ой обстановке. Мы обменялись приветствиями через стену и
разговорились. Мидж взобрался на стену рядом со мной и стал наблюдать.
   Так вот, у Миджа был один особый порок, о котором я до сих пор не
упоминал, порок, который я был не в состоянии исправить, отчасти,
вероятно, потому, что не понимал ни его причины, ни мотивации. Короче
говоря, он любил прокусывать людям мочки ушей, - конечно же не со злости
или в отместку, и, очевидно, не как преднамеренный акт враждебности или
злой воли, - просто ему это нравилось. Он коллекционировал их, так
сказать, не как Давид собирал крайнюю плоть филистимлян из вражды, а
просто как дружелюбное увлечение. Он просто прокусывал их как искусный
специалист по этому делу и, очевидно, был этим чрезвычайно доволен. К тому
времени он уже давно не встречался с незнакомыми людьми, и у него не было
возможности пополнить свою коллекцию, а я как-то совсем забыл об этой его
прискорбной наклонности. Моя гостья оп„рлась локт„м на стену во время
разговора, а голова е„ оказалась буквально в нескольких сантиметрах от
Миджа. Мидж безо всяких предисловий вдруг вытянулся и прокусил ей мочку
уха с хирургической точностью.
   Это был е„ зв„здный час. Я уже несколько раз видел, как Мидж
прокусывает уши, и прекрасно знал, как люди реагируют в такой ситуации. То
они слабо вскрикивают, то начинают что-то бормотать, то вдруг зловеще
умолкают. Мне казалось, что я изучил уже все типы, но ошибся. Ни малейшим
перерывом речи, ни даже нам„ком типа вздоха она не выдала того, что
заметила случившееся. И только в глазах у не„, пока она продолжала
говорить, появилось выражение невероятной ярости, полностью
противоречившее тому, что она говорила.
   Одной из немногих знакомых Миджа, кому удалось избежать этой отметины,
если можно так выразиться, была Мораг. В самом начале моего знакомства со
своим крестником Мидж прокусил мне оба уха, так что у меня теперь был
иммунитет.
   Только к двоим людям, кроме меня, он питал такую ураганную любовь: к
Мораг и Кэтлин Рейн. Хотя степень его демонстративной любви к каждому из
нас не очень-то отличалась, она была вс„-таки разной, с каждым из нас у
него сформировались совершенно особые отношения. С Кэтлин, простое
присутствие которой приводило его в экстаз, он был груб и буен, неистово
навязчив, и при каждом удобном случае пользовался е„ услугами. Она, в свою
очередь, обрела какую-то странную общность с ним и безропотно выносила его
самые экстравагантные выходки. С Мораг он был более мягок, не так
агрессивен в своей любви, а со мной более почтителен и гораздо более
покладист при выполнении команд. Именно вокруг нас троих замыкалась орбита
его интересов, когда он не погружался в свой немыслимый мир волн и воды,
тусклых зел„ных глубин, колыхаемых прибоем морских водорослей. Мы были его
Троицей, и он относился к нам так же, как жители средиземноморья относятся
к своей: со смешанным чувством доверия и злоупотребленья, страсти и
раздраженья. И в свою очередь каждый из нас по-своему был зависим, как и
боги, от его поклонения, я, пожалуй, больше всех, по тому что он
принадлежал к единственному виду из всех живых существ, который когда-либо
носил мо„ имя.
    
  
 Глава 10  
  
 Осенью я вернулся с Миджем в Лондон, и при сво„м обычном добродушии он
быстро приспособился к отсутствию своего любимого ручья и побережья. Во
время автомобильной поездки из Камусфеарны в Инвернесс, глубоко и крепко
уснув, он, казалось, отбросил свою дикую природу и проснулся,
преобразившись в домашнее животное. В привокзальной гостинице он лежал у
моего кресла, пока я пил чай, и когда официантка принесла ему блюдечко
молока, он стал деликатно лакать его, совсем как кошка из гостиной, не
разбрызгав ни капли. В спальный вагон первого класса он вош„л как бывалый
путешественник, а на следующее утро в квартире он вроде бы был вполне
доволен своим прежним окружением. Он также быстро вош„л в свой прежний
ритм жизни: угри в ванне, прогулки по мрачным лондонским улицам и даже, не
без некоторых треволнений с моей стороны, послеобеденные покупки в
магазине у Хэрродза. В одном местном магазинчике ему разрешили самому
выбирать себе покупки. Как я уже упоминал, у него была страсть к резиновым
игрушкам, особенно к тем, которые пищат и гремят, когда их потряс„шь.
