Здесь, вроде бы испугавшись и отдыхая
перед штурмом вертикальной, мокрой стены, они собираются в омутах и стоят
неподвижно, образуя голубовато-стальной ков„р в несколько дюймов толщиной.
Зачерпните ведро, и в нем окажется больше угрей, чем воды. Некоторые по
ошибке уходят из основного русла ручья и подымаются по крутым ручейкам,
ведущим в тупиковые заводи родников.
   Среди них (поскольку чудесные силы их множества как будто бы не имеют
ощущений связи или дедукции) есть потоки одновременно поднимающихся и
спускающихся угрей, а сама заводь прямо-таки кипит, наполненная до кра„в
этой кишащей массой.
   И именно здесь, у подножия водопада, во время ожидания они несут
последние тяж„лые потери. В течение недели или двух скалы ниже водопада
обрызганы белым пом„том воронов, которые стоят здесь, пожирая их в три
горла и сокращая во много раз их ряды, остатки огромного потока, который в
течение двух лет проделал такое опасное путешествие.
   Но мы ещ„ не видели и малой доли этого, так сказать, великого похода, и
только в последнем восхождении угорьков на водопады наблюдателю
открывается колоссальная движущая сила их инстинкта. Сначала там, где по
краям водопада вода стекает в мелкие каменные чаши по почти горизонтальным
уступам, путь их довольно прост - несколько дюймов подъема почти по
горизонтали, и угор„к уже в следующей чаше. Но после подъема по такой
лестнице на фут-другой они сталкиваются либо со сметающим вс„ потоком
белой воды слева, либо с гладкой черной скалистой стеной впереди, которую
каждые несколько секунд окатывают тяж„лые всплески брызг. На протяжении
нескольких футов у подножья этой стены раст„т мелкая ш„рстка водорослей,
среди е„ мельчайших завитков угорьки сплетаются вместе и начинают очень
медленно ползти вверх, образуя вертикальную, плотную цепочку шириной
примерно в два фута.
   Иногда большая струя воды попадает прямо на них и смывает около сотни
из них обратно в чашу, но медленно и настойчиво они снова карабкаются
вверх. Мне ни разу не удалось пометить угря, чтобы его можно было узнать,
и насколько я понимаю, такое может случиться с одним и тем же угрем много
раз в день и даже в час. Может быть, это как-то связано с прозрачностью
этих существ, помимо их миниатюрных размеров и бесчисленного количества,
но разум просто отказывается понимать как слепую мощь их инстинкта, так и
присущую им силу при следовании ему. Но ведь этот таинственный двигатель и
генератор энергии не обязательно должен быть очевиден.
   Выше полосы увлекаемых водой водорослей для подымающихся угрей больше
нет попутной поддержки. Перед ними только гладкая мокрая стена с
мельчайшими шероховатостями, за которые может зацепиться только их
прозрачное пузо. Они висят там, как будто бы в них нет никакого веса, и
как бы в отчаянье они изредка конвульсивно под„ргиваются. Им, пожалуй,
уда„тся подняться на шесть дюймов в час, порой соскальзывая на такое же
расстояние за секунду, а им ещ„ надо преодолеть двенадцать футов скалы.
   Практически невозможно уследить за одним и тем же угрем в этой массе
больше минуты-другой, но глядя вверх на гребень водопада, испытываешь
чувство облегчения, эмоционального удовлетворения при виде того, как они
переливаются из скрытого там резервуара, и отмечая широкую полосу
лоснящихся угрей, которые совершили с виду невозможное дело и находятся
уже на вершок от безопасного места.
   Возможно лишь несколько миллионов из миллиардов угрей преодолевают
водопад Камусфеарны, некоторые, несомненно, взбираются на второй и третий
водопады. Я видел угрей такого размера на высоте двух тысяч футов вверх по
горе, откуда ручей бер„т начало. В принципе, степень выживания у них
должна быть высока по сравнению со сперматозоидами.
