с гагами:
соорудить бассейны с пресной водой, забетонировать кое-где побережье,
соорудить ящики для гн„зд по исландскому образцу, наставить флагштоки и
развесить мишуру. Оба работника уволились ещ„ до моего приезда, так и не
закончив работу, так что эксперимент с гагами так и не состоялся.
Очарование, некогда окутывавшее мир Камусфеарны, уже давно стало
улетучиваться. Оставался лишьголый и безобразный остов допущенных ошибок.
    
  
 * * *
  
  
 Когда в феврале 1966 года я уезжал из Камусфеарны, там были, как я уже
упоминал раньше, три работника: Джимми и два временных помощника,
работавших на Кайлиакине. Пока я находился в Марокко, к ним в Камусфеарне
присоединилась одна молодая дама, которая прежде печатала на машинке мои
рукописи, а теперь искала в Шотландии убежища от своих личных проблем. Она
появилась там весной 1966 года, пока я был за границей, с ней была
семилетняя дочка и невообразимое количество разношерстной живности (ослы,
пони, миниатюрные пудели и большие датские собаки, кошки и гуси,
прелюбопытная и очаровательная порода собак, появившихся в результате
спаривания старой английской овчарки и стройной, шелковистой, робкой
шотландской овчарки). Беспорядочные связи всей этой компании привели к
резкому увеличению поголовья обитателей. Одно время там было, не говоря уж
о других видах, двадцать шесть собак. Камусфеарна превратилась в
животноводческую ферму, где четвероногие правили при жесткой и
разрушительной диктатуре. Дом перешел в новую и гораздо более зримую фазу
упадка.
   Вначале я узнал об этом из вторых рук, ибо вернувшись в Англию в мае, я
никак не мог сразу же вернуться домой и воспринять вс„, что с этим было
связано. Я остался в Лондоне и бесплодно со все меньшим энтузиазмом
предпринимал попытки заложить маяки. В конце концов я отказался от этой
мысли и выставил их на продажу в качестве меблированных домов. Казалось,
удача совсем отвернулась от меня: каждый новый день приносил вести о
задержках, катастрофах, смерти. В течение двух суток, помнится, я узнал о
смерти моей пиринейской горной собаки в Камусфеарне и гибели белого
берберского жеребца, которого я купил в Марокко.
   Собака погибла потому, что осталась на улице на всю ночь на поводке.
Ночь была ненастная, и пытаясь укрыться от непогоды, собака удавилась,
когда попыталась перебраться через проволочный забор. Великолепный белый
жеребец, который умел танцевать и гарцевать на задних ногах по команде,
который любил людей самих по себе, погиб от халатности и плохого обращения
в одном из постоялых дворов в Марракеше, хоть и был на попечении одного
араба, которому я безотчетно доверял.
   Он погиб, пожалуй, самой страшной смертью, какая только бывает у
животных, и мне не хочется теперь вспоминать подробности события, от
которого я буквально заболел. (Один английский журналист прислал мне не
только подробное описание случившегося но и цветные фотографии).
   Чтобы избежать финансового краха, требовалось полное, но организованное
отступление, и я стал распродавать свои немногочисленные пожитки. Продал
кинокамеру (купленную почти за тысячу фунтов), которой мы собирались снять
серию документальных фильмов в горах и на островах, меньше чем за треть
того, что за не„ было заплачено. Это казалось особой приметой, первым
открытым признанием конца эпохи. Единственное, что оставалось, - так это
как можно приличнее закрыть Камусфеарну. Я откладывал сво„ возвращение в
Шотландию как можно дольше, и только в августе приехал в Камусфеарну и с
тяжелым сердцем занялся приготовлениями к переводу выдр в зоопарк. Джимми
уехал, там не осталось никого из работников, кроме молодой дамы с дочкой и
невероятного количества живности.
   Ричард Фрер, закончивший переоборудование коттеджей на маяках, взялся
за руководство компанией и улаживание моих личных дел после отъезда
Джимми. Он сказал, что ему нравятся рискованные предприятия, а более
отчаянного ему вряд ли уж найти. Он отчетливо представлял себе ту роль,
что ему придется сыграть:
   командира арьергарда в битве с несостоятельностью до тех пор, пока не
найдутся покупатели на острова Орнсэй и Кайлиакин. Он взялся за эту задачу
с таким же энтузиазмом, с каким стал бы штурмовать до тех пор считавшийся
неприступным утес, при этом у него не было никаких иллюзий в отношении
предстоящих трудностей.
