кинз уволился, Джимми Уатт остался
один, и теперь дня не хватало на то, чтобы управиться со всеми делами по
хозяйству Камусфеарны. Это было начало целой череды временных помощников,
и почти все они, каждый по-своему, приближали конец Камусфеарны.
   Месяца полтора спустя мы разошлись с женой, хотя развелись только в
июле 1964 года. На этом заканчиваются "Скалы остаются" по весне 1963 года,
и вот отсюда я продолжаю историю Камусфеарны, или, если кому-то так больше
нравится, историю рябинового дерева.
    
  
 24 июня 1963 года я уехал из Камусфеарны на юг. Я собирался погостить
полмесяца у своего брата в Греции. Как правило я с большой охотой
собираюсь в такие поездки, но теперь мне не хотелось покидать собственный
дом, или то, что от него оставалось, так как я отчаянно старался сохранить
его в целости.
   На вершине холма я перегрузил свой багаж из джипа в большой
"Лэндровер", в котором собирался доехать до Инвернесса и пересесть на
поезд, идущий на юг. В этом "Лэндровере" я ездил ещ„ по Северной Африке, и
у него был ряд особых приспособлений. Среди них было одно, которое
несколько минут спустя, вероятно, спасло мне жизнь. Это была усиленная
крыша с багажником, выдерживающая вес человека и снаряжения. Помнится,
было тихое солнечное утро, а море в проливе Слит внизу было абсолютно
синим. Высокие белые кучевые облака стояли над пурпурными холмами Ская.
    
  
 Первые семнадцать миль от Камусфеарны дорога одноколейная, через каждые
две-три сотни метров устроены места для разъезда, а первые пять миль до
деревни она совсем узенькая. К примеру, она едва годится для того, чтобы
разъехаться машине и велосипеду.
   Я проехал около полумили и поднимался в гору со скоростью миль двадцать
в час, когда из-за поросшего вереском пригорка справа от меня на дорогу
прямо под кол„са прыгнул олень. Я инстинктивно дернул рул„м и увернулся от
него. Он запрыгал вниз по склону слева от меня, а я только стал
выравниватьрулевое колесо, как за ним последовал второй. Я,
наверное,что-то делал, но от этого увернуться уже не смог. Я почувствовал
глухой стук удара, затем машина накренилась и сталапереворачиваться. Я
стукнулся головой о крышу, когда машина перевернулась первый раз, а на
втором кувырке что-то тяж„лое ударило меня по р„брам.
   Если я и потерял сознание, то всего лишь на несколько секунд. Я
по-прежнему сидел за рул„м, но машина лежала на правом боку, трава и кусты
вереска через окно упирались мне в шею и щеку. Мотор вс„ ещ„ работал, но я
не мог дотянуться доключа зажигания левой рукой, так как большой чемодан
на месте пассажира прижал мне к боку левую руку. Спереди на "Лэндровере"
были укреплены две полные канистры с бензином, и бак был полностью
заправлен. Я был не в состоянии разумно оценить возможность возгорания, но
знал, что если это случится, пока я нахожусь в таком беспомощном
состоянии, то обгорю довольно сильно. Я попытался спихнуть с себя чемодан,
но сделать это можно было только повернувшись наполовину на сиденье, чтобы
можно было пошевелить левой рукой. Это оказалось ещ„ трудней, так как
левая нога у меня застряла где-то между педалей, не поворачивалась и не
давала мне двигаться. Я пыжился, дергал ногой, пока она не заболела, но
вытащить е„ не смог. Хоть мне и не удалось сдвинуть чемодан, я вс„ же
сумел просунуть левую руку под ним и дотянуться до замка зажигания. Затем
наступила полная тишина, а я лежал, пытаясь отдышаться.
   Чемодан пошевеливался только тогда, когда я пихал его одновременно
головой и левым плечом, но при каждом толчке возвращался назад. Наконец,
при одном из толчков сильнее остальных он опрокинулся через перегородку
рычага скоростей и упал в ноги пассажирского места. У меня освободились
обе руки и я попробовал выбраться. В "Лэндроверах" спереди три сиденья, и
дотянуться до противоположной дверцы наверху было довольно затруднительно.
Я попробовал приподняться с помощью большого рычага, и тогда только до
меня дошло, что левая нога застряла основательно, и мне е„ не вытащить.
Как я ни елозил, ни крутил и вертел ею, она держалась там крепко. Наконец
я дернул ею изо всех сил, стало больно, как при сильной ссадине, и я
освободился. Я неуклюже выбрался через горизонтально расположенную дверцу
со стороны пассажира, спрыгнул на землю и закурил сигарету.
 
