мощные
бифокальные очки (которые вызвали насмешки), дали нам возможность во время
экзамена постоянно пользоваться этой практически энциклопедией по нашему
предмету. А без увеличительного стекла манжеты наши казались лишь слегка
испачканными.
   Так неблагородно сдали мы свои зач„ты и остались в Оксфорде ещ„ на два
года, продолжая бездельничать и заниматься другими делами, и тут подошло
время выпускных экзаменов. И вс„ же по академическим стандартам мы тратили
время впустую. Один из нас с головой уш„л в чуть ли не клинические опыты
поисследованию дамской тазовой области во всех фазах е„ возбуждения (за
два года более пятидесяти опытов), другой подобным же образом увл„кся
мужской анатомией, третий испробовал la dolce vita с громадными машинами,
икрой, шампанским и начинающими актрисами, еженощно ублажая себя
пластинками Карузо и куантро (прекрасная штука, но каково похмелье!), а я
оставался девственником и по-прежнему предавался своим детским увлечениям
естествознанием и художничеством.
    
  
 Не очень-то это поучительная история, но Оксфорд научил меня одному. В
течение двух последующих лет я совсем не занимался своим предметом, а в
первый же день последнего семестра у меня случился острый приступ желтухи,
и целых двенедели из теоретически восьми в мо„м распоряжении пропали. Я
обратился к своему опекуну и, сославшись на плохое здоровье, попросил
разрешенья удалиться со сцены восвояси, и не сдавать выпускные экзамены,
которые, очевидно, провалю. Отказ яполучил категорический, к тому же в н„м
содержались и санкции, так что я обязан был держать экзамены, невзирая на
результаты. У меня не было выбора, и мне пришлось принять его условия.
Выпускные экзамены были конкурсными, ко всем нам "непут„вым" отношение
было самое серь„зное, и речи не могло быть о том, чтобы шпаргалить на этот
раз и таким образом лишить какого-либо более достойного студента
заслуженной награды. Так что в течение этого короткого времени мы
работали, работали, очень усердно работали, даже почти не спали. Все
экзамены мы сдали с отличием и, совершив это, доказали, что при полной
отдаче трехлетний курс обучения можно пройти за полтора месяца.
    
