к молния и изящными, как балерина.
   Однако, очень немногим приходилось наблюдать за ними в воде достаточно
долго, и я не знаю ни одного зоопарка, где бы выдр держали в стеклянном
аквариуме; мне кажется что такое зрелище затмило бы все остальное.
   Мы пробыли с Миджем в Лондоне чуть ли не целый месяц. За это время
квартира, по словам е„ хозяина, стала походить на нечто среднее между
обезьянником и складом мебели. Крыша гаража была обнесена сеткой, к
лестнице на антресоли была приделана калитка, так что временами его можно
было удалять из комнаты. Телефон на антресолях упрятали в ящик (запор
которого он вскоре научился открывать), платяной шкаф отгородили
проволочной сеткой, свисавшей с самого потолка, а электропроводку убрали в
деревянные короба, после чего помещение стало походить на электростанцию.
   Все эти меры предосторожности были совершенно необходимы, ибо, если
Мидж считал, что его устранили слишком надолго и в особенности от тех
гостей, с которыми ему хотелось познакомиться, то он с чрезвычайной
изобретательностью начинал крушить вс„ вокруг. Никакие мои ухищрения не
могли устоять перед его гением, всегда оказывалось что-то, чего я
недоуч„л, всегда находилось какое-то средство для выражения треском или
звоном его настроения или разочарования, и очень скоро я понял, что
профилактика - гораздо более удобное средство, чем лечение.
   В спектаклях, которые он задумывал, не было ничего случайного, он
вкладывал в них вс„ упорство и изобретательность своего замечательного ума
и проворство мускулистого тельца. Однажды вечером, к примеру, уже после
третьего или четв„ртого визита строителей, которые, как мне казалось,
оставили после себя совершенно выдронепроницаемую обстановку, я, учитывая
пожелание одной своей гостьи, боявшейся за сохранность своих нейлоновых
чулок, выставил Миджа на часок на антресоли. Несколько минут спустя он
появился на перилах антресолей, бесстрашно балансируя на узком поручне, и
не обращал никакого внимания ни на нас, ни на высоту, на которой
находился, ибо план его, очевидно, уже созрел. Над перилами по всей длине
антресолей на бечевке висели различные декоративные вещицы: сумка пастуха
с Крита, кинжал и ещ„ кое-какие предметы, которые я теперь уж и не могу
припомнить. Целенаправленно и с видом величайшего самодовольства Мидж
начал перегрызать вер„вочки, с которых свисали эти поделки и сувениры.
   Перегрызя одну из них, он останавливался, чтобы посмотреть, как она
шл„пнется на паркет внизу, затем осторожно продолжал продвижение по
перилам и подбирался к следующей. Мы с гостьей стояли внизу, стараясь
поймать наиболее хрупкие вещи, и, мне помнится, когда последний, так
сказать, фрукт, упал с ветки, она повернулась ко мне и со вздохом сказала:
"Ну разве ты не видишь, что это просто не может так продолжаться дальше?"
   Гораздо чаще, однако, когда его предоставляли самому себе в квартире,
он обычно часами играл со вскоре установившимся набором игрушек: шариков
для настольного тенниса, стеклянных шариков, гуттаперчевых мячиков и
панцирем водяной черепахи, который я прив„з из его родных болот. Те
вещицы, которые были поменьше, он вскоре очень ловко стал бросать рывком
головы через всю комнату, а с шариком от настольного тенниса он изобр„л
свою собственную игру, которая занимала его по получасу кряду. Раздвижной
чемодан, который я брал с собой в Ирак, по пути домой испортился так, что
в закрытом виде крышка оказывалась под наклоном от одного края к другому.
Мидж обнаружил, что, если положить шарик на верхний край, то он
скатывается на другую сторону без посторонней помощи. Он бросался к
другому краю, чтобы успеть туда раньше шарика, прятался от него, потом,
пригнувшись, подпрыгивал и хватал его в тот момент, как тот касался пола,
и затем снова трусил к высокому краю.