   Камусфеарна к тому времени сильно изменилась и выглядела очень
печально. У меня остался в памяти один солнечный день в конце сентября
1966 года, что я провел на "Полярной звезде", которую уже решил перевести
на следующий год на озеро Лох-Несс для обслуживания туристов. До этого
целую неделю были такие штормы и ураганы, каких за годы пребывания в
Камусфеарне я и не упомню. Все, что могло улететь по ветру, улетучилось, а
я больше всего боялся за деревянную ограду у выдр, ибо тогда ураган
освободил бы выдр, которые оказались бы среди огромного количества кишащей
недисциплинированной живности, которая нашла временное прибежище в
Камусфеарне. Ограда, однако, выстояла, а когда шторм поутих, она
развалилась, как это часто бывает, под голубыми и безоблачными,
безмятежными небесами. Алан Макдиармид вернулся к нам на пару недель, ибо
я был единственным мужчиной в Камусфеарне, а нам надо было сделать кое-что
на маяке Кайлиакина и в Кайл-оф-Лохалше.
   Отчалив от места стоянки поутру, я сразу же понял, что что-то не так.
Оба двигателя завелись нормально, но сцепления правого мотора с винтом как
будто не было. При увеличении газа тахометр показывал рост оборотов, но
скорость судна при этом не возрастала. При осмотре изнутри мы смогли
установить, что гидравлический привод от двигателя к валу в порядке, и мы
предположили, что сам винт проворачивается на валу. Мы двинулись на север
на одном двигателе.
   И только пришвартовавшись у пирса в Кайл-оф-Лохалше, мы обнаружили что
правого винта нет вообще. Видимо серьезные испытания во время
продолжительного шторма, постоянная качка на высокой волне на якорной
стоянке выявили недоработку того, кто крепил винт, и теперь он лежал на
глубине в несколько метров под якорным буем. (Сразу по возвращении мы
бросились искать дорогой резиновый костюм аквалангиста, который имелся в
Камусфеарне для таких случаев. Но его там уже не было, он исчез как и
многое другое, и несмотря на длительное расследование со стороны полиции
его так и не нашли.)
   Итак, к вечеру мы возвращались из Кайла на одном двигателе. Он развивал
скорость в одиннадцать или двенадцать узлов, чего однако было достаточно,
чтобы преодолеть течение на север в проливе Кайлирии. Мы миновали Гленелг
и в миле -другой к северу от якорной стоянки "Полярной звезды" неподал„ку
от громадных утесов мы увидели, как макрель "резвится" на поверхности.
Такое бывает, когда громадные стаи макрели загоняют свою добычу, то ли
собственную мелочь, то ли другие виды, которые здесь называют "грязь", в
мешок до абсолютного предела, так что охота происходит чуть ли не над
водой. В результате у зрителя возникает впечатление перемежающихся
движущихся фонтанчиков белых струй, часто радужных.
   Для тех, у кого рыба основной продукт питания, это вызывает неодолимый
непроизвольный азарт.
   Это было первое свидетельство, что макрель здесь еще водится. Она
появляется в июне или начале июля, а уходит вместе с туристами, смотря по
погоде, в начале или конце сентября. Помимо голов и хвостов осетровых, не
говоря уж об основном корме из угрей, макрель - любимая пища выдр, а раз
уж она все ещ„ здесь и я так много потратил на морозильные камеры, то я,
естественно, не стал упускать такую возможность.
   У нас на борту было два перемета (тридцать метров лески с двадцатью
крючками на кетгуте и манками из крашеных куриных перьев), и мы взялись за
работу, чтобы выловить как можно больше макрели из этого косяка. Возможно,
это последний улов в сезоне, так что наши морозилки будут полными на зиму.
   В результате через двадцать минут у нас оказался баснословный улов.
