется красоты неописуемой. Он не
очень высок в сравнении с перекатами высотой метров в тридцать, что
расположены метрах в двухстах выше по течению. Он возникает среди валунов
и отвесных скал и падает с высоты примерно метров пять и такой же ширины
из сумеречного мира глубокого узкого ущелья, которое он проточил за
тысячи, а может и миллионы лет. Он возникает, пенясь, из невидимой тьмы и
спадает как каскад алмазов в глубокую округлую чашу, окруженную стенами
ут„сов с тр„х сторон : черная вода в изогнутой черной скале, а пушистая
белая пена окаймляет черноту бьефа. Выше, по черным стенам омута растут
темно-зел„ные водянистые мхи, располагающиеся на мало-мальски заметных
уступах, куда попадает почва. Куполообразные гн„зда, которые оляпки вьют
здесь каждое лето, отличаются от остальных кустиков мха лишь своей
симметрией. Солнце попадает сюда лишь на короткое время около полудня, оно
образует радугу над брызжущим потоком, а на самом гребне водопада между
валунами гладко текущая вода под его лучами похожа на литое зеленое стекло.
   Большую часть года воды в н„м достаточно для того, чтобы стоять на
уступе между потоком и стеной и оставаться почти сухим. Вода образует при
этом практически сплошную пелену, сияющую как молоко, сквозь которую
различается только свет.
   Если ступить впер„д, так чтобы вода обрушилась на голову и плечи, то
чувствуешь только напор этой массы, и практически невозможно сказать,
холодная она или нет.
   Только когда выйдешь из-под потока, и летящие ледяные брызги начинают
щипать кожу, появляется ощущение талой воды.
   Казалось, что водопад никогда не изменится, однако из года в год его
форма становится иной, когда наводнением выносит новый валун на его
гребень, или же дерево, не сумев удержаться на выступающей над ним скалой,
падает и перекрывает сток, иногда откалывается глыба скалы, расколотая
усилием медленно растущих корней деревьев.
   Весной и осенью убранство природы, окружающее водопад, превосходит
любое рукотворное искусство. Весной зел„ные берега над скалой так густо
усеяны первоцветом, что один цветок почти касается другого, а дикие
голубые гиацинты высовываются между ними как будто бы без листьев. Поздним
летом и осенью алые гроздья рябины горят на стенах скал, ярко выделяясь на
фоне пелены белой воды и чернеющих ут„сов.
   Именно водопад, а не дом, всегда представляется мне душой Камусфеарны,
и если есть на свете такое место, куда, может быть, верн„тся какая-либо
часть меня после смерти, так это туда.
   Если водопад - душа Камусфеарны, то е„ наиболее характерными чертами
являются ручей и море, это сверкающее серебро, окружающее луг и
превращающее его почти в остров. Позади дома длинный пляж уступами выходит
к морю, во время отлива оно отступает почти на двести метров, обнажая
каменистое, песчаное дно. Камусфеарне не хватает только одного, на
небольшом окружающем его пространстве есть практически вс„, нет только
якорной стоянки. Глядя с холма на залив и разбросанные причудливым узором
острова и шхеры, кажется невероятным, что ни в одной из этих бухт и
излучин нельзя найти пристанища, но из-за сильного отлива любая из этих
вроде бы тихих миниатюрных гаваней полностью осушается при низком уровне
воды. Несколько лет у меня в Камусфеарне не было лодки, и когда я,
наконец, купил себе шлюпку, меня пугала одна мысль о том, что е„ надо
тащить волоком к воде и затем обратно. И тогда я приобр„л небольшую
плоскодоночку, которую можно было чуть ли не нести на себе. Но как только
я зав„л себе лодку, даже такую игрушечную, у меня сразу же возникло
стремление обследовать побережье в ту и другую сторону, а также остров
Скай.
   Теперь у меня есть шлюпки с навесным мотором, одна из них крепкая
спасательная шлюпка длиной метров пять с отсеками на носу и корме. В том
месте, где ручей впадает в море, есть причалы, а плоскодонка всегда
находится на берегу и служит паромом для большой шлюпки. Но когда сильный
ветер дует с юга, это предприятие становится довольно рискованным. Чтобы
понять внезапность и силу шквалов на Западном побережье, их надо испытать
самому; бледно-голубая шелковистая вода за несколько минут может
превратиться в свирепую стихию стального цвета с белыми шапками на гребне
массивных волн. Но удовольствия перевешивают опасения, так как очень
досадно жить на берегу моря и не иметь возможности путешествовать, не
посещать дальних островов, не рыбачить летом, не съездить в ближайший
магазин без того, чтобы не преодолевать долгий подъем в Друимфиаклах.
