ь кого-либо в Лондоне. В первый день
линия оказалась неисправной, на второй день переговорный пункт был закрыт
по случаю какого-то религиозного праздника, на третий день опять была
какая-то накладка. Мы договорились с Тезинджером встретиться через неделю
в мудхифе у Абдель Неби, и он уехал.
   За два дня до встречи я вернулся в Генеральное консульство после
нескольких часов отсутствия уже к вечеру и обнаружил , что моя
корреспонденция прибыла. Я пон„с е„ к себе в спальню, чтобы прочесть, и
увидел там двух болотных арабов, сидевших по-турецки на полу. Рядом с ними
лежал мешок, в котором время от времени что-то шевелилось.
   Они подали мне записку от Тезинджера. "Вот тебе выдра, самец,
отлуч„нный от матери. Мне кажется, ты захочешь отвезти е„ в Лондон: в
тараде с ней будет слишком много хлопот. Это та самая, о которой мне
говорили раньше, но за ней охотились шейхи, и поэтому мне сказали, что она
сдохла. Отправь с Аджрамом мне письмо о том, что она прибыла благополучно,
он сейчас вместо Катхя..."
   С тех пор, как я развязал этот мешок, в жизни моей начался период,
который, по существу, не завершился до сих пор, и, насколько я себе
представляю, может продолжаться до моей собственной кончины. Это, по сути,
кабальная зависимость от выдр, помешательство на выдрах, которое, как
выяснилось позже, характерно для большинства, кому когда-либо приходилось
держать их. Тварь, которая, не очень-то смутившись, выбралась из мешка на
просторный кафельный пол спальни консульства, была в то время похожа ни на
что иное, как на очень маленького средневекового дракона. С головы до
самого кончика хвоста она была покрыта симметричными зубчатыми пластинками
брони из грязи, меж бугорками которой просматривался мягкий бархатистый
мех, такой, как бывает у шоколадно-коричневого крота. Звер„к встряхнулся,
и я уж было приготовился к тому, что этот грозный камуфляж превратится в
пыльное облако, но ман„вр этот на н„м никак не отразился, и только через
месяц, после долгих трудов, мне удалось, наконец, соскрести последние
остатки грязи и увидеть его, так сказать, в настоящем обличье.
   И вс„ же в тот самый первый день я распознал в н„м выдру, какой мне ещ„
не доводилось видеть живь„м. Мех е„ был несколько похож на одну необычную
шкурку выдры, которую я ещ„ раньше купил у арабов в одном из болотных
селений. Миджбил, так назвал я свою новую выдру по имени шейха, у которого
мы недавно останавливались и имя которого заинтриговало меня волшебной
картинкой похожего на утконоса животного, и в самом деле принадлежал к
породе до того неизвестной науке, и впоследствии, после обследования
зоологами как меха, так и всего тела, получил название Lutrogale
perspicillata maxwelli, или же максвеллова выдра. Это обстоятельство,
пожалуй, повлияло на прочность эмоциональных уз между нами, поскольку за
год постоянного и очень нежного общения с ним я полюбил его так, как не
любил почти никого из людей, и писать о н„м в прошедшем времени мне так же
тяжело, как человеку, потерявшему своего единственного реб„нка. В течение
года и пяти дней он бывал у меня и в постели, и в ванной, выслеживая мои
повадки, и, хоть у меня теперь есть другая, ничуть не менее дружелюбная и
очаровательная выдра, другого Миджбила не будет больше никогда.
   В течение первых суток Миджбил не проявлял ни враждебности, ни
дружелюбия, он был просто отчужд„н и равнодушен, предпочитал спать на полу
как можно дальше от моей кровати и принимать пищу и воду так, как будто
вс„ это появлялось перед ним без какого-либо человеческого участия.
Питание превратилось в проблему, так как мне не сразу пришло в голову, что
болотные арабы почти наверняка кормили его остатками риса с добавлением
лишь тех частей рыбы, которые несъедобны для людей.