   Эти игры занимали у него половину того времени, что он находился дома и
не спал, но несколько раз в день ему нужно было как психологически, так,
думается и физически довольно продолжительное время побаловаться с
человеком. Ползая под ковром и считая себя таким образом невидимым, он
вдруг выскакивал оттуда с триумфальным визгом, если чья-то нога
оказывалась поблизости, или же, забравшись в чехол дивана, он начинал
изображать тигра, или устраивал засаду на кого-нибудь, как это делает
щенок, прыгая вокруг человека, захл„бываясь от визга и урчанья, а то
просто прыгал взад и впер„д, делая вид, что пытается укусить.
   Вот эти-то "укусы" и представляли собой самую большую беду, так как
зубы у него были острые, как иголки, и как бы тихонько он не пытался ими
пользоваться, эти игры, должен признаться, нередко кончались тем, что на
руках игравшего с ним оставались видимые следы его успеха в такой тактике.
Было не больно, но у гостей складывалось дурное впечатление, и многие из
них относились к нему так же недоверчиво, как к какому-либо незнакомому
задире.
   Но вскоре я наш„л безотказное средство отвлекать его внимание, если он
становился слишком возбужд„нным. Успех этого средства заключается, думаю,
в том, что тут проявляется характерная черта выдр: не останавливаться ни
перед какими препятствиями. Я брал черепаховый панцирь, заворачивал его в
полотенце и туго завязывал концы узлами. Вскоре он стал узнавать эти
приготовления и следил за ними, не шелохнувшись, до тех пор, пока я не
отдавал ему сверток. Затем он обхватывал его передними лапами, вонзал зубы
в узлы и начинал возить св„рток по комнате как будто бы совершенно безо
всякой цели. Но это было обманчивое впечатление, потому что, как бы сложны
ни были узлы, он развязывал их минут за пять - десять. В конце этого
представления он любил похвалу, и, казалось, ожидая е„, снова приносил
полотенце и панцирь, чтобы ему их завязали. Сначала он притаскивал
полотенце, волоча его по полу, а потом отправлялся за панцирем и толкал
его перед собой как футбольный мяч.
   По ночам он преспокойно спал в моей постели, л„жа на спине и положив
голову на подушку, а по утрам принимал вместе со мной ванну. Будучи
совершенно безразличным к температуре, он бросался в воду, которая была
ещ„ слишком горяча для меня, и пока я брился, плавал вокруг, играя мыльной
пеной, разными целлулоидными и резиновыми уточками и корабликами, которые
стали накапливаться у меня в ванной так, как это бывает в семье, где есть
дети.
   На улице я прогуливал его на поводке точно так же, как если бы он был
собачонкой. И точно так же как собаки он вскоре стал выказывать
предпочтение к определ„нным улицам и перекр„сткам, на которых собаки всех
пород и размеров оставляли интригующие знаки. Эти знаки были, пожалуй, тем
более загадочными, так как сделаны они были, так сказать, на иностранном
языке. Неизвестно, умел ли он разгадывать их смысл, содержали ли они для
него разные эротические, дерзкие или вызывающие образы, но он по нескольку
минут кряду изучал содержимое этой местной собачьей почты и иногда сам
изливал свой жидкий комментарий, который, без сомненья, был так же
мучительно таинственен для следующего посетителя.
   Не решаясь предугадать результат его встречи с какой-либо собакой, так
сказать, нос к носу, я обычно брал его на руки, если нам встречалась на
улице собака без хозяина, а он со своей стороны проявлял к ним большей
частью равнодушие. И только один раз мне удалось заметить некое взаимное
узнавание, некоторого рода признание подобия ценностей собак и выдр. Это
было однажды утром, когда, отправляясь на прогулку, он отказался
расстаться с новой игрушкой, большим резиновым мячиком, ярко раскрашенным
разноцветными секторами.
   Мячик не умещался у него во рту, поэтому он н„с его, прикусив с одной
стороны, что придавало ему вид страдающего зубной болью. И вот в таком
виде он резво отправился вдоль по улице, потягивая за поводок. На первом
же перекр„стке, заворачивая за угол, он встретился нос к носу с очень
толстым спаниелем без хозяина, который степенно н„с в пасти целый пакет
св„рнутых в трубку газет.