Неподал„ку от моего дома находилась лавочка, где была масса таких
редкостей, как резиновые фрукты и булочки, взрывающиеся сигары, полные с
виду рюмки, из которых не выливалось ни капли жидкости, даже муляжи из
папье-маше в виде пом„та кошек и собак, - полный набор для любителей
вещественных шуток. Тут я однажды заколебался было между свистящим
шоколадным эклером и резиновой скумбрией, которая извивалась, и тогда
продавец сказал: "А почему бы не дать ему выбрать самому, сэр?" и положил
обе игрушки на пол. К удивлению продавца Мидж бросился к эклеру и после
этого он всегда выбирал себе игрушки сам, и с триумфом н„с их домой. Эклер
был совсем как настоящий, и когда он проходил мимо какого-то кабачка на
углу, оттуда, слегка покачиваясь, вышел какой-то человек и, увидев Миджа,
остановился как вкопанный.
   - Боже мой, - тихо проговорил он, а кто-то позади него крикнул:
   - Ну вот опять, Билл, опять всякая чертовщина!
   В то время Мидж как бы обладал каким-то особенным качеством
невосприимчивости к физической боли, которая была чуть ли не волшебной.
Несмотря на все предосторожности с моей стороны он ухитрился упасть с
антресолей на паркетный пол, но при этом пов„л себя так, как будто бы упал
на пуховую перину. В другой раз ему прищемили голову в дверях, а он даже
не пискнул, и, наконец, он изжевал на кусочки лезвие бритвы. Я куда-то
уходил в тот вечер и оставил ему помещение за кухней, ванную комнату,
можно сказать, с полной ванной воды, и за ней ещ„ был чулан, где у него
было собственное потр„панное кресло и электрокамин на стене, который
обогревал его. Когда я вернулся, открыл дверь в ванную и позвал его, то
ответа не последовало. Я вош„л и увидел, что воды в ванне нет, на дне
лежит разломанная на две части моя безопасная бритва, а вокруг валяются
раскрошенные осколки лезвия. Мне сразу как-то не пришло в голову, что, как
это ни невероятно, раз нет крови, то выдра должна быть цела. Я прош„л в
чулан, ожидая увидеть в кресле под теплым абажуром е„ труп. Но там, среди
подушек он удовлетвор„нно запищал, как бы сознавая, что выполнил сложную
задачу, проявив при этом инициативу и выдумку. Насколько мне удалось
выяснить, у него не было ни малейшей царапины.
   Теперь уж и не припомню, задумывался ли я достаточно серь„зно, ещ„
будучи в Ираке, о том, как быть с выдрой тогда, когда не смогу
присматривать за ней сам.
   Когда, к примеру, я уезжаю за границу, или даже если мне нужно будет
отлучиться из дому на день-другой. Я, пожалуй, полагал, что, по крайней
мере в этом случае, он сможет сопровождать меня, ибо тогда ещ„ не знал,
что выдра далеко не лучший гость в чужом доме, и что такой дом после его
ухода будет выглядеть весьма странно. Мидж соглашался оставаться один в
течение четыр„х-пяти часов, но ни в коем случае не больше, тем более если
эти часы приходятся на вечер. А теперь дела мои стали настолько страдать
от такой зависимости, что я был вынужден серь„зно задуматься над этой
проблемой.
   В ноябре мне нужно было отлучиться из Лондона на три дня, чтобы читать
лекции в Мидленде. Это было для Миджа первое и единственное заключение вне
знакомого ему окружения и общества людей. Я договорился поселить его на
эти три дня в ветлечебнице зоопарка, и отв„з его в Риджентс-парк на такси.