   Генеральный консул послал было слугу купить рыбы, и тот вернулся как
раз тогда, когда нам нан„с визит Роберт Ангорли, который был егерем у
наследного принца и был страстно влюбл„н в историю естествознания. Это был
иракец-христианин, получивший образование в Англии. Ангорли сообщил мне,
что ни одна из купленных рыб небезопасна для моего зверька, поскольку она
отравлена наперстянкой, которая, хоть и безвредна для человека в таких
дозах, он уверен, будет опасной для молодой выдры. Он вызвался доставать
мне ежедневно рыбу, пойманную сетями, и затем каждый день приносил мне
около полудюжины маленьких окуньков из Тигра.
   Миджбил поедал их с аппетитом, держа вертикально в передних лапах
хвостом вверх как эдинбургский леденец, попеременно откусывая по пять раз
то с правой, то с левой стороны.
   Мне повезло, что я недавно познакомился с Ангорли, иначе Миджбил мог бы
сразу же отправиться по стопам Чахалы и по той же самой причине. Ангорли
заш„л в Генеральное консульство как раз тогда, когда я ожидал почту из
Европы, и пригласил меня на ден„к поохотиться на уток на сказочных болотах
наследного принца. Подобного удовольствия теперь уж больше не суждено
испытать никому, поскольку наследный принц уже растерзан обезумевшей
толпой, а о мо„м друге Ангорли, который вряд ли интересовался политикой
вообще, я больше не слышал со времени революции.
   Из этой утиной охоты мне больше всего врезалось в память огромное
облако розовых фламинго, летящих на высоте человеческого роста к моей
засаде, и вал за валом из бело-розовых крыльев, хлопающих над самой моей
головой. Уток там были тысячи, и если наследному принцу удавалось
настрелять их достаточно много с этой платформы, то охотником он был не
чета мне. Дело в том, что она расположена на самой середине огромного
водного пространства, простирающегося на милю или даже больше в любую
сторону. Борта е„ были высотой по грудь, а в центре стояло деревянное
сиденье, справа от него было нечто наподобие столика, на крышке которого
умещалось восемь коробок по двадцать пять патронов в каждой. Там они и
стояли, и большое алое пятно, образуемое ими, было прекрасным
предостережением любой утке, подлетавшей на расстояние в двести ярдов. Я
оказывался в центре внимания каждой птицы во всей округе. Пол платформы
был на шесть дюймов под водой, и поэтому патроны оставались на своем
месте, а утки - нет. Часов эдак через пять меня вызволили из этого
дурацкого положения, и мы с Ангорли увезли домой около ста пятидесяти
уток, из которых на мою долю приходилась едва ли треть. Но фламинго были
великолепны.
   Мы с выдрой испытывали гостеприимство генерального консула в течение
полумесяца.
   На вторую ночь на рассвете Миджбил перебрался ко мне в постель и
проспал у меня в ногах до тех пор, пока слуга не прин„с утром чай. В
течение дня он стал утрачивать апатию и проявлял жгучий, даже очень
жгучий, интерес к окружающему миру. Я смастерил ему ошейник или, пожалуй,
даже пояс, и отв„л его на поводке в ванную комнату, где в течение часа он
сходил с ума от радости в воде, погружаясь и барахтаясь, ныряя взад и
впер„д, и набрызгал впору бегемоту. Это, как мне довелось узнать позднее,
характерная черта выдр: каждая капля воды должна быть, так сказать,
размазана по всему помещению, тазик надо немедленно опрокинуть, а если он
не опрокидывается, то в него надо сесть и вс„ выплескать. Вода должна быть
в постоянном движении и выполнять какую-либо работу. Если же она находится
без движения, то представляется такой же непонятной и загадочной, как
зарытый в землю талант.
   Каких-нибудь два дня спустя он сбежал из моей спальни в то время, когда
я входил туда, и, обернувшись, я успел заметить лишь его хвост, когда он
заворачивал за угол коридора, ведущего к ванной. Покуда я добежал туда, он
уже сидел на краю ванны и пытался крутить лапами хромированные ручки
кранов. Я был пораж„н таким ранним проявлением разума, о котором даже не
подозревал. Не прошло и минуты, как он открыл кран настолько, что потекла
тоненькая струйка воды, и в течение нескольких мгновений он, убедившись в
сво„м успехе, добился полноводной струи.
   (Ему просто посчастливилось повернуть кран в нужную сторону.
Впоследствии он не раз пытался с большим усердием закрывать кран, ворча от
негодования и досады оттого, что у него ничего не выходит).
