крупный недостаток: в ней
был однослойный пол, и она располагалась прямо над жилой комнатой. Хотя
миски у не„ были непроливашками, предназначенными для собак, для не„ это
не было преградой, так как, если ей не удавалось опрокинуть их просто так,
то она брала их в обе руки и переворачивала, а потолок, как я уже говорил,
был далеко не водонепроницаем. В первые дни она не очень точно попадала в
свой туалет, а это место, к сожалению, приходилось примерно над креслом,
где обычно сидел любой гость. Вода умножает свои достоинства для выдры,
если она падает или движется каким-либо другим образом. А Эдаль
обнаружила, что, если перевернуть чашку наверху, то можно пробраться вниз
на кухню и получать двойное удовольствие от капель, падающих с потолка. Я
видел е„ на полу кухни с задранной вверх головой и раскрытым ртом, она не
упустила ни одной капли, сочившейся сверху.
   Эдаль была очень разочарована тем, что те немногие собаки, с которыми
ей разрешали познакомиться, далеко не устраивали е„ как товарищи по играм.
В общем и целом они относились к ней как к человеку другой расы, и она
откровенно обижалась на них за это и огорчалась оттого, что они не
принимали е„ за свою. За немногими исключениями, они рычали, лаяли на не„
и огрызались при е„ приставаниях. Первая, медлительная золотистая
лабрадорская сука, сидела перед камином, повернувшись задом к Эдаль с
откровенно неприступным видом. Время от времени Эдаль, не решаясь подойти
к ней напрямую, осторожно протягивала свою обезьянью лапку и трогала е„
неподвижный ж„лтый круп, издавая, тем временем, тоненькие, жалобные
горловые стоны. Е„ откровенно удивляла невозможность установить дружеские
отношения, так как она была непривычна к отказу.
   Только две собаки на время подружились с ней, но обе очень скоро
посчитали е„ слишком назойливой личностью. Особо ретивая желтоглазая сука,
пойнтер, которую прив„з судья Джеймз Робертсон, вначале проявила тот дух,
который требовала Эдаль от своих приятелей. Она вс„ бегала кругами, пока
Эдаль удивительно ловко срезала углы, это было уж слишком для собаки,
которая оказалась в конце концов на спине посредине ручья, а Эдаль
дразнила е„ с берега. Этот случай вызвал холодок в их отношениях, которые
позже расстроились совсем, пойнтер стал осторожничать, а затем откровенно
проявлять враждебность. Когда я заметил е„ хозяину о таком плачевном
отсутствии выдержки, он ответил:
   - Ну, она же не думала, что ей прид„тся развлекать какую-то выдру, тем
более если е„ зовут Коротышка. (Как и большинство ручных зверьков Эдаль,
после появления в Камусфеарне, получила массу всяких кличек, среди которых
эта, пожалуй, была самой безобидной).
   Эрик Минклейтер прив„л большого английского сеттера, великолепного
зверя по кличке Топсель. Тот тоже сначала попробовал было порезвиться с
выдрой, на этот раз на песке, но, как и пойнтер, вскоре понял, что бегать
вокруг не„ кругами бесполезно, так как глаз у не„ был отточен на радиусы.
Таким образом, постоянно одураченный, он стал истерически лаять, а Эдаль
спасалась бегством в море. Я вс„ ещ„ надеюсь, что когда-нибудь найд„тся
собака, которая будет играть с ней как Присцилла в Африке.
   Выдра и пятеро диких гусей были всем известными обитателями
Камусфеарны, хотя в течение лета там были и другие временные жители.
Молодая славянская поганка, которая из множества водо„мов в этой местности
умудрилась сесть на наш маленький бассейн, который мы выкопали за домом
для Эдаль, посчитала, что сеточный забор вокруг него слишком высок, чтобы
взлететь. Несчастный слепой мышонок, которого бросила родительница пока
несла его от внезапно переполненных наводнением местных дренажных канав, и
который прожил всего четыре дня, пока его кормили из с трудом
изготовленного подобия материнской титьки. Раненая, едва оперившаяся
серебристая чайка, подобранная невдалеке от дома и умиравшая под ветром и
дождем, вскоре поправилась, стала летать и в какой-то мере стала питаться
отходами нашего хозяйства. И водяной погоныш, который прибыл из деревни в
картонной коробке, на оборотной стороне этикетки которой было написано :
"Что это за птица, их что, обычно находят на шестке у камина?" Его
совершенно неожиданно нашли сидевшим, нахохлившись, у потухшего камина,
когда хозяин утром спустился в гостиную из спальни. Я очень удивился тому,
что такая птица, с которой обычно сталкиваешься во время е„ коротких
неуклюжих перел„тов над камышом в каком-нибудь бекасовом болоте, одно из
самых непритязательных летающих существ, вдруг закончила свой хоть и
невидимый, но надо полагать, неудачный и бездарный пол„т таким образом.