   Обремен„нные каждый своей ношей, они, поравнявшись, едва могли
повернуть друг к другу морды, но глаза их до предела скосились в сторону,
критически оценивая незнакомца. А когда они разошлись на несколько шагов,
оба вдруг замерли на мгновенье, как бы озар„нные какой-то внезапной
догадкой.
   Во время таких прогулок по лондонским улицам у Миджа вскоре выработался
целый набор привычек. Совершенно ясно, они сродни ритуалу детей, которые
по пути в школу и назад обязательно ставят ногу точно в центр каждого
квадрата на тротуаре, трогают каждый седьмой прут металлической изгороди и
обходят с внешней стороны каждый второй фонарный столб. Напротив моего
дома была одноэтажная начальная школа, фасад которой опоясывала невысокая
стенка фута два высотой, отделявшая от дороги палисадник шириной в
коридор. По пути домой, но никогда по выходе из дома, Мидж тянул меня в
направлении этой стенки, вспрыгивал на не„ и бежал галопом по ней на
протяжении всех тридцати ярдов, чем безнад„жно отвлекал как школьников,
так и весь персонал. На некоторых улицах он ходил только по одной стороне,
упираясь всеми лапами при попытке перейти на другой тротуар, а у некоторых
канализационных реш„ток он надолго замирал, напряж„нно вглядываясь вниз и
не давая уводить себя. По возвращении домой он отчаянно скр„бся в дверь,
чтобы его скорей впустили и, как только с него снимали поводок, тут же
валился на спину и с невообразимой быстротой, так что в глазах рябило,
начинал извиваться на полу, прежде чем вернуться к своим игрушкам.
   Многое в его действиях походило на ритуал, и, думается, немногие из
тех, кто держит диких животных, сознают огромную важность определ„нного
режима в поддержании чувства безопасности и удовлетворения у животного.
Как только нарушается завед„нный порядок и появляется какой-то новый
элемент, какой бы то ни было мелкий и незаметный штрих, возникает боязнь
нового, что присуще всему животному миру, включая человека. Вс„ живое
существует по так или иначе завед„нному порядку, мелкие ритуалы этого
режима образуют как бы вехи, границы безопасности, дающие надежду стены,
устраняющие horror vacui (боязнь пустоты).
   Так же и в нашем роде человеческом после какой-либо душевной бури,
когда кажется, что все вехи снесены, человек начинает в умственных
пот„мках шарить руками в поисках стен, чтобы удостовериться в том, что они
на месте. И этонепременный жест, ибо они стены его собственного здания,
без какой-либо универсальной действительности, а то, что человек создал,
то он может и разрушить. Для животного эти вехи гораздо важнее, поскольку
в отрыве от своего естественного окружения, своей экологической нормы
относительно немногое из того, что воспринимают чувства, можно
потенциально осознать, и уже созданы условия небезопасности. Как и у
людей, ощущение опасности у животных может выражаться в робости, плохом
настроении и упадке здоровья, или же чрезмерной привязанности к опекуну. К
сожалению, этот последний аспект побуждает многих к культивации чувства
неуверенности у своих подопечных, будь то реб„нок или животное, как
средства к достижению какой-либо цели.
   Примерно в это же время Мидж впервые, серь„зно и преднамеренно, укусил
человека.
   Питался он теперь живыми угрями, которые, как я узнал, представляют
собой основную пищу многих пород выдр, с добавлением смеси из сырых яиц и
нешлифованного риса, липкого месива, вкус к которому он, без сомненья,
приобр„л ещ„ в бытность свою у арабов. Угрей я держал в перфорированном
ведре под кухонным краном и кормил его ими в ванной. У нас выработался
способ успокоения его, когда он становился слишком буйным: в полную ванну
пускали тр„х-четыр„х угрей и закрывали его там. В тот раз я неплотно
закрыл дверь, Мидж предпоч„л принести второго угря в комнату и есть его
тут. Этому мне было нечего противопоставить, хоть он и был весь мокрый, а
от угря оставалась слизь, ибо глупо пытаться отнять у дикого животного его
добычу. Но, когда, откусив несколько раз, он решил оттащить его наверх на
антресоли, я представил себе мокрую и вымазанную слизью постель и решил
воспрепятствовать этому. Я надел три пары перчаток, верхние из которых
были л„тными рукавицами на толстой подкладке.