   На машине с виду почти не было никаких вмятин. Не было никаких следов
от оленей, хотя от второго на бампере остался клок шерсти. Нигде не было
видно крови. Мне подумалось, что ни я, ни олени серь„зно не поранились.
Как же я тогда ошибался!
   Я не понял тогда и не понимаю до сих пор причин той аварии, у которой
оказались такие далеко идущие последствия, которые фактически изменили мою
жизнь на много лет впер„д. Прежде всего, олени побежали вниз прямо к
забору лестничества в каких-нибудь тридцати метрах от дороги, а олень
летом сделает это только в том случае, если его вспугн„т сверху человек.
Но даже и тогда они должны были слышать шум приближающегося "Лэндровера".
Разозлившись, я взобрался на пригорок, думая, что там вс„-таки кто-то
есть, тот, кто видел, что машина свалилась под гору, и оказался настолько
равнодушным, что не помог мне, пока я лежал там как в западне и думал, что
вот-вот зажарюсь.
    
  
 Но там никого не оказалось, только следы копыт оленей в черном торфе в
нескольких метрах от дороги, а чуть выше несколько овец разбрелись и
паслись в полном спокойствии. Это исключало возможность появления собаки,
так как тогда овцы сбились бы в кучу. И я отправился пешком назад, туда,
откуда выехал.
    
  
 Добравшись до Друимфиаклаха, домика у дороги над Камусфеарной, я заш„л к
своим старым друзьям Мак-Киннонам, полагая, что чашечка чая у Мораг не
помешает мне, прежде чем отправиться дальше вниз по склону, позвонить и
вызвать помощь, для того, чтобы мне подняли "Лэндровер" на дорогу. Кэлум
Мэрдо так же как и я удивился поведению оленей.
   - Это совсем на них не похоже, - сказал он.
   Думаю, что он даже и не поверил мне, пока не увидел клочья шерсти оленя
в зазорах бампера.
   Пока я сидел на кухне Мак-Киннонов, к ним заглянула врач. Она была
относительно новым человеком в округе, а в деревне уже много лет не было
врача-мужчины.
   Проезжая, она увидела "Лэндровер", заинтересовалась как и любой другой
человек, как же произошла авария, и заехала в Друимфиаклах, чтобы
спросить, не пострадал ли кто-нибудь. Я вкратце рассказал ей ,что
произошло.
   - И вы не поранились? - спросила она.
   - Нет, ничуть.
   - Да верно ли?
   - Абсолютно. Парочка синяков, да ссадина на ноге. Чувствую себя хорошо.
   Я был уверен в этом настолько, что, когда обнаружились симптомы травмы,
поначалу вовсе не соотн„с их с этой аварией.
   - Ну что ж, - сказал Кэлум Мэрдо. - Не знаю, повезло вам или нет, майор
(мо„ звание военных лет так и пристало ко мне в округе, несмотря на все
мои усилия избавиться от него). Вам сошла с рук езда не "Мерседесе" со
скоростью сто пятьдесят миль в час, и от этого не пострадали ни вы, ни
население британских островов, а теперь вы съехали с дороги в "Лэндровере"
на скорости менее двадцати миль в час. Говорят, что сатана любит своих,
так вот у него много разных путей для этого, и может быть, он применяет
для этого как оленей, так и специально оборудованные "Лэндроверы". Во
всяком случае верно одно: раньше своего срока не помрешь..."У меня
назначено свидание со смертью на баррикадах..." Извините, если я увл„кся
своим собственным краснобайством.
    