Совершенно непримечательная, можно сказать, птица, с неопредел„нным
опереньем, неуклюжая в движениях, а по привычкам вообще такова, как будто
бы е„ и нет совсем. Однако тот экземпляр в картонной коробке, который
таким образом вынужден был, так сказать, сблизиться и установить
социальный контакт с человечеством, оказался очень ярок, с виду даже
щеголеват, с серыми рубиновыми глазками и напористым холерическим
темпераментом. Он наскакивал как бойцовский петух на любую протянутую к
нему руку, а обманчиво тоненький красный клюв обладал похожей на щипцы
хваткой. Ему откровенно не нравились обстоятельства его позорного плена,
но он прибыл вечером, и мне не хотелось выпускать его на волю, не
убедившись, что он здоров. Он пров„л ночь в моей спальне, пол которой по
такому случаю был усыпан земляными червями и прочими подобными невкусными
подношениями. То ли гоняясь за ними, то ли, чтобы утвердиться самому, он
топал всю ночь, по словам гостя, ночевавшего этажом ниже, подобно мышонку
в кованых сапогах. Поутру выяснилось, что он здоров телом и душой, его
выпустили, и он растворился в окружавшей нас природе.
   И, наконец, самое большое впечатление произвело на нас появление дикого
кот„нка.
   Однажды выяснилось, что наше нагревательное устройство "Калоргаз" (в
тот год это была новинка), осталось почти без топлива, и мы сразу же
решили съездить на лодке в деревню за пять миль отсюда. Стоял
золотисто-голубой сентябрьский ден„к, и море между островов было гладким,
как поверхность глыбы полированного камня.
   Был отлив, и в шхерах показались макушки водорослей, так что, если бы
мы не торопились из-за боязни, что магазин в деревне закроется, то
объехали бы маяк с внешней стороны. Теперь же возможность сэкономить
десять минут заставила нас рискнуть, несмотря на то, что можно было
напороться на мель, и мы решили пойти протокой между маяком и соседним
островом. Я был у руля, а Джимми Уатт стоял на коленях в носу лодки,
указывая мне направление между камней. Вдруг он взволнованно крикнул и
обратил мо„ внимание на нечто на поверхности по правому борту.
   Там, метрах в пятнадцати от нас, был дикий кот„нок-подросток, который
неуверенно плыл в направлении дальнего острова. (Позднее я узнал, что
дикие кошки нередко отправляются в плаванье, даже если их не преследуют,
но в то время мне это показалось таким же странным явлением, как рыба,
ползающая по земле). Глубина была больше тр„х метров, и кот„нок плыл
медленно, высоко задрав голову, так что вся спина и хвост у него были над
водой и сухие. Я хотел было повернуть к нему, но именно в этот миг стойка
подвесного мотора, которую мы в спешке закрепили не очень плотно,
соскочила с одной стороны , и мы остались без руля. К нашему удивлению кот
повернул к лодке как спасательному средству, и надавив на мотор одной
рукой, я сумел подплыть к нему. Я никогда не имел дела с живыми дикими
кошками и подумал, что Джимми в лучшем случае отделается сильными
царапинами, но когда он подхватил его под пузо, раздалось лишь шипенье.
Затем Джимми поднял его и бросил в плет„ную корзину. Трудно было усмотреть
в этом жалком, покорном, пушистом заблудшем кот„нке грозное и неукротимое
по слухам существо и я подумал было, что появилась возможность проверить
эту версию самому. Трудно представить себе, как можно в Камусфеарне
совместить при всей их покладистости дикую кошку и выдру, и я подумал о
Мораг. Она, может, и приютит его как воспоминание о детстве, так как
давным-давно держала помесь дикого кота и домашней кошки, об утрате
которой она в свое время горевала. В то время она работала экономкой в
охотничьем домике на берегу реки в четыр„х милях от побережья, мы
отказались от мысли пополнить свои запасы газа и направились вверх по
реке. Мораг, однако, уже уехала на почтовом "Лэндровере" в Друимфиаклах, у
охотничьего домика нам дали машину, и мы последовали за ней домой.