   Догнал я его посредине лестницы, он положил угря, накрыл его лапой и
зарычал на меня высоким протяжным рыком, который мог перейти в вой.
Преисполненный ликующей самоуверенностью, я спокойно заговорил с ним,
объяснив, что он не может мне сделать больно и что я сейчас возьму угря и
отнесу его обратно в ванную. Рычанье стало гораздо громче. Я нагнулся и
положил свою руку в рукавицах на угря. Он взвизгнул, но вс„ же не
предпринял никаких действий. Затем, когда я начал поднимать угря, он
укусил. Укусил и тут же отпустил, клыки его верхних и нижних челюстей
прошли через три слоя рукавицы, сквозь кожу, мускулы и кость и встретились
с отчетливым хрустом посреди моей руки. Он отпустил почти в то же
мгновенье и тут же повалился на спину и завизжал, прося прощенья. Угорь
по-прежнему был у меня в руке, и я отн„с его назад в ванну, но Мидж не
обращал больше на него никакого внимания, а крутился вокруг меня, тыкался
в меня мордочкой и повизгивал, ласкаясь и озабоченно глядя на меня.
   В кисти у меня оказались перебиты две маленькие косточки, и в течение
недели она распухла до размеров бокс„рской перчатки, что было очень больно
и приводило меня в сильное смущение в присутствии тех, кто с самого начала
был скептически настроен по поводу приручения Миджа. Я получил резкое и
необходимое напоминание о том, что, хотя он и может носить по улицам
Лондона ярко раскрашенные мячики, вс„-таки это не спаниель.
   Прошло не меньше тр„х недель, прежде чем я предпринял сколь-либо
серь„зную попытку установить породу Миджа. И это было вызвано вовсе не
отсутствием любознательности, а нехваткой времени и подходящей
возможности. Я полагал, что мне прид„тся посидеть хотя бы ден„к в
библиотеке Зоологического общества, а в то время Миджа нельзя было
оставить одного больше чем на час, без того, чтобы он не начал
раздражаться. Можно представить себе, какое удивление вызывал он при наших
прогулках по улицам Вест-Кенсингтона, и мне стало ясно, что на град
вопросов, которыми сопровождались наши прогулки, я мог дать лишь очень
расплывчатый и неудовлетворительный ответ.
   Вряд ли стоит удивляться тому, что рядовой лондонец не узна„т выдру, но
разнообразие догадок о том, что это за животное, поражало меня не в
меньшей степени, чем последовательная точность, с которой меньшинство било
вокруг яблочка, ни разу не попав в него. Выдры принадлежат к относительно
небольшой группе животных, называемых куньими: сюда входят барсук,
мангуста, ласка, горностай, хор„к, куница, норка и другие. Чиновник в
каирском аэропорту одним из первых ближе всего подобрался к яблочку, когда
спросил, не горностай ли Мидж.
   Теперь же на улицах Лондона меня постоянно осыпали вопросами, называя
практически всех зверьков из семейства куньих, кроме выдры. Более
отдал„нные догадки касались почти всех зверей от котика до белки. Вопрос о
котике был одним из самых распростран„нных, хотя далеко не самым
необычным. "Это у вас, случаем, не морж?" - вызвало у меня невольный
смешок у магазина Хэрродз, а у собачьей выставки Тафта я услышал
неповторимое: "бегемотик". Бобром, медвежонком, тритоном, леопардом,
очевидно тем, что сменил себе пятна, кем только не называли Миджа, только
не выдрой. А однажды, смутно припоминая то, чему учили в школе и смешав
его со сбивающим с толку латинизированным миром доисторических животных,
кто-то выдохнул: "бронтозавр".
   А вопрос, которому я присудил высшую оценку, был задан рабочим
геркулесовского сложения, который один мощными движениями рыл на дороге
яму. Этот вопрос с презрительной искусностью исключал любую неточность со
стороны говорящего, возлагал, так сказать, вину за невозможность опознать
это создание на мои собственные плечи, намекая, и даже больше чем намекая
на то, что где-то кто-то что-то напутал, что дрогнула рука ваятеля, в н„м
был упр„к за то, что напоказ выставляют какую-то недоделку. Я был ещ„
далеко от него, когда он положил кирку и, уперев руки в бока, уставился на
нас. Подходя ближе, я заметил в его взгляде нечто оскорбительное,
изумление, само собой, но смешанное с изд„вкой, он как бы давал мне
понять, что не позволит над собой подтрунивать. Когда мы поравнялись с
ним, он сплюнул, просверлил нас взглядом и прорычал: "Эй, что бы это могло
такое значить?"