Бывали минуты, когда мы упускали косяк из виду, но всегда снова находили
его, внимательно разглядывая акваторию, и раз за разом вытаскивали бешено
вращающийся перемет, на котором было от десяти до девятнадцати (это рекорд
Алана и, полагаю, Камусфеарны) болтающихся и трепещущих рыбин, синие и
лазурные полосы которых вызвали у меня в памяти детство в Галлоуэе, где мы
ловили эту же рыбу на один крючок, и если за день вылавливали штук
тридцать, то считали это удачей. Теперь же мы брали штук тридцать макрели
за минуту, и к концу рыбалки, когда окончательно потеряли косяк, у нас
было более центнера рыбы.
   Мы снова отправились на одном двигателе к стоянке "Полярной звезды" в
миле оттуда. На полпути мы наткнулись на буревестника-глупыша, сидевшего
на спокойной воде, и вроде бы не способного взлететь. Он неуклюже отплыл в
сторону с нашего курса, но стать на крыло не смог. Я сказал Алану, что
надо помочь бедняге, и он отправился за ним на надувной лодке, а я остался
в сторонке на "Полярной звезде". В конечном итоге, все обернулось довольно
забавно. Как бы близко Алан не подплывал к буревестнику, птице удавалось
развернуться быстрее лодки, и мне пришлось выслушать богатый запас
ругательств, гремевших над разделявшими нас несколькими сотнями метров
спокойной морской поверхности. Но в этой ситуации, как и во всех
остальных, Алан добился своего, и четверть часа спустя он уже был на борту
"Полярной звезды" с беспомощным, но протестующим буревестником. Протест у
буревестников проявляется прямо и однозначно: они начинают плеваться такой
тошнотворной и вредной слюной, которая заставляет отступиться даже самых
заядлых орнитологов или любителей помочь. Пока я связывал ему ноги и
крылья, он облил меня и подушки сидений в рубке судна значительным
количеством этого жуткого вещества, но в конце концов я упрятал его в
картонную коробку и мы двинулись домой к месту стоянки.
   У нас на борту было около центнера рыбы и никаких очевидных средств для
транспортировки е„ в Камусфеарну, до которой было около полумили на шлюпке
и около полумили пешком. У меня был парусиновый комбинезон яхтсмена и
кроме штанов ничего более подходящего. Мы завязали узлом рукава и ворот
комбинезона, вывалили туда весь улов и направились в Камусфеарну. Алан
тащил на сильно согнутых плечах весь этот груз, я же нежно прижимал к
груди картонную коробку с буревестником.
   До дома оставалось чуть меньше пятидесяти метров, когда, шагая по
песчаной дюне, Алан воскликнул:
   Ну и ден„к же сегодня, ты только посмотри на это!
   Почти у наших ног, беспомощно трепыхаясь среди высоких стеблей бурьяна,
копошился мэнский буревестник, громадные как сабли крылья которого,
приспособленные к длительному парению в небе и скольжению по волнам, что
присуще семейству альбатросов, к которому принадлежат оба эти вида, теперь
гребли по земле.
   - Его сдуло на берег, - сообщил Алан, - а они могут взлетать только с
воды или с какого-либо высокого места. Пожалуй надо взять и его с собой и
привести их обоих в приличное состояние.
   Итак мы прибыли в Камусфеарну с глупышом в картонной коробке и мэнским
буревестником, завернутым в вощаную бумагу (ибо от контакта с рукой
человека у них нарушается "водонепроницаемость", и тогда перья промокают
при первом же купании, к которому они так страстно стремятся).
   Мы посадили их обоих в ванную, мэнского - в душевое отделение, а
глупыша в предбанник. В результате вс„ было загажено, ибо глупыш гадил по
объему будто бы даже больше того, что съедал, и для обслуги это тоже было
довольно неприятно.
   Прежде всего, ни та ни другая птица не стала есть добровольно, обеих
пришлось кормить принудительно, одному человеку надо было держать им клюв
открытым, а другому насильно вводить пищу в виляющий зоб. Каждой из них я
назначил различную диету: глупышу я давал рыбу, рыбную печенку и большое
количество сала (припоминая как в прошлом они просто тучами роились над
печенью акул и китов и любым жиром), а второму буревестнику я давал
моллюсков, рыбную печень и черные, богатые протеином головы блюдечек. Мы
старались не касаться их оперения руками, но тем не менее оно не
становилось водонепроницаемым (такое часто бывает при шоке или травме).