  
 Пять дней спустя я прибыл в аэропорт "Афины". Когда вышел из самол„та и
стал спускаться по трапу, жара прямо-таки прижимала меня к земле.
Пассажиры двинулись по л„тному полю в направлении аэровокзала,
находившегося метрах в двухстах от самол„та, и не прош„л я и четверти
пути, как почувствовал, что весь обливаюсь потом. Пройдя полпути, я
испытал вдруг какую-то странную судорожную боль в левой ступне, тупую
боль, как при ушибе, которая постоянно нарастала. К вящему моему удивлению
стало так больно, что пришлось остановиться. Я поставил багаж и покрутил
ногой, полагая, что, пожалуй, отсидел ногу в самол„те. Примерно через
минуту боль утихла, но появилась вновь, когда я добрался до таможни. Как
только я стал неподвижно, а в течение долгого времени мне не оставалось
ничего другого, она отошла. В аэропорту меня встречал брат с автомашиной,
после этого мне уже не пришлось ходить пешком, и вскоре я совсем позабыл
об этом случае.
   У моего брата была яхта и две прекрасных стоящих рядом виллы на острове
Эвбея.
   Их террасы, увитые плющом и виноградником, находились метрах в стах от
моря. В течение лета он обычно сдавал вна„м как яхту, так и большую из
вилл, и только изредка, когда в последнюю минуту кто-то отказывался, как
вот теперь, он пользовался яхтой сам со своими друзьями.
   В некотором плане, с уч„том климата и отличной, более чеканной красоты,
дом моего брата в Катунии был удивительно похож на мой собственный в
Камусфеарне.
   Небольшое приморское селение в пяти милях к северу, порт рядом с
торговым центром - в семнадцати милях к югу.
   Мы доехали от Афин к этому порту, Халкису, где мост перекрывает узкий
пролив с быстрым течением между материком и островом Эвбея, и где стояла
его яхта в ожидании нас. Когда мы добрались до Халкиса, было уже темно, и
брат решил переночевать там и плыть дальше утром. Мне опять не пришлось
ходить пешком, и я выбросил из головы странное поведение моей ноги в
афинском аэропорту.
    
  
 Мы ужинали в ресторане на набережной, а узкая полоса воды, отделявшая нас
от материка, искрилась многоцветным серебром отраж„нного света, который
извивался как угорь в набегавшем прибое. Мы пили вино из изюма и ели
жареных крабов. К счастью, я уже закончил есть, когда увидел, как их
готовят, и мне пришлось отодвинуть кресло, чтобы больше не видеть этого. В
нескольких метрах от нашего столика девчушка, нежное создание с ангельским
ликом лет десяти-одиннадцати, стояла у мангала с углями, а рядом с ней был
большой поднос, полный щупалец осьминога и крабов. Время от времени она
брала щипцы и клала что-то новенькое на противень перед собой. Реш„тка, на
которую она клала их, с трех сторон была огорожена стеклом, как виварий, и
я задумался, к чему бы это. Затем я вдруг увидел, что ноги ближайшего ко
мне краба на реш„тке шевелятся, что единственно неподвижными на всей этой
поверхности были щупальца осьминога. Несколько минут спустя я понял, что
крабов зажаривают живыми на очень, очень малом огне. Те, которых я видел,
были на поздних стадиях приготовления, они лежали на спине с тлеющими
углями под ними и могли выразить протест своей угасающей жизни только
таким образом.После долгого времени вс„ движение прекращалось, девочка
проверяла их и давала сигнал официанту. Тот приносил поднос, и она щипцами
перекладывала горячих крабов и щупальца осьминогов, пока реш„тка не
освобождалась совсем. И только тогда я понял, для чего нужны стеклянные
стенки. Она щипцами выбирала свежего краба и осторожно укладывала его
спиной на реш„тку. В течение нескольких секунд он оставался неподвижным,
затем, когда жар от тлеющих углей проник сквозь панцирь, краб вдруг
приподнялся на правую сторону и буквально выстрелил собой в воздух. Он
ударился о стеклянную стенку, упал назад на реш„тку и со страшной
скоростью стал вертеться на ней. Одна из его лап провалилась сквозь
реш„тку, попала на угли и подгорела. Девочка снова подхватила краба
щипцами и терпеливо уложила его опять на спину. Ей пришлось проделать это
три раза, только тогда ноги у него беспомощно зашевелились, и она смогла
обратить сво„ внимание на следующую жертву. Эта даже перепрыгнула через
стеклянную стенку с первого же прыжка и упала на тротуар, где и
завертелась на обожженных ногах. Кто-то за соседним столиком заметил это и
засмеялся. Тогда я отодвинул свой стул, чтобы не видеть эту девочку, и
сзади ко мне доносился лишь восхитительный аромат жареных крабов.
   Когда поутру мы отплыли, тревоги, заботы, стресс и душевные волнения
моей жизни дома, казалось, сошли с меня как ставшая ненужной змеиная кожа.
Здесь, при свежем ветерке с севера, рябившем море до оттенка темной
ляпис-лазури, и ярких миниатюрных радугах, вздымавшихся от белых волн,
рассекаемых носом нашей яхты, при солнышке ещ„ не слишком жгучем для
голого тела и досках палубы , ещ„ не обжигающих босые ноги, я чувствовал
себя свободным и вдохновл„нным, как обычно ощущал себя в Камусфеарне. Я
думал, что, пожалуй, секрет сохранения своего видения состоит в том, чтобы
всегда кочевать, никогда не оставаться на одном месте достаточно долго,
чтобы зрение не затуманивалось мертвенным пологом, нарастающим бельмом,
состоящим из тревог о прошлых ошибках и их последствиях в настоящем. Я
чувствовал сол„ные брызги у себя на лице и был счастлив.
    