Оказавшись в зоосаде, он уверенно пошл„пал впер„д, натянув поводок, и
несмотря на все призывные звуки животных и окружающие его запахи, не
обращал на них никакого внимания. Только когда он проходил мимо вольера,
где были большие хищные птицы, он несколько съ„жился и потянул поводок в
другую сторону. Возможно он вспомнил о своих родных болотах, где всю зиму
орлы кружат над водным пространством и где они, должно быть, являются
природным врагом выдр, а может врожд„нный инстинкт подсказывал ему, что
опасность грозит ему с небес. Я оставил его в клетке, где до него жил
больной бородавочник, и когда за ним закрыли дверцу и он понял, что
остался один, его вопли стали раздирать мне душу. Они слышались мне ещ„
долго после того, как я захлопнул ворота ветлечебницы.
   Вечером следующего дня я позвонил с севера и поинтересовался,
успокоился ли он.
   -Даже слишком, -ответили мне, - он практически отгородился от всего
мира той же глубокой комой, в которую впал, когда был заперт в ящик во
время воздушного путешествия. Он отказался принимать пищу, и после того
как изодрал себе в кровь все лапы, пытаясь расковырять металл и бетон,
окружавший его, он завернулся в овчину и ни за что не хотел просыпаться.
Мне посоветовали вернуться как можно скорее, ибо бывали случаи, когда
ручные животные в такой обстановке почти незаметно переходили от такой
комы к смерти.
   Я отправился в Лондон на следующий же день с утра, но был такой плотный
белый туман, что в продолжение первых ста миль я был вынужден двигаться со
скоростью велосипеда. Затем он внезапно рассеялся, и появились чистые
голубые небеса и яркое осеннее солнце. У меня была зверская машина,
переделанная одноместная гоночная "Гранд-при", которая в дни своей
молодости развивала якобы до 160 миль в час, но теперь в ней
прирабатывались новые поршни, которые ей приходилось менять почти так же
часто, как е„ скромным собратьям заправляться бензином.
   Когда последние сто миль обкатки по спидометру закончились, и в
стремлении добраться до Лондона и до своей чахнущей выдры я стал сожалеть,
что ехал так медленно, что чуть было не утратил свою первую цель. Я вышел
на длинный прямой отрезок пути прямо к северу от Грэнтхэма, и к сожалению,
в пределах видимости не оказалось какой-либо другой машины, которая
побудила бы меня сбавить скорость.
   Раньше я ш„л со скоростью около 90 миль в час, теперь же, подумал я,
поеду гораздо быстрее, и на короткое время мне это удалось. Турбонаддув
взревел, стрелки с невероятной быстротой подошли к красным отметкам,
глянув на спидометр я заметил, что стрелка колеблется у отметки 145 миль в
час, а я вс„ ускорял ход.
   Затем раздался скрежет, кабина наполнилась клубами синего дыма, а в
зеркало я увидел тонкий ч„рный след масляной струи, остающейся позади. Я
остановился у какой-то фермы и думал только о том, смогу ли добраться до
Лондона поездом до тех пор, пока персонал ветлечебницы зоосада не уйд„т
домой по окончании рабочего дня. На ферме был телефон, единственный
подходящий поезд отходил из Грэнтхэма через тридцать восемь минут, и я
успел на него в тот момент, когда он уже тронулся.
   Добравшись, наконец, до ветлечебницы, я сначала не увидел Миджа в
клетке.
   Повсюду была разбросана нетронутая дохлая рыба, а в большом корыте вода
была разбрызгана и вс„ вокруг было мокрым, посреди всего этого валялся в
куче мой овчинный тулуп, но вс„ вокруг было неподвижно. Я вош„л через
железную реш„тчатую дверь и позвал его по имени, но ничто даже не
шелохнулось. Я сунул руку в тулуп и почувствовал, что он т„плый и дышит, а
сам залез в рукав до упора. Только когда я просунул туда руку и погладил
его по мордочке, он стал просыпаться, медленно, как бы выходя из транса.
Затем он внезапно выскочил оттуда и стал безумно прыгать от радости, лазая
по мне и забираясь мне под пальто, он вс„ крутился и вертелся по пустой
клетке и, наконец, задыхаясь, растянулся передо мной на полу.
   За эти два дня он приобр„л тот кислый запах, который бывает в кошачьих
норах, запах мочи. У него был недостойный отреш„нный вид, печатью которого
отмечены все затворники. Он потерял чувство собственного достоинства и
нагадил себе в постель, так что его приятно пахнувший мех стал вонять как
у неухоженного хорька. Таких опытов я больше не повторял, но проблема, где
же его оставлять, ещ„ требовала своего решения.