Глупыш - неуклюжий увалень совершенно без страха с упоением купался,
шлепал по воде и все пытался нырять, но в результате промокал насквозь и
оставался взъерошенным. Другого буревестника приходилось купать насильно,
ибо он вроде бы терпеть не мог воды и всего, что с ней связано. Но у них
была одна общая характерная черта - двухразовое питание неизменно
оказывалось исключительно болезненным. Как только пальцы человека
отпускали их зоб, они своими искривленными, острыми как у попугая клювами
наносили неожиданно сильные удары, которые нередко вызывали кровь, если не
успеешь отдернуть руку, и к концу недели вся правая рука у меня была
покрыта бесчисленными шрамами.
   Поскольку этих океанских птиц практически не бывает в зоопарках, я
предложил одному из них взять их у нас до тех пор, пока их можно будет
выпустить на волю.
   Мне ответили, что глупыша они могут взять на время, а мэнского
буревестника - нет, ибо в неволе содержать их невозможно. Наконец мы нашли
одного сотрудника из Общества защиты животных, который согласился
попробовать, к тому времени мы вероятно были единственными людьми, которым
удалось содержать мэнского буревестника у себя в хорошем и вс„
улучшающемся состоянии в течение более тр„х недель. В нашем случае нужно
было также ограждать обеих птиц от множества хищников, обитавших в
Камусфеарне, и это лишь добавило проблем в нашем хозяйстве, которое
превратилось настоящий свинарник. Затем мы отвезли птиц за 200 миль отсюда
в Королевское Общество защиты животных в Абердине.
   Вся ванная завалена водорослями, разложеннными кучками, так чтобы
буревестнику было удобно класть на них свою грудь, громадный, липкий белый
птичий помет по всему помещению, под ногами разбросаны остатки рыбной
печенки, неуклюжая походка буревестника, когда ему вздумается прогуляться
- вот что осталось у меня в памяти от этих двух птиц, триумфальное
спасение которых Обществом защиты животных несколько дней спустя было,
возможно, платой за то что, мы вытерпели от них.
   Положение с животными, с учетом ещ„ этих птиц в ванной стало,
чрезвычайным. Их было столько, что ступить даже негде. Любая открытая
дверь автоматически воспринималась голосистой лавиной собак различных
размеров и форм как приглашение войти. А желания у них были откровенно
неоднозначны. Невероятная плодовитость этой живности однажды
выкристаллизовалась для меня в находке целого выводка котят, живущих на
антресолях в гостиной. А до того никто о них и не подозревал.
   При необходимости принять немедленные практические меры в отношении тех
животных, что принадлежали лично мне, я разослал в несколько зоопарков
следующее циркулярное письмо, и каждое слово отзывалось во мне болью, ибо
это был явный конец Камусфеарны.
    
  
 Уважаемый Х!
   Пишу вам потому, что вероятнее всего уже осенью мне нужно найти
пристанище двум выдрам Эдаль и Теко. Я хотел бы подарить их такому
зоопарку, который будет содержать их так, как они привыкли жить у меня.
   Полагаю, что после смерти львицы Эльзы, Эдаль (из "Кольца светлой воды")
   возможно является наиболее знаменитой из живущих в неволе животных, и
она несомненно сделает честь любому зоопарку, который примет е„. У Теко
тоже есть значительное количество поклонников. Эдаль - это Aonyx Capensis
из Нигерии, Теко, из Сьерра-Леоне, принадлежит вероятнее всего к одному из
еще нераспознанных подвидов. Они не живут семьей и поэтому держать их надо
раздельно.
   Мне, естественно, хотелось бы обеспечить им идеальные условия. Это, по
существу, значит то, что у них есть сейчас: помещение, отапливаемое
инфракрасными лампами, и различные водные приспособления на открытом
воздухе. Их не совсем устраивает стоячая вода, им нужна система фонтанов,
водопадов и т.п. и довольно глубокий водоем, где можно было бы нырять.