  
 Сразу же по получении диплома мне предложили работу в качестве личного
секретаря сэра Арчибальда Кларк-Керра, который тогда был послом в Ираке.
Это был, как он выразился, "черный ход на дипломатическую службу". Я хотел
было ухватиться за эту возможность, но мой дядя и опекун, лорд Юстас
Перси, бывший тогда министром без портфеля, категорически заставил меня
отказаться. Ему очень не нравилось нестандартное отношение к жизни
Кларка-Керра в целом и к сложившемуся укладу в частности. (Среди многого
прочего - его исключительно оригинальное поведение в браке: тот разош„лся
с женой, а впоследствии снова женился на ней же). Это был крупный
поворотный момент в моей жизни. Когда я сказал об этом Кларку-Керру, тот
ответил:
   - Ты делаешь большую ошибку. Я поднимаюсь на вершину и мог бы взять
тебя с собой.
   Я спросил его, где же та вершина, и он ответил:
   - Вашингтон. Посол в США - это вершина в моей профессии. И я собираюсь
е„ достичь.
   Так оно и вышло. На следующий год, в 1938, он стал послом в Китае, в
1942 году - послом в СССР, а в 1946 году, уже будучи лордом Инверчапелом
из Лох-Энка - послом в Соедин„нных штатах Америки. Но дядя мой настоял, и
я не сопровождал егопри этой триумфальной карьере. Иногда он писал мне. Из
Гонконга: "Чувствую себя как в унитазе. Причиной тому - торчащее из
треснутого потолка над моей головой дно ванны, которое выглядит так же
неприлично, как зад епископа. Я говорю епископа потому, что всегда считал,
что у них самый большой и белый зад, хотя, пожалуй, премьер-министр тут не
уступит." И из Москвы во время осады Сталинграда, в самый мрачный час
войны: "Несмотря на все внешние признаки противного, я так же уверен, что
мы победим в войне, как и уверен, что буду послом в США. Я вс„ ещ„ могу
взять тебя к себе, если хочешь, могу похлопотать."
   Но я в то время очень увл„кся своей работой в качестве инструктора SОЕ
и не согласился.
   Диплом мне совсем был не нужен, хотя титул мой смотрелся хорошо на
бланках солидной сельскохозяйственной фирмы, в которой я работал
последующие полтора года. А мне хотелось путешествовать (гораздо больше,
чем позволяли мои возможности коммивояжера, так как, несмотря на громкий
титул, моя работа состояла именно в этом). Я не чувствовал себя пригодным
для протокольных церемоний в посольствах, поэтому уволился из этой
компании и стал планировать свою жизнь по многообещающим направлениям, но
в это время началась война. Мне хотелось, попросту говоря, быть
исследователем, но не в крупном плане в качестве члена больших экспедиций
( отсутствие нужной квалификации исключало это, так как трудно себе
представить, как можно попасть с моим дипломом управляющего
сельскимхозяйством,скажем,вполярнуюили амазонскую экспедицию), а в
одиночку, бирюком, тратя минимум из своих средств на каждое путешествие, и
затем описывая свои похождения по возвращении. Опытные друзья
предостерегали меня от слишком амбициозного начала, указывали на
опасности. Мне следует начать, говорили они, с относительно короткого
путешествия и ограниченной, конкретной цели в пределах круга моих
интересов. В орнитологии, к примеру, ещ„ никто не доказал, что прекрасная
уточка Стеллера (гага), которая водится на сибирском побережье, в
действительности размножается в Варангер-фьорде,где северная оконечность
скандинавских стран граничит с Россией на 70-й параллели в четыр„хстах
милях к северу от полярного круга. Более того, до сих пор нет известных
фотографий этой птицы в природной среде, так что книжные иллюстрации
передают верно лишь цвет, а характерные позы придуманы художником.
   Так вот туда я и поехал, в тундру восточной Финляндии, один, ровно со
100 фунтами стерлингов на вс„ путешествие. И хоть мне и не удалось
доказать, что утка Стеллера разводится там, я сумел-таки сделать
уникальную серию фотографий, и, что ещ„ удивительней, умудрился принять
роды у одной лапландской женщины, не погубив при этом ни реб„нка, ни мать.
Это был мальчик, и его отец сказал, что назов„т его моим именем, так что,
может быть, среди остатков народа кочевых оленеводов в северной
Скандинавии есть лапландец по имени Гейвин. Когда я пишу эти строки в 1967
году, ему должно быть тридцать лет.
    
  
 Вероятно, то же самое желание прокладывать новые пути побудило меня после
войны заняться организацией рыболовецкого хозяйства гигантских акул на
острове Соэй на Гебридах. Эти три года, однако обошлись мне в гораздо
большую сумму, чем 100 фунтов стерлингов; они в действительности съели у
меня вс„ до последнего пенни и довольно большое количество чужих пенни.
Однако, хоть и весьма неуклюже, я сделал нечто новое и приумножил свои
научные знания несмотря на отсутствие какой-либо квалификации. Когда в
1956 году неизвестный ранее науке звер„к был фактически назван моим
именем, максвеллова выдра (Lutrogale perspicillata maxwelli), я, наконец,
почувствовал, что начинаю оправдывать свой диплом в управлениисельским
хозяйством.
    