   И ещ„ только один раз в Камусфеарне мне доводилось видеть живые
существа в количествах сравнимых с теми угрями, но я хорошо помню тот
случай. Т„плыми вечерами в конце лета, когда солнце вс„ ещ„ сияло на
толщину пальца над пилообразными вершинами Куиллина и блестело на плотных
гроздьях ягод красной рябины, ребятишки Мак-Кинноны спускались по откосу
из Друимфиаклаха покупаться на белых песчаных пляжах островов. Задолго до
того, как я был в состоянии услышать их, моя собака Джонни, которая теперь
несколько огрузнела и постарела, настораживалась и начинала повизгивать, а
пушистый белый обрубок е„ хвоста тихонько постукивал по каменному полу. Я
подходил к открытой двери и прислушивался, Джонни сидел торчком на
каменных плитах на улице, глядя на высокую линию горизонта, а нос у него
вопросительно под„ргивался. А я не слышал ничего, кроме шума вечно текущей
воды и слабых, знакомых криков диких птиц, их трубных звуков на побережье
и попискивания канюка, кружащего вверху над головой.
   Доносился рокот притихшего водопада и журчанье ручья между валунов, а с
другой стороны - приглуш„нные звуки волн, рассыпающихся в сгустках пены
вдоль берега.
   Слышно было щебетанье береговых ласточек, охотящихся на мух во вс„ ещ„
золотистом воздухе, карканье ворона и крики чаек с моря, гладкого как
белый ш„лк, простирающегося вплоть до дальнего острова Эйгг на самом
горизонте. Иногда раздавался предупредительный стук кролика на участке
среди дюн позади дома.
   Но Джонни всегда знал, когда приходят дети, и когда, наконец, я тоже
стал слышать их высокие голоса, звучащие вдали высоко над нами, он вдруг
напускал на себя равнодушный вид и с полным безразличием отправлялся к
кустикам тростника или к столбику ограды у небольшой цветочной клумбы и
поднимал там ногу. С того времени, когда маленькие головы мальчиков
появлялись на горизонте холма, проходило примерно минут пять до тех пор,
пока они спустятся по последнему и самому крутому участку пути, перейдут
по мосту и подойдут по зел„ной травке к двери, я вс„ время думал, что они
мне несут: долгожданные или ненужные письма, кое-какие нужные мне припасы,
бутылку козьего молока от их матери или вообще ничего. Когда ничего не
было, я сразу облегченно вздыхал и сильно печалился, так как в Камусфеарне
мне не хочется иметь дело с внешним миром и в то же время нужна
уверенность в том, что он по-прежнему существует.
   Однажды вечером, когда близнецы принесли мне объемистые пакеты с
письмами, и я уже некоторое время сидел и читал их в сумерках на кухне, то
вдруг услышал их взволнованные крики, доносившиеся с пляжа. Я вышел и стал
свидетелем сцены, которая до сих пор так ярко стоит у меня перед глазами,
как будто с тех пор прошло не несколько лет, а несколько часов.
   Солнце стояло очень низко, тень от дома т„мной длинной полосой
протянулась по траве и тростнику, а склон горы вверху казался золотистым,
как будто бы сквозь оранжевый светофильтр. Орляк уже не был зел„ным, а
вереск - пурпурным, и только алые рябины отдавали свой собственный цвет
солнцу, яркий как венозная кровь.
   Когда я повернулся к морю, оно было таким бледным и полированным, что
фигуры близнецов, стоявших по пояс в воде, вырисовывались почти силуэтом
на его фоне, их торс и конечности были бронзового цвета со светло-желтой
окантовкой. Они кричали, смеялись и, двигаясь, всплескивали руками воду
вверх. Вс„ время, пока они там бегали, то вскидывали вверх сверкающий
дождь мелкой золотой и серебряной рыб„шки, такой плотный и сияющий, что он
даже размывал очертания детских фигур.
   Это было похоже на то, как будто бы мальчики были центральной фигурой
освещ„нного фонтана в стиле барокко, и когда они нагибались к поверхности
со сложенными лодочкой руками, вверх ударял новый поток искр в том месте,
где погружались их руки, и опускался затем хрупким сияющим каскадом. Когда
я сам добрался до воды, то как бы погрузился в серебряную патоку, голые
ноги просто протискивались сквозь плотную массу мелкой рыб„шки, как сквозь
сплошное и нехотя поддающееся месиво. Возникало такое непреодолимое
желание сгребать и разбрасывать их, кричать и смеяться, как если бы мы
были искателями сокровищ, которые наткнулись на легендарные подвалы
императорских драгоценностей и разбрасывали вокруг бриллианты как солому.
