ах я слыхал "Джон-Гробовщик",
"Дункан с грузовика", "Рональд-Стрелок" и "Рональд-Дональд-Немой").
Последнее прозвище вовсе не было насмешкой, а просто оттого, что он
действительно был немой. Но необходимость такого переименования очень
странно выглядит здесь, где до ближайшего соседа, кроме меня, по крайней
мере четыре мили.
   Кэлум Мэрдо - невысокий жилистый мужчина средних лет, который, когда я
впервые появился в Камусфеарне, уже давно работал ремонтником на дороге и
отвечал за одноколейное полотно по нескольку миль в обе стороны от
Друимфиаклаха. Можно предположить, что горец, живущий в таком уединении,
вряд ли сможет беседовать о ч„м-либо, выходящем за рамки своего узкого
круга деятельности. Например, вряд ли можно было предположить, что он
знает наизусть большую часть из того, что написано классиками, что он в
состоянии пространно рассуждать о политике как внутренней, так и внешней
со знанием дела или же что он выписывает "Нью-Стейтсмэн". Однако же это
так, и боюсь, что он был несколько разочарован, когда узнал, что его новый
сосед видимо образованнее его самого, а по ряду вопросов - значительно
более информирован. Он обычно обрушивал на меня массу разнообразной
удивительной информации по всевозможной тематике и закруглял как правило
разговор примерно вот такой формулой:
   - Ну вот, майор, такому образованному человеку как вы, пожалуй, уж
порядком надоело слушать россказни старого болтуна.
   За десять лет нашего общения он вн„с значительный вклад в мо„
образование.
   С женой Кэлума Мэрдо Мораг, женщиной тонкой чеканной красоты,
смягч„нной юмором, я сразу же наш„л общий язык: любовь ко всякой живности.
Мы много читали и слышали в разговорах о духовных потомках св.Франциска и
св.Катберта, тех, кто мгновенно устанавливает взаимопонимание с птицей и
зверем, и которых совсем не боится животный мир. Я лично никогда не
встречал таких людей и стал уже было сомневаться в их существовании, пока
не познакомился с Мораг. Тот небольшой успех, которым я пользуюсь у
животных, думаю, вызван только выдержкой, опытом и сознательным
стремлением поставить себя в положение животного, а Мораг вс„ это было ни
к чему. Она откровенно призналась, что больше любит и жалеет зверей, чем
людей, и они сразу же откликаются на это, как будто бы она у них своя, и
относятся к ней с таким доверием и уважением, каким немногие из нас
пользуются в своей среде. Я убежд„н, что между ними и ней существует некая
"связь", которую не в состоянии установить, даже при большом старании,
большинство людей, которые хотели бы этого. Пожалуй не так уж и трудно
найти более подходящее объяснение тем отдельным случаям, в которых эта
"связь" кажется очевидной, но именно число таких случаев и
последовательность, с которой поведение животного отличается от
установившихся форм отношения к людям, убеждает меня в том, что существует
нечто такое, что до сих пор eщ„ не подда„тся объяснению.
   В доказательство приведу один только пример. Через дорогу от дома
Мак-Киннонов у подножья холма находится поросшее тростником озеро метров
ста в длину и пятидесяти в ширину. Каждую зиму дикие лебеди-кликуны обычно
прилетали туда по пути на юг, подгоняемые арктической погодой, и
оставались там на несколько дней, а иногда и недель. Мораг любила этих
лебедей и от зел„ных дверей своего дома она по нескольку раз в день
приветствовала их, так что они привыкли к е„ голосу и никогда не отплывали
к другому берегу озера, как обычно делали, когда на дороге появлялись
другие человеческие фигуры. Однажды ночью она услышала, что они тревожатся
и зовут, их чистый трубный голос приглушался и относился ветром прочь, и
когда открыла утром дверь, то поняла, что случилась беда. Два
лебедя-родителя у ближнего берега озера суетились, если так можно
выразиться в отношении этих грациозных и величественных птиц, вокруг
лебед„нка, который вроде бы попался в силки у кромки тростника. Мораг
пошла к озеру и как обычно стала их звать. Лебед„нок хлопал крыльями по
воде и жалобно рвался, но под болотистой поверхностью его что-то
удерживало, а родители вс„ это время вместо того, чтобы удалиться при
приближении Мораг, продолжали кричать, оставаясь рядом с ним.