  
 И вот с таким опытом попыток стать первопроходцем в сочетании с
настоятельной необходимостью как-то восстановить свои силы, когда я
вернулся калекой в Камусфеарну, может быть, и нет ничего удивительного в
том, что я стал присматриваться к островам с маяками, обдумывая их
возможности воплотить какой-либо новый невероятный проект. У меня возник
план для острова Орнсэй, но он был ещ„ очень дал„к и слишком амбициозен,
требовал гораздо больших затрат, чем у меня было средств, даже если бы
Северный совет по маякам дал бы на него добро. Я хотел, в отдал„нном
будущем, устроить там бассейн для морских свиней и изучать их так, как это
делается с дельфинами в нескольких крупных океанариумах мира. Мне
представлялось вполне вероятным, что чрезвычайные умственные способности и
возможности дельфинов равны, а может даже уступают морским свиньям, и вс„
же, насколько мне было известно, такого эксперимента никто не проводил.
Скалистые образования острова Орнсэй хорошо подходили для того, чтобы
устроить просторный морской бассейн, но я вс„ же давал себе отч„т, что
этому проекту прид„тся подождать, и что пройдут многие годы, прежде чем у
меня появятся говорящие морские свиньи.
   Для Кайлиакина, однако, я задумал гораздо более непосредственную и
практическую схему, нечто такое, что будет совершенно новым. Я
вознамерился устроить здесь гагачью колонию или, по крайней мере,
выяснить, возможно это или нет. Если мне это удастся, то я открою путь к
созданию нового промысла для фермерского населения Западного нагорья и
островов.
   Есть люди, которым не надо представлять гагу, для других, которые не
очень интересуются орнитологией, смысл этого слова ограничивается гагачьим
пухом (редко содержащим сам пух), который применяют в перинах в холодную
погоду.
   Строго говоря, гага обыкновенная по научному называется Somateria
mollissima и представляет собой самого скромного представителя
экзотической группы морских уток, в которую входят блестящие королевская
гага, гага Фишера и гага Стеллера.
   Самцы всех этих пород очень представительны и, за исключением последней
(которая невелика, легка и пуглива), это большой, солидный толстозадый
океанский народ, неуклюжий на земле, так как лапы у них слишком сдвинуты
назад для приличнойпоходки, но великолепные ныряльщики и превосходные в
пол„те, когда они как бы набирают инерцию из-за своего веса, как
сорвавшийся с тормозов грузовик на крутом склоне.
   Гаги в чем-то больше похожи на животных, чем на птиц, может быть, такое
впечатление созда„тся из-за их веса и сплющенного тела или же от их
совершенно не птичьего голоса, или же от того, что их массивный клюв
прямой линией восходит к макушке черепа без какой-либо вмятины. А может
это происходит от их странного и очень специфического запаха, который
вроде бы и не имеет никакого отношения к птицам. В них есть, однако,
какое-то необыкновенное очарование для большинства людей, которые так или
иначе сталкивались с ними.
   Селезень во время брачного периода - это превосходное создание,
наводящее на мысль о парадной форме адмирала какого-то неизвестного флота.
Первое впечатление: что-то черное и белое, но при более близком
рассмотрении голова с черной шапочкой, которая издали кажется просто
белой, обретает текстуру белого атласа и там просматриваются п„рышки
бледно мерцающей электрической зел„ной искры на задней половине щеки и на
затылке. Грудь, выше резкой разделительной линии от пуза - светло бежевая,
почти персиковая. С белой спины перья подкрылка того же самого цвета
расходятся как изогнутые сабли по черным бокам, чем значительно
усиливается впечатление о военной форме, предназначенной для торжеств и
помпезных мероприятий. Вс„ это великолепие выглядит так официально, что
созда„тся впечатление, что им от этого даже неудобно, скованно,
уверенность и грация всех их движений на земле просто обескураживают.
Можно ожидать, что такой мощный мужественный тип просто не способен ни на
что другое, как грубый и короткий вскрик, но его брачный клич, издаваемый,
когда селезень далеко откидывает свою великолепную голову на плечи, похож
на звук деревянного духового инструмента, нечто среднее между нижней нотой
флейты и высшей нотой гобоя.
   Этотакая нежная и чистая серенада, что она как бы сливается с тихим
синим морем и мелкими алмазно переливающимися всплесками волн на белом
песке под летними небесами.
   Как и у всех гаг, самка в сравнении с самцом более аляповата, но тем не
менее весьма впечатляюща. Она т„плого коричневого орнамента изъеденного
червоточиной дерева по всему телу, массивная, с толстой шеей, как бы
налитая свинцом, голос у не„ басовит как при удовольствии, так и при
жалобе. При таком голосе и повадках, представляется, что она способ на
выходить из любой ситуации, но к сожалению, это далеко не так.
    