Мы просто упивались рыбой, сходили от не„ с ума, были счастливы от рыбы в
этой сверкающей оранжевой сфере из воздуха и воды. Близнецам было лет
тринадцать, а мне примерно тридцать восемь, но это рыбное чудо вызывало у
нас одинаковую реакцию.
   Мы так увлеклись в сво„м восторге, превращая сбившиеся в кучу миллионы
рыб„шек в сверкающий фейерверк, что только некоторое время спустя я
задумался над тем, что же загнало этот гигантский косяк молодняка кильки
или "грязь", как е„ называют в этих краях, в наш залив, и почему, вместо
того, чтобы рассыпаться по морю, е„ с каждой минутой становилось вс„
больше и больше на этой отмели. Затем я увидел, что в ста метрах отсюда
поверхность воды вспенилась от скумбрии, косяки которой поднимали буруны
на гладкой поверхности прилива. Скумбрия гнала перед собой эту мелочь в
узкий залив и держала е„ там, но и сами преследователи были не в состоянии
повернуть назад. Их в свою очередь оттесняла от моря стая бурых дельфинов,
которые плыли по внешнему краю косяка и прижимали скумбрию вс„ ближе и
ближе к берегу. Охотники и преследуемые выжимали мелочь кильки вовсе на
песок, и вскоре каждая небольшая волна стала выплескивать на берег россыпь
серебряной мелюзги. Я удивился было тому, что дельфины так долго не могут
насытиться и убраться восвояси, и только тогда заметил, что подобно
мелюзге и скумбрии, которых они загнали сюда в залив, выход дельфинам в
открытое море был также отрезан. Позади них, чернея на фоне бл„клой на
закате воды, вздымался острый как сабля плавник самца дельфина-касатки,
самого страшного врага всех обитателей моря, как малых, так и больших, -
неприступный зверь. Одним своим присутствием, своим грозным видом он
контролировал миллиарды жизней, сгрудившихся между ним и берегом.
   Утром при отливе был мертвый штиль, и море, спокойное как горное озеро,
насколько хватало взора, отошло от берега метров на двести. То, что оно
оставило после себя на линии прилива, которая теперь проходила по склону
белого песка у подножия дюн, в это утро было похоже не на смол„ный канат,
опоясывающий залив.
   Песок был голубовато-серым и белесым от тушек миллионов и миллионов
неподвижных мальков и прочей мелюзги. Когда взошло солнце, чайки наелись
до отвала и молча сидели нахохлившись с безразличным видом длинными рядами
на мокром песке поближе к морю, а солнце, которое только что поднялось
из-за холма, отбрасывало длинные, чопорные тени.
   Я набрал несколько в„дер мелочи и хранил их по возможности в прохладном
месте в те жаркие солнечные дни сентября. Но манна, как и вс„ остальное,
должна быть по крайней мере пятидесяти семи сортов. Ведь когда небеса
посылают нам изобилие, оно слишком часто бывает однообразным. Первое
блюдо, приготовленное из этого снетка, вызвало у меня восторг новизны и
невероятной удачи, схожие с тем удовольствием, которое я испытываю первые
несколько дней от какого-либо незатейливого, но нового сокровища,
подобранного на берегу после шторма. На второй раз оно уже утратило
кое-что, а на шестой и седьмой раз я уже пресытился ею, а у меня ещ„ было
целых три полных ведра. Джонни, который проявлял неестественную страсть к
любого вида рыбе, съел гораздо больше, чем я, но в в„драх как будто бы и
не убавилось. Ко мне приехал гость, и мы с ним готовили рыбные пироги и
запеканки, уху, похл„бки, приправы и заливное, и, наконец, в одно
прекрасное утро рыба стала пахнуть. Тогда мы начали пользоваться этой
рыб„шкой в качестве приманки в ловушках на омаров, но немного спустя и
омары вроде бы пресытились ими.