   Мораг пошла вброд, но дно было илистым и топким, и она увязла почти по
пояс, пока не поняла, что не сможет дотянуться до лебед„нка. Тогда он
повернулся и потянулся к ней, перестал бить крылами и затих. Мораг
протянула руку и пошарила в воде под ним. Она нащупала проволоку, потянув
за которую, вытащила ржавый железный капкан, захвативший его ногу. Капкан
ставили на лису и привязывали его длинной проволокой, чтобы лиса утопилась
и тем самым избавилась от мучений.
   Мораг подняла лебед„нка из воды, он покорно сидел у не„ на руках, пока
она раскрывала капкан, а в это время оба родителя подплыли к ней и стали
по обе стороны от не„, ручные, по е„ словам, как домашние утки. Они не
уплыли даже тогда, когда она положила невредимого малыша на воду и стала
выбираться на берег.
   Лебеди тогда пробыли неделю, а то и больше, и теперь уже не ждали е„
зова, чтобы поприветствовать е„. Каждый раз, как она открывала дверь, их
голоса как серебряные колокольчики звенели ей с озера через дорогу. Если
бы у Йитса были такие же странные чары, что и у Мораг, то его пятьдесят
девять лебедей, пожалуй, сразу не взлетели бы, а его знаменитое
стихотворение так и осталось бы ненаписанным.
   Мораг увлеклась животными вовсе не из-за бездетности, как это бывает со
многими старыми девами, - у не„ трое сыновей. Старшему, Лахлану, когда я
приехал в Камусфеарну, было тринадцать лет, и у него были братья-близнецы,
Юван и Дональд, которым было одиннадцать. Близнецы были энергичными,
общительными и внимательными, всегда стремились помочь, хоть это не всегда
у них получалось.
   Всего лишь несколько недель спустя я подружился с их семь„й, и именно
они по вечерам после школы приносили мне почту из Друимфиаклаха, а по
выходным выполняли различные хозяйственные работы у меня в доме. Они
красили внешние стены дома белой краской по крайней мере на ту высоту, на
которую хватало их роста и сломанной лестницы. Они таскали тяж„лый белый
порошок сюда вниз из Друимфиаклаха в бумажных мешках, и однажды я
предложил им свой рюкзак, так, пожалуй, было удобнее. Они очень
обрадовались этому, и на следующий день вернулись с рюкзаком, под завязку
наполненным этим порошком. Не только сам мешок, но и всевозможные кармашки
на молнии, которые были предназначены для таких вещей, как зубные щетки и
табак. Это было девять лет тому назад, близнецы уже давно стали взрослыми
и вышли в люди, но в сырую погоду по швам моего рюкзака ещ„ можно вполне
заметить следы беловатой пасты.
   Постепенно хозяйство Мак-Киннонов стало частью моей жизни, моей
единственной связью с удал„нным миром магазинов и почтовых отделений,
телеграмм и раздраженья, от которого мне так хотелось избавиться насовсем.
Обеспечить дом продовольствием всегда непросто, в особенности когда к нему
нет дороги, но гораздо труднее делать это тогда, когда до ближайшей
деревни, в которой больше одного магазина, по дороге от тридцати до сорока
миль. Почта приходит в Друимфиаклах один раз в день по сложной системе
морского и автомобильного транспорта из той деревни, где находится
железнодорожная станция. Оттуда е„ везут на моторной лодке в маленькое
селение в пяти милях от Друимфиаклаха, где вначале огромный старый
"Хамбер", а теперь "Лэндровер" принимает е„ и развозит по разбросанным по
округе жилищам. Я, таким образом, могу быть практически уверен, что получу
хотя бы одно почтовое отправление в день, если протопаю в Друимфиаклах за
нею (правда иногда в плохую погоду лодка не ходит, и бывали случаи в этой
глуши, что весь мешок с почтой отправляли на остров Скай то ли по
недосмотру, то ли по халатности). Ответ на это письмо я оставляю в
Друимфиаклахе только на следующий день, чтобы его забрал "Лэндровер" утром
послезавтра. Так что, если, скажем, я получил письмо во вторник вечером,
то мой корреспондент получит ответ только в пятницу. Газеты доходят ко мне
только вечером на следующий день, если я сам не схожу в Друимфиаклах за
ними. Из-за большой высоты окружающих гор из радиопри„мника доносится едва
различимый ш„пот. Прижав к нему ухо, можно с трудом уловить обрывки
новостей, чаще всего о войне, либо о слухах о войне, либо навязчивые и
непрошеные ритмы рок-н-ролла, похожие на мышиный писк и напоминающие о
дал„ком сумасшедшем человечестве. Плохая слышимость гораздо больше
подчеркивает изолированность Камусфеарны, чем полная тишина.