   Он ещ„ раз побывал в зоопарке, но на этот раз уже не как затворник. Мне
давно хотелось ясно и четко рассмотреть, что он делает под водой. Для
этого Зоологическое общество разрешило мне соорудить большой стеклянный
аквариум в подсобных помещениях, которые я и снял у них на день. Если бы я
знал, что другой такой возможности больше не будет, я бы договорился о
киносъемке, но в тот раз я лишь попросил Майкла Эйртона сходить со мной и
сделать зарисовки. Вместе с аквариумом мне предоставили нескольких золотых
рыбок, которых Мидж мог бы ловить и потреблять. Мне хотелось, чтобы там
оказалось что-нибудь более дикое по виду, что-то такое, что не наводило бы
на мысль о гостиной, комнатных растениях и любящей заботе старой нянюшки
или же об уютном вегетарианском мире детской комнаты, где только в сказках
природе разрешается иметь острые зубы и когти.
   Миджа, однако, вовсе не трогали эти соображения, и он принялся за их
уничтожение с таким рвением и виртуозностью, что даже за долгие часы
наблюдений за ним сверху, я не ожидал от него такой прыти. Скорость у него
у него была бешеная, дух захватывало от его изящества, он был как бы без
костей, как ртуть, весь жилистый, просто чудо. Я пробовал было сравнивать
его с воздушным гимнастом, с балериной, с птицей или самол„том при высшем
пилотаже, но при вс„м при том они уступали ему в величии. Это была выдра в
своей стихии, самое замечательное создание природы, которое мне когда-либо
приходилось видеть.
   Как и с игрушками, ему недостаточно было иметь одну рыбу за раз. Поймав
первую, он совал е„ себе под мышку и, очевидно, не испытывая никаких
неудобств от такой ноши, начинал гоняться, иногда выписывая при этом
весьма замысловатые петли, за другой. А один раз у него было по рыбе под
каждой мышкой, а третью он держал в зубах. По окончании этого
представления, которое обошлось мне что-то около десяти шиллингов в
минуту, я понял, что редко мне доводилось прежде получать такое
зрительское удовольствие за истраченные деньги, и я решил, что заведу для
него в Лондоне свой собственный аквариум.
   Я принялся за свою эмансипацию, помещая объявления в "Сельской жизни",
"Полеводстве" и в "Таймз" о том, чтобы найти временный дом для Миджа, где
его можно было бы оставлять либо на пару дней, либо на несколько месяцев,
смотря по обстоятельствам. На этот несколько нахальный запрос я получил в
общем и целом около сорока ответов и добросовестно рассмотрел все до
единого, но один за другим все предполагаемые опекуны были взвешены и
оказались несостоятельными.
   Лишь немногие из них вообще представляли себе, за что берутся, ещ„ у
меньшего числа были хоть сколько-нибудь подходящие помещения для этого,
некоторые из них оказались школьниками, которые вызвались, не спросив
разрешения у родителей. И два месяца спустя я оказался ничуть не ближе к
своей цели, чем в день, когда составлял объявление.
   Тогда я стал заводить об этом разговоры с пенсионерами из числа бывших
работников зоопарка, но несколько недель спустя убедился в том, что
пенсионеры хотят оставаться пенсионерами. Тем временем я закончил писать
книгу, над которой тогда работал, и при нормальном положении вещей мне
пора уже было снова пускаться в путешествия. Выхода, казалось, нет. Хоть я
и наш„л временное решение: вернуться в Камусфеарну по весне и писать там
книгу о Мидже,- вс„ это, очевидно, была лишь тактика проволочек. Тогда я
обратился к своим друзьям в зоологических кругах с отчаянной мольбой:
найти мне любыми путями попечителя для выдры на полную ставку. К тому
времени, как такой человек наш„лся и готов был приступить к обязанностям,
Миджа уже не было в живых.
   То немногое, что мне оста„тся рассказать в этой истории, я опишу
вкратце, ибо тот, кто, читая это, разделил со мной хоть немного моих
радостей жизни, должен также разделить и часть моего горя при его кончине.