   Так уж случилось, что примерно в это же время я отправился в одну из
своих редких поездок за покупками в Инвернесс. Вторым блюдом в меню за
обедом в гостинице был жареный снеток, и вся столовая была пронизана очень
аппетитным некогда ароматом. Я уехал из гостиницы с таким видом, как будто
бы под столом обнаружил чей-то труп, и с тех пор года два не мог
притронуться к снетку.
    
  
 Глава 5  
  
 Меньшие представители племени китовых бывают в Камусфеарне каждое лето.
Иногда большие киты: синие и полосатики, величаво проплывают по проливу за
маяком, но они никогда не заходят в залив, так как только при самом
высоком приливе там бывает достаточно воды, чтобы вместить их гигантскую
тушу.
   Изо всех морских тварей киты вызывают у меня особое восхищение,
которое, возможно происходит из знания об их чрезвычайно развитом мозге в
связи с неразгаданностью, напряженностью и смутностью того мира, где
проходит их жизнь.
   У них в мозгу так много извилин, что даже высказывались предположения о
том, что, если бы не обескураживающее отсутствие конечностей, то они,
вполне возможно, обошли бы человека в господстве на земной поверхности. И
вс„ же очень большое число людей, судя по чисто внешним признакам размеров
и среды обитания, путают их с большими акулами, мозги которых ничтожны и
рудиментарны. Хоть китобои с давних пор рассказывают странные истории об
исключительных умственных данных объектов своей охоты, лишь относительно
недавно эти факты стали общеизвестны. Американские океанариумы дали
возможность бурым и простым дельфинам проявить себя как высоко
интеллектуальным, дружелюбным и игривым личностям, которые охотно выражают
желание общаться с человеком и доставлять ему радость. Они играют со
служителями в мяч, подымаются из воды, чтобы поприветствовать их и с
удовольствием достают из воды случайно попавшие в бассейн предметы, как
дамские сумочки и прочие подобные им вещи. Они также проявляют друг к
другу бесспорный альтруизм, как и многие другие животные, а возможно и в
гораздо большей степени, их поведение очень выгодно отличается от
человеческого. И вс„ же из-за жира и ворвани, которые защищают их от
холода в арктических морях, человек с испокон веков уготовил китам самую
зверскую и жестокую смерть из своего арсенала : гарпун, глубоко
впивающийся в живую плоть.
   До самых недавних пор зоологи считали, что киты - немые, и оставалась
нераскрытой как система связи, которая обеспечивает согласованные действия
далеко разбросанных животных, так и "шестое чувство", с помощью которого
они обнаруживают наличие объектов в слишком т„мной для зрения воде. Мы
слишком долго исходили из тупой предпосылки, что чувства, которыми другие
живые существа воспринимают свой мир, в значительной степени схожи с
нашими. Но в действительности, с помощью научных открытий, мы только
сейчас начинаем приближаться к тем методам восприятия, которые всегда были
у китов с рожденья.
   Они не только слышат звуки в четыре раза выше по тону, чем в состоянии
уловить человеческое ухо, но у них также есть высоко развитая система,
очень сходная с недавно открытым радаром, который излучает постоянный
поток сверхзвуковых сигналов, "отражающееся" эхо которых да„т им знать о
местонахождении, размерах и, возможно, гораздо большем числе еще не
разгаданных нами сведений, о всех объектах, находящихся в радиусе их
действия. Подводными устройствами записи звука теперь установлено, что
представители китового племени постоянно переговариваются между собой,
издают такие звуки, которые очень редко, а то и вообще никогда не звучат,
когда кит находится один и никого поблизости нет.
   Раз человек не слышал их, то и считал, что киты - немые. Если крик боли
кита при поражении его гарпуном был бы слышен, то вполне возможно, хотя и
маловероятно, что человек возненавидел бы себя за их убийство, ибо зрелище
того, как два взрослых кита удерживают над водой место раны кит„нка, не
сумело изменить отношения китобоев к ним.
   Случайно оказавшемуся на берегу зрителю или пассажиру парохода, конечно
же, нелегко понять при мимол„тном взгляде на плавник бурого дельфина все
эти сложные и интересные особенности их обладателя. Как это ни странно,
совсем немногие даже знают о том, что бурый дельфин - это кит.