Поскольку такие устройства не так уж просто создать, то я пишу в несколько
зоопарков сразу, чтобы выявить желающих попробовать.
   Теко кормится главным образом рыбой и небольшим количеством угрей, хотя
он почти всеяден, а Эдаль не ест почти никакой другой морской рыбы, кроме
макрели, и е„ кормят преимущественно живыми угрями. Теко сейчас гораздо
живее из них, но обе выдры готовы часами играть с любым подходящим
предметом.
   Я буду весьма признателен за быстрый ответ, с тем чтобы сузить сферу
поисков.
    
  
 На это письмо я получил несколько обнадеживающих ответов, и в августе
1966 года я выбрал тот зоопарк, Совет которого, насколько я понял, брался
подготовить наиболее подходящие условия для обеих выдр. Сюда входил фонтан
в каждом из бассейнов, многочисленные прочие приспособления и удобства,
которые обезопасят как публику, так и выдр. Тогда мне казалось, что хоть
это и горестное решение, но мне все же удастся решить проблему закрытия
Камусфеарны и обеспечить благосостояние животных. Теперь эти две цели были
главными для меня и мне хотелось добиться их успешно и гладко.
   Вначале зоопарк предложил забрать выдр в конце сентября, затем из-за
трудностей с работой, дату сдвинули на середину октября. Я уехал из
Камусфеарны и устроился жить в часе езды от зоопарка. В октябре срок
сдвинули ещ„ раз на месяц по тем же самым причинам. И только в декабре я
понял, что этот проект окончательно провалился. Когда я приехал туда в
четвертый раз, меня там совершенно неожиданно встретила целая команда
репортеров и тележурналистов, но выяснилось, что работы по обустройству
выдр только-только начались. Там было много представителей разных газет, у
одного уже была готова статья под заголовком "Узна„те? Неужели?
   Да, да это герой книги Гейвина Максвелла "Кольцо светлой воды"
МИДЖБИЛЛ, Максвеллова выдра, по латыни Lutrogale perscipilata maxwelli,
которую теперь передали в зоопарк Х." Настроение у меня было неважное, и я
холодно ответил, что нет никакого толку в том, чтобы доставлять в зоопарк
животное, которое померло уже девять лет тому назад. Я добавил, что
никогда не был журналистом, но полагаю, что как и в других профессиях,
успех в ней зависит от достаточной предварительной подготовки, в данном
случае нужно было хоть бегло просмотреть то, что я писал прежде о выдрах.
Он ответил: "Извините, я прочел только одну из ваших книг "Тростник на
ветру", но моя жена и дети е„ просто боготворят. Мне ничего не известно о
других выдрах кроме Миджбила, а о "Кольце светлой воды" мне только что
сообщили по телефону из Лондона."
   Даже если оставить в стороне прессу, которая, справедливости ради
следует отметить, большей частью была ко мне благосклонна, у меня тогда
оказался кошмарный день. Мне сообщили, что Совет зоопарка отменил даже ту
смету, которая была предназначена на строительство хотя бы одного
бассейна. Мне также впервые дали понять, что первоначальная договор„нность
о том, что Эдаль возьмут сюда на шесть месяцев и она останется здесь лишь
только если будет довольна своим обустройством на новом месте, также не
устраивает зоопарк, и е„ могут взять насовсем только сейчас, хотя условия
для е„ пребывания здесь далеко не подходящие. Следует сказать, что
первоначальное решение Совета было вовсе не таким, и это лишьспонтанные
действия одного из чиновников. Для меня же это оказалось довольно
неприятным тупиком, я так долго готовил себя к расставанию с Эдаль после
стольких лет взаимного доверия, и тут терпение мо„ лопнуло как пружина в
часах.
   Я понял, что у меня нет другого выхода, кроме как отказаться от всех
договоренностей и отложить вопрос о судьбе выдр ещ„ на один год. Только
моя абсолютная уверенность в способностях Ричарда Фрера продолжать
финансовую битву дала мне такую возможность. Дамочка с бесчисленным
зверинцем и малолетней дочкой, которая в то время жила в бестолковом
хозяйстве Камусфеарны, согласилась присматривать за выдрами, пока не будет
найдено постоянного и удовлетворител