   Полагаю, что его вопрос больше чем какой-либо другой напомнил мне о
мо„м собственном невежестве, я ведь сам, по сути дела, не знал, что же
такое представляет собой Мидж. Мне, конечно же, было известно, что он
выдра, но я также знал, что он принадлежит к виду, который, даже если и
известен в научном мире, не отмечен, как обитающий в болотистой дельте
Тигра и Евфрата, ибо в той скудной литературе, что я брал с собой в
поездку по Ираку, было четко сказано, что единственной выдрой, обитающей в
болотах Месопотамии, была персидская разновидность выдры европейской
обыкновенной, lutra-lutra. Погибший выдр„ныш Чахала совершенно четко
принадлежал к этой породе, мех у не„ был длиннее, с отдельными,
выступающими как усики волосками, в отличие от более темного лоснящегося
меха Миджа. Шея и пузо у не„ были светлее, а у Миджа тело было как бы
об„рнуто плюшевым мехом однотонной окраски, и в отличие от Миджа
внутренняя сторона хвоста не была прямой как линейка.
   Ещ„ раньше в одном из болотных селений между Тигром и персидской
деревней у хозяина, в доме которого мы останавливались, я купил две шкурки
выдры. Обе они, помимо какого-либо потенциального научного интереса,
представляли собой объект для восхищения, поскольку были выделаны особым
способом, то есть вся тушка была вынута через рот без единого разреза.
Одна из этих шкурок была породы Чахалы, а другая, и контраст подчеркивался
сопоставлением, была, несомненно, Миджа, более крупная и темнее оттенком,
мех е„ был короче, блестел и по цвету был шоколадным.
   Эти шкурки теперь покоились в моей квартире, таили в себе какие-то
возможности и вс„ ещ„ не были обследованы авторитетным специалистом.
   Я позвонил в отдел естествознания Британского музея на Кромвель-роуд, и
в тот же день ко мне на квартиру приш„л Роберт Хейман для осмотра шкурок и
живого экземпляра. Для многих уч„ных зоологов характерна одна черта-
невозмутимость, нежелание высказывать тв„рдое мнение, иногда даже в
большей степени, чем у самого осторожного врача-консультанта. Хейман был
настолько компетентным зоологом, его знания были настолько энциклопедичны,
чтобы в первые же минуты не понять, что он видит шкурку и живого зверька
совершенно неизвестного ему вида, но он ничем не выказал этого. Он измерил
Миджа, насколько тот позволил ему это, тщательно осмотрел его, внимательно
обследовал его чудовищный оскал и уш„л, прихватив с собой обе шкурки для
сравнения с имеющимися в музее образцами.
   Однако с течением времени, после неспешного, выверенного, кропотливого
процесса таксономического мира была, наконец, провозглашена новая порода
Миджа. Хейман позвал меня в музей, чтобы показать мне целый ряд ящиков со
шкурками выдр, собранных по всей Азии. Там были экземпляры больше моих по
размерам, вс„ ещ„ без названий, они очень ч„тко отличались друг от друга,
каждая находилась в отдельном ящике, но была расположена рядом с ближайшей
к ней по родству. Эти различные виды Lutrogale, короткош„рстной выдры с
плоским пузом и хвостом водятся на большей части восточной Азии. В
соответствии с географической породой у них была целая гамма оттенков от
светло-песочного до мягко-коричневого, но ни одна из них не была отмечена
к западу от провинции Синд, что в дельте Инда, и ни одна не походила по
цвету на мои образцы.
   Очень немногим людям, а тем более зоологам-любителям приходится
сталкиваться с млекопитающими сколь-либо значительных размеров, не
известными до того науке. Те люди из детских книжек про зверей и птиц,
именами которых они названы, для меня был