   Обмен письмами частенько занимает целую неделю, и наиболее нетерпеливые
из моих друзей в такой ситуации в отчаянье слали мне массу телеграмм.
Единственный путь, по которому можно доставить телеграмму, кроме
"Лэндровера", привозящего почту в Друимфиаклах по вечерам, - это поездка
на велосипеде по крутым и опасным тропинкам от почты до Друимфиаклаха, а
затем полторы мили пешком под откос.
   Итого: десять миль на велосипеде и три мили пешком. Деревенский
почтальон - человек исключительно пунктуальный и преисполненный чувства
долга. Первую свою телеграмму в Камусфеарне я получил в жаркий летний
день, когда горы прямо дымились от зноя, а изнывающий от мух скот стоял по
колено в воде в штилевом море. Взмокший почтальон стоял у дверей и
протягивал мне листок, на котором было написано :"С дн„м рожденья!" Гора
поднатужилась и родила мышь. Затем я с большим трудом убедил его в том,
чтобы он сам решал, срочная телеграмма или нет и отправлял несрочные
"Лэндровером" в Друимфиаклах вечером.
   Телеграммы, курсирующие между Западным нагорьем и Англией, иногда
претерпевают некоторые изменения, которые почтовые работники называют
"техническими причинами". В начале своего пребывания в Камусфеарне я
обнаружил, что, хотя мне дом, можно сказать, свалился на голову
практически бесплатно, прав у меня здесь как у хозяина не было никаких. Я
посчитал, что пропитание свое, состоящее главным образом из моллюсков,
можно значительно разнообразить кроликами. Тогда я телеграфировал
владельцу усадьбы и попросил у него разрешения на их отстрел. Он получил
от меня такую телеграмму: " Можно ли мне отстреливать Заиньку, и если да,
то где?"
   Я получил на такой садистский запрос положительный ответ и стал
отстреливать Заиньку по утрам и вечерам ружьем четвертьдюймового калибра с
глушителем прямо у окна своей кухни. Это в значительной степени решило
продовольственную проблему как мне, так и моей собаке Джонни. К сожалению,
Заинька и все его братцы теперь в Камусфеарне перевелись, и, если не
питаться только дарами моря, прожить здесь очень трудно.
   Примерно год или два у меня было козье молоко. Мораг по своей доброй
натуре приютила четыр„х коз, оказавшихся бездомными после смерти
владельца. Одну из них, грациозную шаловливую белую фею по имени
Майри-Бхан она подарила Камусфеарне. Это был чисто символический жест, ибо
козочка вовсе не сознавала, что произошла смена владельца, и предпочитала
общество своих подружек и старого развратного козла. Стадо, однако, стало
проводить значительную часть времени в Камусфеарне, где они взбирались на
стенку хозяйственного забора и объедали кроны старых яблонь и слив у
моста, что привело к необходимости создания высоких барьеров, которые
сейчас, когда коз уже давно нет, выглядят весьма странно и загадочно. Их
бесстыжие хищные глаза, сверкающие древней эгоистической мудростью,
мгновенно усматривали открытую дверь, и не единожды я возвращался домой с
дневной рыбалки и находил кухню в хаосе, мои последние куски хлеба
исчезали между проворными резиновыми губами козы, а Майри-Бхан нахально
возвышалась на столе.
   В конце концов предрасположенность к Камусфеарне привела к их гибели.