Обладание лодкой открывает совсем новый мир вокруг Камусфеарны,
значительно расширяет этот небольшой замкнутый рай, а летом часы,
провед„нные на лодке, дают возможность забыть о работе и делах, а жизнь
представляется дал„кой от всех забот. Жизнь на морском побережье изобилует
тайнами и неожиданностями. Это частично возвращение в детство и отчасти
потому, что для всех нас кромка моря оста„тся гранью неизведанного.
Реб„нок рассматривает яркие раковины, красочные водоросли, красные морские
анемоны в скалистых заводях с большим удивлением и детской пристрастностью
к деталям. Взрослый человек, сохранивший любознательность, частично
вооруженный знанием, ещ„ больше увеличивает его при новом взгляде на вещи.
При этом у него складываются ассоциации и возникает некая символика, и
поэтому на краю океана он как бы находится на грани подсознательного.
   Пляжи Камусфеарны - это просто сокровищница для любого, кто ищет
богатства у кромки воды. Здесь гораздо больше раковин, чем я видел на
любом другом берегу, огромное количество многоцветных моллюсков
удивительных расцветок и оттенков, от розовых кораллов и ж„лтых красок
первоцвета до синих и пурпурных перламутров, от подобных драгоценным
камням раковин в форме веера размером не больше ногтя мизинца, до больших
гребешков размером с тарелку, ракушки-орешки и гебридские раковины,
похожие на перлы раковины и изящные розовые с поволокой каури.
   Песчаные косы и пляжи между островами образованы из рассыпавшихся
мириад этих известковых домиков, настоящего песка из раковин, который
ослепительно белеет на солнце и покрыт в глубоких слоях у границы прибоя
коркой из целых пустых ракушек, расцвеченных как многоцветные фарфоровые
бусы. Немного выше ракушек, так как они тяжелее, расположен узор белых и
розовых кораллов, отдельные кусочки которых вполне умещаются на ладони, но
их так много, что часто они образуют плотный хрупкий слой над песком. В
тихие летние дни, когда прилив поднимается на берег без рябинки или
малейшей волны на кромке, кораллы плывут на мениске воды, так что море
кажется покрытым цветами: так на декоративном пруду растут лилии, изящные
ветвистые бело-розовые цветы на аквамарине чистой воды.
   Там, где ракушки лежат толстым слоем, именно разбитые обладают
наибольшей красотой форм. Волнистый рожок невзрачен, если не видишь
структурное совершенство открывшейся спирали, ребристой затейливости
завитков его мантии.
   Многие из раковин в Камусфеарне, а также камни украшены кружевом белых
известковых ходов трубчатого червя Serpulid, образующих странные
иероглифы, которые даже в самой простой форме могут показаться
исключительно значимыми, похожими на символику какого-то забытого
алфавита. А когда поверхность густо инкрустирована ими, она приобретает
вид индусского храма, вырезанного из камня, или становится похожей на
"Врата ада" Родена: четкий рисунок во всех его буйных разветвлениях. Части
скульптуры представляются почти значимыми : перепуганный зверь бежит от
преследующего его хищника, выступающий в защиту добра святой пронзает
копьем дракона, персты руки подняты, как у византийского Христоса, в
жесте, который больше походит на отрицание, чем на благословение.
   А над всем этим царит фантастическая расцветка пляжей, которая как
общая картина затмевает собой все детали. Выше линии прибоя одни серые
скалы обрызганы желтизной густо растущего ут„сника, а другие -
голубовато-зел„ным и розовым цветом сомона. Под ними находятся яркие
оранжево-коричневые и цвета охры выброшенные на берег водоросли,
фиолетовый цвет пластов мидий, мертвенно-белый песок и вода, сквозь
которую видно до самого дна, как сквозь светло-зел„ное бутылочное стекло,
где морские зв„зды и большие коренастые морские ежи красного и пурпурного
цвета покоятся на широких листьях морских зарослей.