  
 Думаю, что при смерти Одиссей забывает, Кто была Калипсо, а кто Пенелопа,
И помнит лишь ветер, дующий с Мимаса, И как бесконечно щипало у него глаза
от соли, И Аргуса, счастливо прыгающего щенка, И своего старого отца,
окучивающего виноградную лозу.
    
  
 По правому борту у нас башней высился бледный ут„с горы Кандели,
подымаясь на целый километр из морских глубин, пара орлов кружила крутыми
дугами в голубой тверди небес над нами. У подножья был тихий заливчик, где
вода была изумрудно зел„ной на фоне дикорастущих розовых олеандров. Я
сказал брату:
   - Боже, какой ты счастливый, что жив„шь здесь!
   - Ты полагаешь? - помедлив, ответил он. - Не знаю, почему. Ты ведь тоже
жив„шь у моря, у тебя есть лодка и доход, полагаю, больше, чем когда-либо
был у меня.
   Здесь тоже есть свои заботы и тревоги, и только потому, что ты здесь
гость и не нес„шь никакой ответственности, ты чувствуешь себя таким
образом. Пожалуй, и я также почувствовал бы себя в Камусфеарне, если бы
только не климат.
   Мне нечего было ответить, потому что он изложил словами те мысли,
которые только что промелькнули у меня. И тогда я спросил:
   - А как здесь с почтой? Регулярно ли и четко вы получаете
корреспонденцию?
   Он ответил:
   - Ни так, ни эдак. Если ты приехал сюда на полмесяца, то вряд ли
получишь хоть одно письмо, как бы много тебе ни писали.
   А я добавил: "И слава Богу!"
   После обеда мы сели в надувную резиновую гоночную лодочку под названием
"Гришкин" и отправились на в„слах в тихий заливчик, который я заприметил у
подножья горы Кандели. Мы высадились там на горяченном галечном пляже под
гигантской скалой, и я отправился поплавать с аквалангом. Без него я не
могу даже держаться на воде, так что это не только мо„ любимое водное
удовольствие, но и единственное, которым я увлекаюсь довольно редко, так
как это по существу праздное времяпровождение, а море у Камусфеарны
никогда не бывает настолько т„плым, чтобы можно было поплавать ради
удовольствия.
   Я медленно плыл, как всегда очарованный стаями ярких разноцветных рыб,
колышащимися водорослями, изобилием морской природы, проплывающей перед
чистым незамутн„нным стеклом маски. Я доплыл до края шельфа, морского дна
глубиной не более тр„х метров, и заглянул в громадный сумрачный мир, где
кончался шельф и дно уходило на неизвестную глубину. Там внизу шевелились
какие-то тени, которые были слишком неясными, но мне показалось, что это
тунец. Я развернулся к берегу; акваланг может отказать как на глубине сто
метров, так и на глубине в один метр.
   Ведь даже отличные пловцы рассказывали, что испытывали такой же
безотч„тный страх, когда смотрели вдруг в сумеречные тайны морской пучины.
   Когда я выплыл назад на мелководье, то увидел блестящий перламутровый
диск раковины морского ангела, раскрытой и пустой, лежавшей между черными
позвоночниками морских ежей на камне. Я попытался было нырнуть за ней, как
с моей левой ногой случилось то же самое, что было в аэропорту, но на этот
раз вс„ произошло гораздо быстрее. Не прошло и минуты, как наступила
сильная боль. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы достать
раковину морского ангела, затем я как можно скорее направился к берегу. Я
выбрался на гладкий камень и снял акваланг. Сел и внимательно осмотрел
ногу. Я рассматривал е„ и тыкал в ногу пальцем, но сначала ничего не
понял. Она ничем не отличалась от другой ноги, за исключением следа от
длинной ссадины на изгибе подошвы. Я вспомнил, что, когда вернулся в
Камусфеарну после аварии с "Лэндровером", носок у меня почти весь