Там, где прошлый обитатель дома держал огород, вокруг росли большие листья
ревеня в значительном количестве. Однажды весной они объелись этими
листьями и все, кроме козла, перемерли. Он сам никогда не отличался
приятным запахом или покладистым поведением, а теперь, лишившись своего
гарема, стал просто невыносим. И только его великолепный внешний вид
помешал мне присоединиться к рядам его врагов. Он выжил, одинокий сатир,
печальный символ нерастраченного мужества и, наконец, бремя вынужденного
целомудрия стало для него невыносимым, он куда-то уш„л и сгинул.
   В мой дом вторгались не только козы, ибо в те дни вокруг дома не было
забора, и оставленная приоткрытой дверь принималась за молчаливое
приглашение для самых неожиданных и невероятных посетителей. Однажды,
вернувшись домой после нескольких часов отсутствия, я почувствовал, что
случилась какая-то беда.
   Мощные, глухие стоны перемежались со стуком, похожим на удары тяж„лого
молота по деревянному настилу. Мо„ воображение нарисовало картину,
превосходящую, если это возможно, невероятную действительность. На полпути
вверх по деревянной лестнице, там, где она поворачивает под прямым углом и
вед„т на небольшую площадку, застряла огромная черная стельная корова,
зажатая между двумя стенами, не в состоянии продвинуться впер„д и
боявшаяся крутого спуска назад. Е„ тыльная часть, чья бурная деятельность,
то ли в результате сильного волнения, то ли от сознательного стремления
уменьшить свои размеры, извергла на нижнюю часть лестницы содержимое
Авгиевых конюшен, которое практически преграждало путь любому из возможных
спасателей. Более того, несмотря на сво„ неустойчивое положение и воистину
слоновью дородность, она вс„ же оказалась способной брыкаться с
проворством поистине достойным лишь фавна. Однако, именно один из
приступов такой раздражительности прив„л, в буквальном смысле, к е„
падению.
   Попытка взбрыкнуть обоими копытами закончилась шумным и жалким
падением, и она так и разлеглась на сво„м огромном брюхе с измазанными
навозом ногами у подножья лестницы. Когда в итоге почти часового труда мне
удалось выставить е„ во внешний мир, у меня появились опасения за будущего
тел„нка. Но все мои страхи оказались напрасными. Некоторое время спустя я
уже помогал ей телиться, и не щипцами, а вер„вками, прикрепл„нными к
торчащим копытам. Тел„нок вывалился с ужасным шумом на каменный пол, а
полчаса спустя он уже стоял на ногах и сосал.
   Как я уже рассказывал, после того, как козы пропали в расцвете своей
брачной жизни, Камусфеарна пользуется только консервированным молоком.
Припасы доходят ко мне вс„ таким же тр„хступенчатым пут„м, как и почта.
Иногда мне по-дружески помогают в этом случайные люди. Я оставляю заказ
бакалейщику, скобянщику или аптекарю в Друимфиаклахе вечером, "Лэндровер"
подбирает его поутру и отда„т шкиперу на баркасе, который переда„т его в
магазины и привозит товар обратно, если, конечно его можно достать в том
"торговом центре". Ибо, хоть в таком маленьком селении и имеется довольно
много лавок, в них почти нечего купить.
   Такие совершенно обыденные вещи, как, скажем, вешалку для одежды или
пару голубых джинсов можно купить лишь в Инвернессе, что в ста милях
отсюда на другом берегу Шотландии, или же в Форт-Уильяме, расположенном на
таком же расстоянии к югу. Это вызвано вовсе ни характерным отсутствием
предприимчивости, схожим с отношением глупой девки к самым необходимым в
жизни вещам, примером чему был я сам в бытность владельцем острова Соэй.
Только в то время, когда я уже жил в Камусфеарне, в округе появилось
электричество, хотя оно до меня и не дошло благодаря стараниям Совета по
гидротехнике Западной Шотландии. До того все дома освещались керосиновыми
светильниками, и очень многие готовили на примусе.
   Однако, несмотря на пресловутую капризность электроснабжения на
Западном нагорье, все до единой лавки во всех селеньях немедленно
прекратили завозить керосин, метиловый спирт и свечи. В прошлом году, как
мне доподлинно известно, во всей округе на сотню миль вокруг не было ни
одной капли метилового спирта.