   Пляжи также изобилуют съедобными моллюсками. Кроме вездесущих мидий,
блюдечек и литорин есть также полосы куколя, делянки черенка и даже
колонии устриц, хотя они так и остаются одной из тайн Камусфеарны. Устрицы
были разведены здесь одним из бывших владельцев усадьбы в небольшом
круглом заливчике, почти отдел„нном от моря и по размерам не более
двадцати метров в поперечнике, там, где пресная вода просачивается сквозь
песок из ручейка на острове. У кромки прибоя над заливом постоянно
появляется скорлупа только что опустош„нных створок устриц, которые не
посрамили бы Уилеровых, но очень редко встречается живая устрица, и
несмотря на все мои поиски из года в год я так и не наш„л, где же
находится их колония.
   Может быть, это и к лучшему, так как теперь эта колония исчезла бы
из-за моего пристрастия к устрицам.
   Ниже линии прилива вокруг островов белый песок чередуется с густой
порослью похожей на шланги, настоящими джунглями зонтичных водорослей.
Дн„м в этих затен„нных местах таятся омары, и ловушки на них,
установленные на песчаных отмелях среди водорослей, редко остаются
пустыми. Помимо омаров в ловушки попадаются различные прочие твари, как
ловкие, так и неуклюжие. Иногда на приманку попадает громадный волнистый
рожок, и почти всегда бывают большие съедобные крабы. Частенько попадается
прелюбопытный зверь, называемый бархатным плавающим крабом, со щитом
коричневого бархата и красными укоризненными глазами, а однажды я поймал
одну из самых отвратительнейших тварей из тех, с которыми мне приходилось
сталкиваться: морского паука. Отвращение вызывали не только чрезмерно
длинные ноги и отсутствие клешней, весь с головы до ног, он, так сказать,
оброс курчавыми красно-пурпурными водорослями, придающими ему такой же
сомнительный вид нереальности, какой саван созда„т у привидения. Эти
водоросли в действительности привиты себе самим крабом для маскировки, и
такое сочетание скрытого лукавства с отвратительным внешним обликом
вызывает опасения. Должен признаться в незначительном, но вполне ощутимом
отвращении ко всем крабам до того, как они приготовлены к употреблению.
Наибольшее я питаю к морскому пауку и затем по нисходящей к
крабам-отшельникам, которые живут в пустых раковинах, и таким образом их
непривлекательная нагота маскируется чьим-то чужим роскошным нарядом.
Крабы-отшельники однажды стали причиной того в моей взрослой жизни, что я
вдруг ни с того, ни с сего расхохотался, хотя был совершенно один.
Однажды, собирая литорин в пищу с ведром в руке и сгребая их дюжинами за
раз, я вдруг обратил внимание на какого-то чудовищного береговичка на дне
заводи, да такого, что хватило бы поесть и обезьяне, а не только мышке.
Уже тогда, когда мои пальцы коснулись воды, алчно сформировавшись для
хватки, этот моллюск, чей обманчивый вид почему-то не произвел желаемого
эффекта, вдруг попл„лся прочь со смущенным и опечаленным видом, как будто
братья Марксы, которых обнаружили в передней и задней части бутафорской
коровы, вс„ ещ„ безуспешно пытались скрываться.
    
  
 Глава 4  
  
 Весна в Камусфеарне наступает поздно. Я несколько раз отправлялся на
машине с юга в начале апреля и увязал в сугробах на перевалах в двадцати
милях от не„. В это время олени вс„ ещ„ бродят у дороги в лощине, ведущей
к морю. К середине апреля ещ„ нет и нам„ка на зелень на голых ветках бер„з
и рябин, нет травки под ногами, хотя нередко, как в мой первый приезд в
Камусфенарну, бывают периоды мягкой тихой погоды при ясном небе. Цвета
тогда преобладают голубые, красно-коричневые и пурпурные, ясные и чистые
как тонкая эмаль. Голубизна моря и неба, красный цвет стеблей орляка и
папоротника, т„мно-коричневыйнераспустившихся веток бер„з и
светло-фиолетовый - холмов Ская и вершин Рама.
   Пейзаж освещается тремя оттенками белого: перламутром бер„зовых
стволов, блеском песчано-ракушечных пляжей и мягкой струящейся белизной
снега высоко в горах.
   Первоцвет распускается у ручья и у отмелей островов, хотя все высокие
горы ещ„ покрыты снегом, а ягнята ещ„ не народились. Эта пора в те годы
вселяла в меня глубокое удовлетворение от сознания, что настоящая весна и
лето в Камусфеарне ещ„ впереди, что я ещ„ увижу, как распускается лист и
зазеленеет земля, а на холмах растает снег за исключением нескольких
сугробов, которые продержатся вс„ лето.