   В консульстве был большой, огороженный стеной сад, где я его
прогуливал, а в н„м теннисный корт, обнес„нный высокой сеткой. В этом
вольере через несколько дней мне удалось добиться того, что он следовал за
мной без поводка и подходил ко мне, когда я звал его по имени. Через
неделю он согласился на подчинение в наших взаимоотношениях и,
почувствовав себя в безопасности, стал проявлять присущую чисто выдрам
черту: неистощимую игривость. Очень немногие животные имеют постоянную
привычку играть, когда становятся взрослыми. Они заняты едой, сном или
размножением, или же изыскивают средства к достижению той или иной из этих
целей. Но выдры представляют собой одно из немногих исключений из этого
правила; в течение всей своей жизни они тратят значительную часть своего
времени на игру, в которой им даже не нужен партн„р. На воле они играют
сами с собой часами с любым плавающим на воде предметом. Они топят его и
затем дают ему всплыть или же подбрасывают его головой так, чтобы он упал
подальше со всплеском и превратился в добычу, за которой надо гнаться. Не
сомневаюсь, что в своих норах они тоже, как и мои выдры, лежат на спине и
играют маленькими предметами, которые держат в лапах и перекатывают из
ладошки в ладошку, так как в Камусфеарне прибрежные норы изобилуют мелкими
ракушками и камешками, которые попали туда исключительно в качестве
игрушек.
   Мидж часами катал по комнате резиновый мячик как четвероногий
футболист, при этом он водил его всеми четырьмя лапами и к тому же
подбрасывал мяч рывком шеи на удивление высоко и далеко. В эти игры он
играл либо один, либо со мной, но поистине любимое занятие выдры, игра,
занимающая у не„ массу времени, проявляющаяся в результате ощущения
благополучия и сытого желудка, думается, состоит в том, что выдра ложится
на спину и жонглирует небольшими предметами.
   Она проделывает это с необычайной сосредоточенностью и ловкостью, как
фокусник, оттачивающий какой-нибудь трюк, как будто бы в этой игре есть
какая-то цель, разгадать которую человеку не дано. Впоследствии любимым
времяпровождением Миджа стала игра в шарики, и без всякого преувеличения
это можно назвать именно времяпровождением. Он обычно лежал на спине и
катал два или несколько шариков по своему широкому плоскому пузу, ни разу
не уронив их на пол, или же по нескольку минут кряду он катал их между
ладошек, держа их в вытянутых кверху лапах.
   За эти первые полмесяца в Басре я научился многому в языке Миджа,
языке, как позднее выяснилось, во многом схожим с языком других пород
выдр, хотя у них есть любопытные варианты в его употреблении. Звуки у них
довольно разнообразны по диапазону. Самый простой из них - это зов,
который весьма схож у всех выдр, с которыми мне приходилось сталкиваться.
Это - короткий, беспокойный, пронзительный, хоть и негромкий звук, нечто
среднее между свистом и щебетаньем.
   Есть у них также вопрос, применяемый на близком расстоянии. Мидж
входит, например, в комнату и спрашивает, есть ли кто-нибудь там,
воскликнув громким хриплым ш„потом: "Ха!" Если же он видел, что идут
приготовления к его купанию, то становился у двери и издавал музыкальный
булькающий звук, перемежающийся со щебетаньем. Вот это вот щебетанье в
различных комбинациях и переливах высоких и низких тонов, от одной
ворчливой ноты до беспрерывного чириканья и было основным средством
звукового общения Миджа. И ещ„ он издавал один звук, не похожий ни на один
из предыдущих, высокий рычащий крик, в некотором роде подвизгивающий вой,
недвусмысленно означавший, что он очень зол, и, если его дразнить дальше,
то укусит. Он кусался во гневе, в отличие от л„гких прикусов в
возбужд„нной игре, четыре раза за год, что пробыл у меня. Каждый из этих
случаев запомнился очень ярко, хотя меня лично это коснулось только раз.
   Челюсти выдры, разумеется, невероятно мощны, и вообще это животное
обладает силой почти несоразмерной с его величиной, а челюсти оснащены
зубами, моментально перемалывающими тв„рдые, как камень, рыбьи головы.