Спокойствие кот„нка в корзине теперь сменилось низким, но почти
беспрерывным рычаньем, которое свидетельствовало о едва сдерживаемом гневе.
   Когда выяснилось, что у Мораг и так слишком много домашних забот, чтобы
заняться ещ„ дикой кошкой, мне следовало, без сомненья, выпустить е„, но
несмотря на вс„ то, что я слышал и читал о неукротимой природе диких
кошек, я не встречал никого, кто мог бы лично рассказать мне об этом. Мне
также было известно, что целого и невредимого кот„нка уда„тся поймать
очень редко, и я чувствовал, что возможность проверить действительность
этого мифа упускать нельзя. Я вернулся на заимку и оттуда позвонил доктору
Морису Бэртону, зоологу, у которого дома в Саррее содержится большой набор
диких зверей, который всю свою жизнь посвятил изучению поведения животных
и имеет опыт общения со всеми представителями британской фауны. Как это ни
странно, однако, оказалось, что он никогда не держал диких кошек и не знал
никого, кто бы пробовал приручить их, хоть и слыхал об одном человеке,
который всю жизнь мечтал заполучить для эксперимента здорового кот„нка. Он
вызвался позвонить своему другу, который перезвонит мне через полчасика, и
через некоторое время я переговорил с г-ном Уильямом Кингхэмом, который
пообещал на следующее утро выехать из Лондона на машине, чтобы забрать
кошку. Дело было в пятницу вечером, и он предполагал завершить
семисотмильное путешествие к утру в воскресенье.
   Я отв„з теперь уже явно рычащую корзину на лодке в Камусфеарну.
Оставался единственный способ переждать следующие полтора суток : убраться
из своей спальни в пользу кот„нка, а самому спать на кухне. Я проделал это
не очень-то охотно, и не только потому, что представил себе, во что она
превратится после этого, но и потому, что прошло лишь три дня с тех пор,
как я вернулся туда после отъезда своего последнего гостя.
   Когда мы причалили к берегу у дома, уже стемнело, и в ту ночь не было
никакой возможности достать подходящей пищи для дикой кошки. Я оставил
корзину в своей спальне открытой, поставил рядом блюдечко
консервированного молока и несколько кусочков молоки морской форели.
Подумав, заткнул печную трубу клубком проволочной сетки.
   Наутро, после уже ставшей привычной ночевки в спальном мешке у камина,
при беглом осмотре спальни кошки обнаружить не удалось. Исчезла одна
молока и вс„ молоко из блюдца, в центре моей постели было весьма пахучее
месиво, но автора всего этого безобразия не было видно нигде. Мне
помнится, точно так же мы ещ„ детьми запирали ежей в комнате, из которой
не могла бы ускользнуть и мышь.
   Утром, едва проснувшись, ещ„ неумытые, но снедаемые любопытством, мы
находили лишь одну иголку, которая свидетельствовала о том, что это был не
сон. Я подозревал, что взрослые вмешивались в эти дела по ночам, но в том
возрасте мы все были и очень большими фантаз„рами, и фаталистами.
   При более тщательном обследовании кошка нашлась в трубе. Она вытащила
ненад„жную затычку из проволочной сетки, и забралась, как сова на
приступочку где-то в полуметре выше рядом с реш„ткой. Мои первые попытки
достать кошку оттуда лишь загнали е„ ещ„ выше в трубу, в такое место,
откуда выгнать е„ можно было только таким орудием с дистанционным
управлением, как веник для чистки труб.
   Меня это огорчило, так как изловить е„ вс„-таки было необходимо, и так
же было ясно, что это может травмировать объект, который предстояло
приручать. Но выбора не было, и Джимми Уатт, вооружившись беч„вкой и
грузом, взобрался на крышу, а я, надев несколько пар рукавиц и перчаток,
ждал внизу, приготовившись схватить кот„нка, когда он спустится до
пределов досягаемости.