  
 Гаги водятся в Камусфеарне и на большей части северо-западного побережья
Шотландии и тысяче е„ островов. Однако, они живут в самых неподходящих
условиях, почти приглашая к уничтожению своего рода. Они предпочитают
устраивать свои гн„зда среди нагромождения других выводков, и чаще всего
получается так, что они кладут яйца в самой гуще своих злейших врагов,
больших чаек. Так, на острове маяка Камусфеарны, где гнездятся две-три
сотни серебристых чаек и меньших чаек обыкновенных (не говоря уж о
десятках пар этого крупного стервятника моря, больших черноспинных чаек,
около тридцати-сорока гаг ежегодно откладывают яйца.
   Можно сказать, что на том острове нет ничего, что им хотелось бы: ни
пресной воды, ни пляжей, где мог бы ковылять их молодняк, ни безопасного
места для ещ„ не высиженных яиц. Представляется, что ситуация просто
самоубийственная, так как на соседних островах нет всех этих недостатков и
опасностей. И вс„ же они ограничивают свою территорию для размножения
именно этим местом и подобными островами в этом районе, несмотря на урон,
который наносят им хищники, по крайней мере в три четверти их
потенциального потомства. Ещ„ задолго до того, как я приобр„л маяк
Кайлиакина, это обстоятельство озадачивало меня, приходилосьделать
неизбежный вывод, что весь этот шум и гам других птиц, даже если они
заведомо враги, обеспечивает необходимый стимул для воспроизводства гаг.
   С тех пор, как самка сделает кладку в пять яиц, снес„нных в тщательно
подобранном месте среди вереска, орляка, карликовых ив и подорожника, она
начинает выщипывать у себя на груди из-под жестких, пружинящих перьев пух,
которым и выкладывает сво„ гнездо. Этот пух выполняет две функции. Когда
гага покидает гнездо, чтобы напиться (а она ничего не ест в течение
четыр„х недель инкубации), то своим массивным клювом покрывает пухом эти
яйца, скрывая тем самым их от грабителей-чаек и сохраняя их температуру до
своего возвращения.
   Если же е„ вдруг неожиданно потревожить и согнать с гнезда (но только
при крайней опасности, так как самки гаг очень терпеливы во время
инкубации и нередко позволяют трогать себя и даже гладить), то она вдруг
взлетает и испускает исключительно пахучую жидкость, которая изливается на
яйца. И это не то, что многие думают, экскремент, так как при таком посте
ему просто неоткуда взяться. Тут можно только предположить, что, когда ей
некогда прикрыть свои яйца, она выделяет жидкость в качестве
противодействия хищнику, чтобы запах е„ яиц показался вредным и
неаппетитным.
   Это очень любопытный запах, очень острый и похожий на жареную печ„нку.
Для тех немногих, кому доводилось нюхать жареную печень оленя после течки,
это сравнение покажется очень точным. Это т„плый, может быть даже горячий
запах, напоминающий свой собственный темно-коричневый цвет. Большинство
людей не находят его неприятным, но чувствуют, что если его чуть-чуть
усилить, то он был бы тошнотворным.
   Уже с тех пор, как Галгелы и скандинавыколонизовали Исландию, задолго
до того, как появился король Хакон и оставил сво„ имя Кайлиакину, они
поняли исключительную ценность гаг, которые развелись в невероятных
количествах на этой новой земле, и возможно без осознания причин, они
чувствовали, что движение, шум и цвет имеют какое-то отношение к основным
потребностям гаг. Они выманивали гаг подальше от хищнических колоний чаек,
и дикие белые крылья и пронзительные голоса противника они подменяли
искусно выделанными трепещущими флагами, маленькими флюгерами с
трещотками, вращающимися на ветру, и духовыми инструментами, которые
вздыхали, стонали или выли в зависимости от силы ветра. В течение веков
эти традиционные средства стали легендой, и даже без подлинных научных
знаний или настоящих опытов они сумели организовать колонии в несколько
тысяч пар гаг и собирать в их гн„здах большое количество пуха, в начале
только для своих домашних потребностей, а затем как и важный источник
дохода от экспорта.
   Остров, который непосредственно прилегал к острову маяка Кайлиакин и
отделялся от него всего лишь несколькими метрами воды, был суровым и
поросшим вереском, и несмотря на то, что там водились большие черноголовые
чайки и хохлатые вороны, и те и другие были самыми страшными врагами гаг,
там уже было около двадцати, а то и больше пар гнездившихся гаг, и каждая
доводила до зрелости примерно пятую часть своего потенциального
наследства. Из дома на маяке за этим островом можно было постоянно
наблюдать за ними, и он представлялся идеальным местом для такого
эксперимента. Он принадлежал Национальному фонду Шотландии, который сразу
же и безоговорочно поддержал мой проект.
   Прежде чем начать, оставалось только съездить в Исландию и поучиться
всему, чему только можно у тех, кто разводит гаг вот уже почти тысячу лет.
    