   У не„ своя оркестровка, у этой короткой прелюдии к северной весне.
Каждый год слышится клич диких гусей, зовущих за собой ввысь по пути на
север к оттаивающим пастбищам, и иногда дикая неземная красота голоса
лебедей-кликунов: серебряные трубы высоко в ясном голубом небе. Прилетели
гаги подкормиться на побережье и островах. Они приносят с собой самые
призывные и манящие изо всех звуков весны и лета на Гебридах: глубокий,
гулкий, трубный клич селезня-ухаж„ра.
   Одна за другой разные породы перел„тных птиц возвращаются на пляжи и
острова, где они родились. Береговые ласточки - на песчаный откос в
низовьях ручья, каменки обыкновенные - к кроличьим норам у выгрызенного
дерна, кайры и чайки - на острова у Камусфеарны. Первыми появляются
серебристые чайки. Они летят на самый большой остров, где стоит маяк. Их
примерно двести пятьдесят пар, и воздух над белесыми скалами и морскими
камнями дрожит от их голосов и шума белых кружащих крыльев. Среди них есть
две-три пары больших чаек с черной спиной, толстых, с грубым голосом и
похожих на стервятников. Затем прибывают чайки обыкновенные, изящные,
точ„ные, которые с резким криком селятся на соседнем выступе, весьма
опасаясь грубых выражений и хищнических склонностей своих соседей. И
наконец уже в мае прилетают крачки в свои собственные удал„нные шхеры. Они
появляются в ту же неделю, что и ласточки, прилетающие из Африки
гнездиться в старой разрушенной усадьбе через поле, и вместе с тонким
стальным звоном их крыльев весна уже практически уступает лету.
   К этому времени везде уже преобладает зел„ный цвет. Пурпурные веточки
бер„з спрятаны под нежным облачком свежей листвы, изогнутые, горькие как
миндаль прутки молодого орляка за эти несколько коротких недель вырастают
на три фута над земл„й и образуют покров зел„ной листвы над прошлогодней
ржавой порослью.
   Листья ж„лтого ириса, окаймляющего ручей и берег моря, образуют целый
лес широких штыков. А острова, которые за исключением отдельных пятен
вереска, растущего до колена, казались такими пустынными в апреле, теперь
поросли джунглями травы и шиповника. Для меня всегда есть нечто слегка
удушающее в этом обволакивающем зел„ном уборе, в этой излишней, почти
викторианской, драпировке костей, которые незачем прикрывать. И если бы не
пронзительное присутствие моря, то вся эта зелень казалась бы мне такой же
назойливой, как поливные лужайки в Оксфорде в разгар лета. Может быть,
сюда лучше всего подойдет слово "распущенная".
   В начале мая происходит повторяющееся чудо миграции молодых угрей из
моря.
   Всегда есть нечто, наводящее глубокий ужас при виде любых живых существ
в бесчисленных количествах. Это как бы затрагивает некую атавистическую
струну, чей звук больше подходит к стародавним временам, когда мы были
подлинной частью животного мира, когда вид других существ в неисчислимых
ордах вызвал страхи и надежды, которых больше нет. Когда молодые угри
добираются до ручья Камусфеарны, все они примерно равной длины в три дюйма
и не толще вертела для мяса, голубовато-стального цвета, если смотреть
сверху, а на свет почти прозрачные, за исключением красного шарика возле
жабер. Все они пропутешествовали в виде икринок в течение двух долгих лет
от места своего рождения к юго-западу от Бермудских островов и преодолели
две тысячи миль океана, избежав всевозможных врагов. Во время этого
долгого, слепого, инстинктивного путешествия число их, должно быть,
уменьшилось в миллионы и даже в миллиарды раз, и вс„ же трудно себе
представить, что на свете их может быть гораздо большее количество, чем
то, что появляется у ручья Камусфеарны. Ещ„ труднее вообразить, что это
всего лишь малая толика того, что одновременно появляется во множестве
других ручь„в.
   Там, где ручей плавно теч„т по ровной местности, эти орды медленно и
целеустремл„нно движутся к вроде бы непреодолимому барьеру водопадов.
Дальше, выше моста, вода нес„тся и хлещет над неровными камнями вокруг
выступа скалы у подножия водопада.