пропитался кровью. Был также и синяк, но он вскоре прош„л. И вот тут-то я
впервые соотн„с происходящее с тем, что нога у меня застряла в педалях.
Нечто зловещее и невидимое, должно быть, происходило под следами этой
ссадины. Камень был настолько горяч, что мне пришлось переступить, и я
сразу же почувствовал, что боль прошла.
   Я достаточно разбираюсь в медицине, чтобы понять связь. Из той
смехотворной аварии я не вышел цел и невредим, подача крови к ноге была
нарушена, тепло да„т временное облегчение, но сама нога находится в
начальных стадиях отмирания. Без поступления крови она не сможет жить.
   Если бы даже тогда я предпринял какие-то меры, положение уже вышло
из-под контроля. Я, возможно, был прав в том, что на время своего
короткого отпуска хотел забыть о том, что со мной случилось нечто ужасное
с далеко идущими последствиями. Я пош„л назад к своей лодочке с раковиной
ангела, уверяя себя, что это временное нарушение, которое восстановится
само собой. Я не мог заставить себя поверить, что в действительности могу
стать калекой. Я так привык к большим физическим нагрузкам и полному
владению мускулатурой и конечностями как к необходимому условию своего
существования, что и мысли допустить не мог о том, что возможны какие-либо
изменения, кроме как в чисто абстрактном плане.
   На следующий день мы начали круиз по эгейским островам: Скирос, Скиатос
и Скопелос с его крутым, белым как мел, городом и мраморными морскими
пещерами с эхом, где к высоким сводчатым потолкам прилепились гн„зда тысяч
стрижей. К этому времени пределы моих физических возможностей ч„тко
определились и стали предсказуемы: сто метров медленной ходьбы, затем надо
остановиться и отдохнуть, чтобы прошла боль, пять минут купания в море,
затем надо выйти на берег и погреть ногу на горячем камне, пока не
ослабнет судорога.
   Вернувшись из Греции в Англию, я сразу же пош„л к доктору по поводу
ноги. Его мнение было довольно туманным, но в общем обнад„живающим.
Температура ноги была значительно ниже, чем у второй, что указывало на
замедленное кровообращение, но он считал, что вполне возможно его
естественное восстановление. Он дал мне принимать таблетки для расширения
сосудов и велел внимательно следить за ходом болезни. В случае ухудшения
он посоветовал мне обратиться к специалисту и не довольствоваться только
одним заключением.
   Я вернулся в Камусфеарну. Очутившись там, я окончательно понял, что без
знойной жары летнего греческого солнца, без е„ воздействия на мою босую
ногу, улучшающего кровообращение, я теперь практически стал калекой,
независимо от того, смогут ли порванные сосуды в конечном итоге
восстановиться или нет. Я еле ходил, и когда сидел и писал у себя за
столом, мне приходилось держать левую ногу на грелке, чтобы е„ не свело
судорогой, даже если не двигать мускулами. Из Камусфеарны улетучилось
чувство свободы, она теперь была крайне непригодна для проживания человека
в мо„м состоянии, ведь до дороги было больше мили. Я чувствовал себя таким
же невольником, как и выдры, которые теперь жили в условиях зоосада. Я
всегда усердно работал там, писал каждый день по многу часов. Теперь же,
по окончании работы мне нечего было делать, кроме как продолжать сидеть за
столом и тревожиться по поводу бесконечных проблем, которые возникали в
связи с будущим Камусфеарны. Остро встал вопрос с персоналом. Джимми Уатт,
который был со мной вот уже пять лет, вначале имел на сво„м попечении одну
выдру и несложное хозяйство. Теперь же ему надо было управляться с двумя
джипами, "Лэндровером", большим баркасом "Полярная звезда", полудюжиной
лодок и подвес