Подобно щенку, который лижет и грыз„т руки хозяина, поскольку у него так
мало других средств, чтобы выразить свои чувства, выдра также пользуется
ртом, как наиболее естественным средством общения. Уж мне-то хорошо
известна разрушительная сила их зубов, и поэтому я прекрасно понимаю,
каких усилий им стоит быть нежными в игре, так как их игривые укусы
рассчитаны на чувствительность шкуры выдры, а не человеческой кожи. Мидж
обычно обижался и удивлялся, когда его ругали за то, что ему казалось
самой деликатной нежностью, и, хотя со временем он научился обходиться со
мной как голубок, с незнакомыми он всю жизнь оставался чересчур
возбужд„нным, когда был в хорошем настроении, и в„л себя совсем как
сорвиголова.
 
   Дни наши в Басре протекали мирно, но я со страхом ожидал неумолимо
надвигавшегося переезда Миджа в Англию и конечный пункт назначения:
Камусфеарну.
   Авиакомпания БОАК вообще не принимала к перевозке животных, а в то
время не было никакого другого прямого рейса на Лондон. Мне, наконец,
удалось заказать билет на рейс авиакомпании "Трансуорлд" до Парижа с
весьма сомнительной пересадкой на "Эр-Франс" в тот же вечер до Лондона.
"Трансуорлд" потребовала, чтобы Мидж был упакован в коробку размером не
более восемнадцати дюймов по ребру, чтобы эта коробка была ручной кладью и
стояла на полу у моих ног.
   Мидж был тогда чуть больше фута длиной, да хвост ещ„ около фута. На
конструирование ящика у меня с незаменимым Ангорли ушло много тревожных
часов, и, наконец, знакомые ему мастера изготовили его. Ящик привезли в
последний день уже к вечеру, а я улетал рейсом в 21:15. Он был обит
оцинкованным железом, в н„м было два отделения: одно - для сна, другое -
для отклика на зов природы, и моему неопытному глазу он представлялся чуть
ли не верхом совершенства.
   Ужин был в восемь, и мне подумалось, что лучше было бы посадить его в
ящик за час до вылета с тем, чтобы он хоть немного пообвык в н„м до того,
как качка путешествия начн„т на него плохо действовать. Не без труда мне
удалось заманить его в ящик, и он не проявлял признаков беспокойства,
когда я оставил его в темноте, торопясь наскоро поужинать.
   Но когда я вернулся и времени оставалось ровно столько, чтобы на
консульской машине вовремя доехать до аэропорта, предо мной предстало
ужасное зрелище.
   Внутри ящика было полное молчание, но из вентиляционных отверстий и
прорезей вокруг крышки на петлях сочилась кровь и запекалась на белой
древесине. Я сорвал замок, рывком открыл крышку, и Мидж, обессиленный и
весь забрызганный кровью, заскулил и попытался выбраться вверх по моей
ноге. Он изорвал жестяную подкладку в куски, и рваные ленты е„ торчали по
стенкам и полу коробки. Когда я удалил е„ остатки так, чтобы не было
острых кра„в, до рейса оставалось лишь десять минут, а до аэропорта было
пять миль. Тяжело мне было заставить себя снова посадить несчастного Миджа
в этот ящик, ставший теперь для него камерой пыток, но я пересилил себя
прищемив себе при этом крышкой пальцы, не давая ему улизнуть оттуда. Потом
началась такая езда, какой, надеюсь, мне больше никогда не придется
пережить. Я сидел на заднем сиденье машины, ящик был рядом со мной, а
шофер-араб летел по улицам Басры как пуля рикошетом. Ревели ослы, дико
шарахались велосипедисты, в пригороде козы табунами бросались наут„к, а у
домашней птицы совершенно неожиданно проявились л„тные качества. Мидж
беспрестанно скулил в ящике, и нас обоих бросало из стороны в сторону и
снизу вверх подобно коктейлю в смесителе. Как раз тогда, когда машина с
визгом остановилась у входа в здание аэровокзала, я услышал какой-то треск
из коробки рядом со мной и увидел нос Миджа, приподымавшего крышку. Он
напряг все силы своего маленького тельца и начисто вырвал одну из петель
крышки.