   Я собирался поехать в Камусфеарну и провести там весну и лето с ним
наедине, там я должен был писать о нем книгу, которую уже задумал. Я
собирался уехать из Лондона в начале апреля, но мне нужно было хоть на
полмесяца освободиться от его постоянных покушений на мо„ время, и я
договорился, что он поедет в Шотландию раньше меня на попечении одного
друга. Я упаковал его "багаж", плет„ную корзину, содержимое которой
становилось вс„ более и более изысканным: запасная сбруя, поводки, банки с
нешлифованным рисом, масло из печени трески, игрушки, частью разломанные,
но вс„ ещ„ любимые, и отправился с ним в нанятой машине со своей квартиры
на юстонский вокзал. Это был большой "Хамбер" с широкой полкой между
спинкой заднего сиденья и задним стеклом. И вот я вспоминаю с ясностью,
которая до сих пор отзывается болью, как он растянулся на спине и вертел в
лапах мою авторучку или же прижимал е„ одной лапой к своему широкому
блестящему пузу. Я обратил внимание своего попутчика на богатый лоск его
меха, отражавшего неоновый свет. Он был в самом сво„м прирученном виде.
   На вокзале он очень уверенно потянул за поводок мимо удивл„нной публики
на платформе вплоть до самого спального вагона, где немедленно направился
к умывальной раковине и расположил сво„ пластичное тело в е„ контурах. Он
поднял левую лапу и слегка потрогал кран. Больше я его не видел.
   В течение последующих десяти дней я получал письма, где говорилось о
восторге Миджа от своей вновь обрет„нной свободы, о рыбах, которых он
поймал в речке и море, о том как он приходил очень усталый и сворачивался
калачиком у огня, о тревожных часах его отлучек, о том, что, наконец,
принято решение, что ему будет лучше без уздечки, которая, несмотря на все
ухищрения и опыты, потраченные на е„ конструкцию, вс„- таки могла
зацепиться за какое-нибудь подводное препятствие и утопить его.
   16 апреля я упаковал свой собственный багаж, и на следующий день должен
был быть в Камусфеарне, когда мне позвонил управляющий усадьбой, куда
входила и Камусфеарна. Он сказал мне, что прош„л слух, что в деревне милях
в четыр„х к северу от Камусфеарны убили выдру, а Мидж пропал. Однако было
определ„нное противоречие: говорят, что убитая выдра была такой тощей и
облезлой, что убийца даже не посчитал нужным сохранить шкурку. Подробных
сведений не было.
   Их так и нет по сей день, нет приличного конца, нет опознания тела, нет
символических похорон у подножья рябинового дерева, нет человеческой
доброты к тем, кто любил его и потратил целый день на его поиски, а дверь
дома была открытой настежь всю ночь.
   Я приехал в ту деревню на следующий день после обеда. Ещ„ на станции
мне рассказывали противоречивые истории, на лодке, пока меня везли в
деревню, и на пристани в той деревне. Кое-кто говорил, что убили очень
старую выдру, а Мидж вернулся цел и невредим, другие говорили, что Миджа
видели в селении в нескольких милях к югу от Камусфеарны. Я им не поверил,
я уже знал, что Мидж погиб, но меня влекло неодолимое желание узнать, как
и кем он был убит.
   В деревне мне рассказали, что один дорожный рабочий ехал на сво„м
грузовике мимо церкви, там он увидел выдру на дороге, граничившей с морем,
и убил е„. Шкурка была частично облезлая, и он е„ не сохранил.
   Я выяснил, где жив„т тот человек, и поехал туда мили за четыре в глубь
побережья, чтобы увидеться с его семь„й. Я прибыл туда тайком, так как
надеялся найти шкурку Миджа, прибитую гвоздями и сохнущую где-нибудь в
окрестностях дома, чего бы мне не позволили увидеть, если бы я сначала
стал спрашивать. Для меня это значило бы столько же, как найти скальп
друга-человека, но мне вс„-таки нужно было узнать.
   В той семье мне сказали, что ничего не знают. Шкурка, говорили они,
была такая невзрачная, что убивший выдру Большой Ангус, выбросил е„ ещ„ до
того, как вернулся домой. Нет, они не знают, где. Большого Ангуса сейчас
нет дома, он приедет попозже на мотоцикле, если я останусь в деревне, то
может, и встречусь с ним.
   Я дождался. Мотоцикл, наконец, приехал. Да, это правда, он убил вчера
выдру, но также верно и то, что шкурка была наполовину облезлая, и он не
посчитал нужным е„ сохранить. Разг