   Бурые дельфины, длиной около двух метров, тучные, но изящные существа -
наиболее частые посетители из семейства китовых в заливе Камусфеарны. В
отличие от шумливых простых дельфинов, это робкие, незаметные создания, и
нужно потратить достаточно много времени и терпения, чтобы подробнее
разглядеть их. Иначе просто видишь небольшой загнутый плавник похожий на
зубец медленно вращающейся шестерни. Нужно время, чтобы сушить в„сла и
оставаться неподвижным, нужна выдержка, чтобы любознательность возобладала
над робостью. И тогда бурые дельфины выскакивают из воды совсем рядом с
лодкой, как бы от удивления вдруг раскрывают рот, и на близком расстоянии
забавное любопытство в их глазах проявляется так же отч„тливо, как и на
лице человека, на лице реб„нка, ещ„ не связанного условностями при
проявлении эмоций. Их морда, подобно мордам всех китов, за исключением
дельфина-касатки, представляется добродушной, даже любезной. Но они не
дают себя разглядывать, и, после краткого удивления, ныряют далеко в
сумеречную глубину. Они занимаются своим делом, и не задерживаются, чтобы
поиграть, как это делают дельфины.
   Однажды летом стадо из семнадцати дельфинов-бутылконосов провело целую
неделю в заливе Камусфеарны. Они чуть ли не выжидали, когда выйдет лодка,
чтобы поиграть с ней. Они никогда не прыгают и не шалят, если рядом нет
зрителей, но когда мы оказывались среди них в лодке с навесным мотором,
они затевали свои шальные и бесшабашные игры в прятки с нами, в некоторого
рода водные жмурки, в которых мы в лодке считались практически слепыми и
были мишенью всевозможных сюрпризов, на которые они только способны.
Начало было всегда одинаковым: они идут плотной стаей, их плавники
появляются из воды при долгом мощном рывке впер„д каждые пять-десять
секунд, а мы следуем за ними, пытаясь подойти к ним как можно ближе.
   Когда мы приближаемся к ним метров на пятнадцать, вдруг наступает
тишина, и они, невидимые, подныривают под лодкой и появляются у нас прямо
за кормой. Иногда они задерживаются под водой на несколько минут, а мы
выключаем мотор и ждем. Вот тут-то и наступает их чер„д. За всю свою
прошлую жизнь, и какие бы другие зрелища мне не предстояло увидеть в
будущем, я навсегда запомню славное величие прыжка дельфина, когда они
выскакивают из воды друг за другом на целых три метра вверх и описывают
высокую параболу из блестящего серебра у самого борта лодки. В то время у
меня возникло ощущение, что я уже видел такое, но не мог вспомнить где.
Позднее я понял, что это неоспоримо напоминало мне скорострельные залпы
пиротехнических ракет. Ревущий звук разрыва ракеты сопровождался хриплым
выдохом, когда каждый дельфин буквально выстреливал себя почти вертикально
из волн.
   В этом косяке дельфинов было с полдюжины детишек длиной не более
полутора метров, в то время как родители были около тр„х с половиной
метров. Детишки всегда держались рядом с мамашей, всегда с правой стороны,
и я заметил, что, когда мамаши прыгают, то всегда проделывают только те
акробатические трюки, которые строго по силам их отпрыскам, и подымаются
лишь на половину высоты бездетных особей.
   Те, кто был в составе того косяка дельфинов, общались голосом, вполне
различимым человеческим ухом. Это бывало редко вблизи лодки, а как
правило, когда они отплывали от не„ на расстояние сотни-другой метров.
Когда они вырываются на поверхность сильным движением впер„д, то один из
них или сразу же несколько изда„т нечто среднее между резким свистом или
писком на одной ноте, длящейся, пожалуй, секунды две. Странно как-то, но я
нигде не могу найти письменного свидетельства о каких-либо звуках,
издаваемых китами, так ч„тко и даже навязчиво слышимых над водой, как эти.
Северный дельфин-касатка, или вернее дельфин Риссо, который на несколько
футов длиннее бутылконоса, также водится летом в заливе Камусфеарны. И
хотя в годы охоты на акул я обычно считал их морскими клоунами, постоянно
резвящимися в неуклюжих и неподходящих позах, те, которые появлялись в
Камусфеарне в сравнении с бутылконосами были степенны и солидны. Почти
всегда это были самки с приплодом, котор