   Самол„т уже был готов к взл„ту. В то время как рассвирипевшие служащие
протаскивали меня через таможню, я старался прижимать одной рукой крышку
ящика, а другой, в которой держал "позаимствованную" у шофера отв„ртку,
пытался вогнать шурупы в потрескавшиеся доски. Но я понимал, что вс„ это,
в лучшем случае, лишь временная мера, и у меня голова шла кругом от мысли
о том, что предстоит мне в ближайшие сутки.
   Мне повезло лишь в том, что заказанное мне место оказалось в самом носу
самол„та и передо мной вместо спинки сиденья была перегородка. Остальные
пассажиры, весьма красочная смесь запада и востока, с любопытством взирали
на всклокоченного опоздавшего, который пробирался по проходу с огромной
коробкой, из которой доносились какие-то ужасные звуки. Зная о том, как
недолго можно будет держать коробку закрытой, мне очень не терпелось
увидеть, кто же будет моим непосредственным соседом. И у меня совсем упало
сердце, когда я увидел, что им оказалась элегантно одетая, ухоженная
американка средних лет. Мне подумалось, что у не„ не очень-то найдешь
сочувствия и понимания к взъерошенному и грязному выдр„нку, который вскоре
неизбежно окажется с ней рядом. Крышка пока ещ„ держалась, и пока я
усаживался на место и прист„гивал ремень, внутри ящика вс„ было тихо.
   Взревели двигатели по левому борту, затем по правому, самол„т задрожал
и зад„ргался под напором пропеллеров и покатился по рул„жной дорожке. Я
подумал, что бы теперь не случилось, от этого не уйд„шь, потому что
следующая остановка была в Каире. Десять минут спустя мы уже летели на
запад над огромными болотами, где когда-то был дом Миджа и, вглядываясь
вниз в темноту, я видел мерцанье их вод при свете луны.
   У меня был с собой портфель, набитый старыми газетами и сверток с
рыбой, и с этими скудными ресурсами я собирался выдержать осаду. Я
разостлал газеты по полу у себя под ногами, позвонил стюардессе и попросил
е„ положить рыбу в холодное место. У меня до сих пор сохранилось чувство
глубокого восхищения этой женщиной, и в последующих осадах и стычках с
выдрами в общественных местах мысли мои всегда обращались к ней, как мысли
человека в пустыне обращаются к воде. Она была просто королевой в сво„м
деле. Я доверился ей, события последнего часа а также перспектива
ближайших суток несколько пошатнули мо„ душевное равновесие, и надо
сказать, что речь моя была не очень-то членораздельной, но она, вся в
нейлоне, вс„ распрекрасно поняла и приняла кое-как зав„рнутый пакет в свои
изящные руки так, как будто бы я был путешествующей особой царского дома и
отдавал ей на хранение ларец с драгоценностями. Она поговорила со своей
землячкой, сидевшей слева, а затем спросила меня, не хочу ли я посадить
зверька к себе на колени. Животное, разумеется, будет чувствовать себя
гораздо уютнее, а соседка не возражает. Я был так за это благодарен, что
готов был расцеловать ей руки. Но не зная выдр, я был совсем не
подготовлен к тому, что произошло потом.
   Я снял замок и открыл крышку, и Мидж выскочил оттуда как молния. Как
угорь он вывернулся из моих дрожащих рук и со страшной скоростью исчез в
салоне самол„та.
   Я попытался выбраться в проход и лишь заметил его передвижение по
суматохе, возникшей среди пассажиров, что весьма походило на появление
хорька в курятнике.
   То тут, то там раздавался то крик, то визг и хлопки пальто, а посредине
салона какая-то женщина вскочила с ногами на кресло и завопила: "Крыса!
Крыса!" Затем к ней подошла стюардесса, и буквально через несколько секунд
та уже сидела на сво„м месте и благодушно улыбалась. Я думаю, что эта
богиня могла бы свободно справиться с охваченной паникой толпой.
   Я теперь уже выбрался в проход и, заметив, как хвост Миджа исчез под
ногами солидного индийца в белом тюрбане, сделал бросок и растянулся во
весь рост на животе. Хвост поймать мне не удалось, но зато я крепко
ухватился за обутую в сандалии ногу его соседки, к тому же совсем
непонятно почему вс„ лицо у меня оказалось вымазано каким-то мясным
соусом. Я с трудом поднялся на ноги, бессвязно бормоча извинен