  
 9
 НЕСПЕШНО НАД СКАЛИСТОЮ ЗЕМЛ‚Й
  
  
 Хоть и не изгнали мы духов, Но радостно следили за воронами, Которые со
своих отмелей Кружили вкруг кита гниющей туши.
    
  
 Смотрели, как кипят сернистые источники, Как свиваются и развиваются
кольца пара.
   А вдалеке туманится долина Как на картине Судного дня.
    
  
 Вкруг меня стоят ряды книг, Окружают со всех сторон, И в дебрях мертвых
слов Ловить я буду живых птиц.
    
  
 Больших черных птиц, летящих одиноко, Неспешно над скалистою земл„й, И
чаек, плетущих свободную мантию Ритма над морем.
    
  
 Когда древние Галгэлы с Западных островов (люди смешанной расы из
потомков шотландцев с Гебридских островов и Ская и их скандинавских
завоевателей) поплыли осваивать Исландию, что в переводе со скандинавского
означает всего лишь остров, то им предстояло опасное путешествие по морю
длиной в 500 миль по открытому Атлантическому океану с преобладающими
иногда штормовыми западными ветрами в левый борт. В своих галеонах с
высоким носом и низкими палубами они везли овец, крупный рогатый скот и
лошадей, религиозных идолов и лесоматериалы для традиционных каркасов
домов, которые они строили из глины. Когда, тысячу лет спустя, мы с Джимми
Уаттом отправились 11 июня 1965 года из того же района, нам понадобилось
лишь доехать на машине до Глазго и сесть на самол„т, который долетел до
Рейкьявика, столицы страны, всего за два часа десять минут. У меня
возникло любопытное ощущение паломничества не только потому, что история
Исландии в туманном прошлом была тесно связана с той частью Шотландии,
которую я сделал себе домом, но и потому, что мои дальние предки были
скандинавами, которые переселились на запад в Шотландию, а возможно также
и в Исландию.
   Я написал великому исландскому натуралисту Финнуру Гудмундсону
(великому во всех смыслах, так как он был почти двухметрового роста и
очень плотного телосложения), и он ответил, что, хотя в июне немного
поздновато увидеть вс„ то, что я бы мог увидеть месяцем раньше, он сделает
вс„, что в его силах, чтобы помочь нам. Сам он занят длительным
экологическим исследованием на удал„нном острове далеко на севере,
острове, который называется Хрисей-ин-Эйафьордур, нообещал, что устроит
нам встречу с одним консультантом гагачьих фермеров на южном побережье,
г-ном Гисли Кристианссеном, который покажет нам две колонии поблизости от
Рейкьявика, и предложил нам навестить его либо самол„том, либо на машине.
Он отметил, что в Исландии слишком много интересного для натуралиста,
чтобы ограничиваться несколькими гагачьими колониями около столицы, и что
нам следует не только приехать на Хрисей и посмотреть его работу там, но
также провести несколько дней на сказочном пресноводном озере Миватн, где,
как известно, водится не менее четырнадцати видов уток. Нам следует, писал
он, провести в Исландии по крайней мере три недели и при этом как можно
больше поездить там.
   Когда самол„т взлетел и пролетел низко над озером Лох-Ломонд, мы
попытались сориентироваться и разглядеть приметные места, так как считали,
что маршрут самол„та при пол„те на северо-запад проходит непосредственно
над Камусфеарной.
   Но с воздуха горы показались нам