   Все рукавицы, как оказалось, были совсем ни к чему, хотя было
достаточно рычанья и плевков, но никакого возмездия. Освободившись, кошка
одним прыжком забралась в самый темный угол комнаты, и, пока я изолировал
дымоход, оставалась там, а глаза у не„ тускло сверкали.
   Наступило воскресное утро, в моей спальне был полный разгром, но не
было никаких признаков появления спасательной бригады с юга. По-видимому
ночью у моего пленника во всей красе проявился его норов. Он
сосредоточился не на побеге, а на разрушении, изорвал письма, играл в мяч
пузырьками чернил, с воздушной л„гкостью подымался на самые удал„нные
полки, о которых выдра не помышляла в своих даже самых буйных мечтах. Он
хорошо пообедал остатками кулик-сороки, от которой не осталось ничего,
кроме перьев с крыльев и клюва. Надругательство в центре постели
повторилось, гораздо ярче и откровеннее, можно сказать, чем прежде. На
день кошка устроилась в тростниковой корзине, плет„ном коробе,
предназначенном для перевозки грузов на пони, который мы когда-то нашли на
берегу, и который теперь висел на стене как урна для бумаг, вне пределов
досягаемости для выдр.
   Необходимость охотиться на птиц в ближайшей округе, чтобы прокормить
эту тварь, тревожила меня. Многие птицы в непосредственной близости к
Камусфеарне были гораздо более ручными, более доверчивыми, чем в тех
местах, где то один, то другой охотник постоянно шастает с ружь„м. Мне не
хотелось нарушать это спокойствие, и, когда я вышел из дома с заряженным
ружь„м, то чувствовал себя мерзким предателем по отношению к этому
небольшому святилищу, которому я так долго поклонялся. Положение
усугублялось гусями, которые настойчиво следовали за мной, иногда пешком,
иногда, заметив меня издалека, прилетали ко мне туда, где я,
замаскировавшись, сидел на скале какой-то удал„нной шхеры. Они меня
смущали, мне было как-то стыдно оттого, что они могут стать свидетелями
проявления хищнической стороны моей натуры. Пока я, скорчившись, сидел там
под мелким дождичком и сол„ным ветром, то заметил, что твержу про себя
детское заклинание :
   "Я делаю это лишь затем, чтобы жил кот„нок". Затем оно, по
рассеянности, перешло в слова и мелодию полузабытого гимна: "Он погиб,
чтобы мы могли жить". И тогда я понял, что подсознательно переступил тот
рубеж, перед которым пасовал разум, - ведь все христиане вс„-таки питаются
плотью и кровью Господа своего.
   Итак, хоть и с неохотой я обеспечил дикую кошку дичью, которую
предпоч„л бы видеть живой : песчанка, баклан, сорочай и кроншнеп, а мой
нежданный гость лихо пожирал их и продолжал гадить прямо посреди моей
постели. Я поставил на пол ящик с земл„й, и, хотя его поутру сильно
расковыряли, и оттуда крепко несло аммиаком, вс„ же постель оставалась
главным сортиром.
   В понедельник пришла телеграмма, где говорилось, что г-н Кингхэм дн„м
раньше добрался до Глазго, но заболел и был вынужден вернуться назад. Не
ведая о том, что телефон, с которого я разговаривал с ним, находится в
пяти милях отсюда по морю, он просил позвонить ему в Саррей в тот же вечер.
   Так как спасение, которого я ежечасно ждал, таким образом отодвигалось
на неопредел„нное время, я снова отправился в ту деревню с ненад„жным
подвесным мотором, который дов„з меня только в одну сторону, но спасовал
на обратном пути.
   Кое- как добравшись домой на в„слах поздно вечером, я получил обещание,
что меня немедленно известят телеграммой о будущей судьбе дикой кошки.
   Затем последовали ещ„ задержки и недоразумения, и неделю спустя после
поимки на железнодорожную станцию в двенадцати милях от меня по морю
прибыл посыльный, который послал в Камусфеарну нанятую лодку. Сам он не
поехал на ней, а я-то полагал, что он приедет, переночует, получит у меня
необходимые сведения о повадках дикой кошки. Так что я совсем не был готов
к тому, чтобы засадить животное в ящик так вот сразу, пока лодка стояла и
ждала у кромки прибоя.