   Дружеский дух сотрудничества, однако, проявляется и в таких ситуациях:
однажды я послал сигнал СОС по поводу метилового спирта в удал„нную
деревню и получил в ответ довольно странный с виду пакет. Он вовсе не был
похож на метиловый спирт, и я с интересом развернул его. Внутри была
написанная карандашом записка, которую я не без труда расшифровал.
"Извините, метилового спирта нет, но вместо него я посылаю вам два фунта
сосисок."
   Чтобы как-нибудь разнообразить свою консервную диету, я сразу же начал
экспериментировать со съедобными грибами, но результат оказался неважным,
и мне так и не удалось пополнить ими свой рацион в Камусфеарне. У меня
было две книги, в которых со всевозможными иллюстрациями были представлены
съeдобные и несъедобные грибы, соответственно. Вооружившись таким образом,
однажды августовским дн„м я отправился в поиск. Солнце нещадно палило
поросшие лишайником и вереском камни, а я стал собирать грибы и проводить
их опознание .
   К вечеру вернулся нагруженным, как оказалось, гораздо большим
количеством образцов, чем их было в обеих книгах вместе взятых. Разложив
их как палитру пастельных оттенков на кухонном столе и раскрыв обе книги
для наглядности, я начал с интересом отделять козлищ от баранов. Однако,
почти сразу же обнаружил, что у каждого съедобного вида есть ядовитый
двойник, настолько похожий на него, что различить их практически
невозможно. Поломав голову около получаса, я собрал в одну кучу друзей и
переодетых врагов и отн„с их всех в помойную яму. Теперь у меня остался
только один гриб, на поиски которого я вс„ не решаюсь тратить время. Это
Boletus edulis, у которого коричневая лакированная как у булочки шляпка, и
который действительно похож вкусом на грибы. Лисички, нежные оранжевые
создания, похожие на игрушечные трубы, в неимоверных количествах растут
под деревьями на берегах ручь„в под горой. Но хоть и сказал о них один
писатель восемнадцатого века, что, отведав их, даже м„ртвый восстанет из
гроба, я нахожу их пресными и безвкусными, красота их более уместна в
таинственности мхов, папоротников и журчащей воды, чем за столом.
   Ещ„ в детстве членов моей семьи приучили смотреть на грибы с
осторожностью, и хотя мы собирали и поглощали конский гриб, нас учили, что
грибы-дождевики - ядовиты. Затем я узнал, что это вовсе не так, но до сих
пор удивляюсь, как они завоевали признание гурманов. Это самое
непритязательное, на мой взгляд, безвкусное блюдо. Ну никакого нет в них
вкуса и никакой изюминки, это просто-напросто гастрономическое ничто.
Иногда я задаюсь вопросом, а пробовал ли грибы тот, кто так восхваляет их
? Мисс Ровена Фарр из книги "Тюленье утро" ела их и была, так сказать, от
них в восторге.
   Итак, грибы остались в Камусфеарне большей частью нетронутыми и
процветают среди папоротников в рассеянном свете под бер„зами на берегах
ручь„в у скрытых водопадов, красуясь многочисленными оттенками
фиолетового, зел„ного, красного и оранжевого цвета. Их щиплют разборчивые
понимающие грызуны, восприятие которых не испорчено попытками
идентификации этой пищи.
    
  
 Глава 3  
  
 Только на девятом году пребывания в Камусфеарне я пров„л в дом
водопровод, до этого воду приходилось таскать из ручья в„драми. В первые
годы на ручье был крепкий мост с каменными быками, и под ним можно было
брать воду, не загрязн„нную скотом, который чуть ниже моста ходил вброд.
Затем, в 1953 году мост смыло во время зимнего паводка, и следующий мост
построили только через пять лет. Летом здесь между камнями не более фута
глубины, а дальше до тр„х-четыр„х футов, когда ручей нес„т свою
неподвижную на вид воду янтарного цвета меж ольховых берегов, но на ветках
деревьев висят остатки тины и водорослей, свидетельствующие об уровне воды
при наводнениях зимой. Когда штормовые ветры дуют с юго-запада, а ручей с
р„вом нес„тся навстречу подступающему морю, ольховые деревья стоят
наполовину затопленные водой, а летом засохшие почерневшие остатки
водорослей болтаются на их ветках на высоте десяти и более футов над
уровнем воды.
   После того, как мост снесло, перебираться через ручей и подниматься по
отк