   Однако, хоть посыльного самого и не оказалось на месте, он прислал
прочный и удобный ящик, набитый соломой, в одном из углов которого лежала
пухлая неощипанная курица.
   Для кошки же, эта третья и по необходимости поспешная поимка также
обернулась ещ„ одной травмой. Он, - по манере испражняться я смутно
предполагал, что это самец, - съ„жился на высокой полке под защитой
пишущей машинки (которую уже сбрасывала и разбила выдра) и при первом же
приближении руки в рукавице издал тигровое, очень грозное
предупредительное рычанье. При втором приближении он спрыгнул с полки на
стол в про„ме окна и, рыча, съ„жился там, прижавшись спиной к стеклу.
   В это время Джимми, который рыбачил с лодки, по возвращении баркаса,
вернулся домой и потребовал взять вс„ на себя. Он одел рукавицы и ступил
на арену со всей самоуверенностью своей неопытности. При его первом
приближении кошка вся изменилась, почти, я бы сказал, преобразилась. Исчез
даже нам„к на пушистого домашнего ручного персидского кот„нка, на его
месте возник дикий свирепый зверь перед лицом кровного врага. Выставив уши
не назад, а вниз, растопырив их по сторонам широкого плоского черепа, так
что не только волосы, но и поры, из которых они растут, встопорщились, он
оскалил не только клыки, но все зубы и даже десны, а ж„лтые глаза его
превратились в щ„лочки, излучавшие ярость и ненависть, его полосатый хвост
вздулся раза в два больше обычного, и он прижался спиной к оконному
стеклу. И пока одна лапа была высоко поднята с растопыренными когтями,
вторая оставалась на столе, передние лапы как бы телескопически
вытянулись, эти бархатные конечности в мгновение ока превратились из
средства передвижения в далеко разящее оружие, рассекающее вс„ и вся. Я не
видал ничего подобного этому, как образ первобытной жестокости это было
великолепно, но это была война.
   Джимми, который до сих пор привык обращаться только с такими
существами, чей блеф можно легко игнорировать, не устрашился при таком
проявлении агрессивности, но отступил, когда ему прокусили и рукавицу и
ноготь большого пальца.
   Казалось, дело зашло в тупик, когда вдруг до нас дошло, что можно, так
сказать, загнать кошку в угол, приставив к нему открытую крышку ящика и
прижав к стеклу.
   Этот ман„вр сразу же увенчался успехом, он нырнул в сумрачное нутро
ящика за соломой и затих. С тех пор я больше его не видел, но не
исключено, что мы встретимся снова, так как его новый владелец пообещал,
что если кошка повед„т себя так, как об этом говорят в легендах, и е„
невозможно будет приручить, то его вернут в Камусфеарну и выпустят на волю
там, где дикие кошки пользуются привилегиями и защитой.
   Сейчас октябрь, и вот уже шесть месяцев подряд я живу в Камусфеарне. На
склонах Ская за проливом уже ревут самцы оленей, а вчера дикие лебеди
пролетели к югу низко над свинцово-ч„рным морем. Граница прибоя вдоль
берега залива отмечена опавшими листьями, которые снесло в море ручь„м, и
под порывами леденящего морского ветра они трепещут и кувыркаются на
песчаных склонах. Лето с дикими розами и мягким голубым морем, плещущимся
у белых песчаных островов, кончилось; цветы вереска завяли, а алые
рябиновые ягоды опали. Впереди нас ждут короткие сумрачные зимние деньки,
когда седой водопад будет реветь поверх камней, по которым было так горячо
ступать при летнем солнце, а холодный, сол„ный и сырой ветер будет стучать
в окна и стонать в трубе. В этом году меня здесь не будет, я не увижу и не
услышу всего этого. Дом для меня вс„ ещ„ крепость, из которой я делаю
вылазки и набеги, это отво„ванный редут, за стенами которого можно
укрыться, зализывать раны и планировать новые путешествия к дальним
горизонтам.
   И вс„ же, пока есть время, есть уверенность в возвращении.
    
  
 Камусфеарна Октябрь 1959 года  
  
 
 
 
    
 Благодарю тебя, мой добрый гений, близкий ко мне как тен