и
вс„ новые и новые счета, о которых директора и понятия не имели, но даже
при такой их лавине, доходы на бумаге вс„-таки превышали расходы.
   Я полностью закрыл небольшую контору в Лондоне, которая, как это ни
странно, давала нам долгов на 3000 фунтов в год. Этот совершенно
непропорциональный расход был преобразован пут„м сдачи помещения в найм за
несколько фунтов в неделю в небольшой, но вс„-таки источник дохода.
Проделав это, я, в стремлении выиграть время, сделал одну величайшую
глупость. Я отдал вс„ оставшееся от матери наследство в уплату наиболее
настойчивым кредиторам компании. Фактически я был одним из
мелкихдержателей акций в компании, и это был мой первый капитал,
появившийся у меня со времени закрытия Рыболовецкого хозяйства на акул
острова Соэй восемнадцать лет тому назад. С тех пор я вс„ время
перебивался с хлеба на квас, вначале подрабатывая художником-портретистом,
а затем писателем, и я не мог никуда ничего вкладывать, так как твердого
дохода у меня не было. Теперь же, когда компания зарегистрирована на мо„
имя, а не имела какое-нибудь приличное, но неприметное, анонимное
название, не связанное со мной, я и посчитал, что у меня нет выбора, кроме
как воспользоваться своими собственными деньгами для выплаты долга. Мне
говорили, что такие действия свидетельствуют об отсутствии элементарных
деловых качеств, но я лишь могу повторить, что считал тогда, да и сейчас
полагаю, что у меня не было другого выхода. В результате, однако, я лишь
стал бедным лично, трудности у компании остались, а кредиторы так и не
оценили моего чувства моральной ответственности. Для большинства из них
только деньги имели значение, а откуда они берутся - неважно. Я точно
знаю, что многие из них считали, что мои личные ресурсы почти
неисчерпаемы, и если я не платил немедленно кредиторам компании, то это
воспринималось как моя личная скаредность. Вот так я истратил свой
последний капитал, какой у меня когда-либо бывал, и винить тут, кроме себя
самого, некого.
   Я в действительности оказался в положении друга, который забыл о счете
торговца, во время своего отсутствия в доме, и оставил там лишь молодую
женщину-француженку со своей семилетней дочерью. Перед ними предстали три
свирепого вида личности, которые, если верить письменному свидетельству их
руководителя, говорили на никому неизвестном языке. Из его двух зловещих
подручных, которые брюзжали и бормотали вслед за ним, один был плотным
горбуном с черной нашл„пкой на левом глазу, а другой был тощ как былинка и
косолап.
   Француженка смотрела на эту рычащую волкоподобную троицу со
значительной тревогой, так как после совершения какого-то кабалистического
словесного ритуала у дверей они начали шнырять по дому, испуская время от
времени в унисон громкие вопли. Сам шериф позже описал этот случай в сво„м
неподражаемом стиле, который он озаглавил "Табель о наложении ареста на
имущество". Читая его следует помнить о скромных познаниях в английском
языке бедной француженки.
    
  
 Я, длань закона, действуя по выписке из постановления, содержащегося в
судебном журнале шерифа, где имеется "Ордер о наложении ареста на
имущество", датированного... дня, ...месяца, зарегистрированного ...года
одна тысяча девятьсотшестьдесят... вместе с исполнительным листом и
уведомлением, срок которого должным образом ист„к ... дня, ...месяца, одна
тысяча девятьсот шестьдесят.... года, ВОШ‚Л, с понятыми и оценщиками,
поименованными и означенными ( к сожалению этот том дела не иллюстрирован)
в помещение, занимаемое или находящееся во владении Х, на с„м самом месте,
трижды провозгласив: "Слушайте!", затем публично огласил вышепоименованное
извлечение об описи подлежащего аресту имущества, потребовал уплатить
причитающуюся сумму, с уч„том процентов и издержек, при этом не было
сделано ни уплаты, ни предложения об оной, -именем Е„ Величества и властью
шерифа указанного округа, налагаю арест на имущество, принадлежности и
вещи, перечисленные ниже и принадлежащие вышеуказанному Х,(к сожалению,
онналожил арест в том числе и на вещи, не принадлежавшие Х, что привело
его к бесконечным хлопотам). К описи оного я привл„к к делу А и В (его
верных приспешников) в качестве понятых, которые согласившись на это и
принеся присягу de fideli administratione, привед„нную мной, конкретно
осмотрели имущество, принадлежности и вещи, поименованные ниже, и оба
единогласно оценили их соответствующей суммой, как-то:
 
   (Здесь следует перечень, включающий некоторые ценные антикварные
предметы мебели, оцен„нные в 1 фунт стерлингов).
   Затем я сделал три предложения вернуть вышеупомянутое имущество,
принадлежности и вещи, описанные надлежащим образом вышеозначенному Х или
любому другому лицу от его имени, кто согласился бы оплатить долги и
издержки, или же сумму, в которую оценены это имущество, принадлежности и
вещи. Но так как никто не откликнулся на данное предложение (бедная Жизель
к этому времени заперлась в ванной) и никто не захотел признать имущество,
принадлежности и вещи своими, я, в силу вышеупомянутых распоряжений,
отметил, постановил, и провозгласил дело об описи считать завершенным, и
арест имущества исполненным по всем статьям закона, вс„ это имущество,
принадлежности и вещи отныне переходят в собственность истца, но я
постановляю, чтобы вс„ это имущество оставалось в распоряжении
вышеозначенного Х там, где оно описано, до тех пор, пока не будет получено
решение шерифа о его распродаже. И настоящим уведомляю вышеозначенного Х и
всех остальных, к кому это может иметь отношение, что любое лицо или лица,
которые посягнут на него или попытаются вынести это имущество,
принадлежности и вещи вопреки закону, будут подлежать задержанию, пока не
вернут взятое или же уплатят двойную стоимость имущества, оцен„нного
согласно описи. Вс„ это я совершил в присутствии оценщиков и понятых,
находившихся в это время в данном помещении.
    
  
 И пробормотав, без сомнения, свои средневековые заклинания и испустив
грубые взрывы судебного смеха, эта возмутительная компания зашаркала прочь
по дорожке, наводя на мысль о грозных конфискациях и незаконных
отчуждениях имущества в былые дни.
    
  
 Судебный исполнитель: "А помните, как я делал опись шкур белого медведя у
герцогини Кроматри? Ха-ха!"
   Первый понятой: "Да, ей-богу, это было хорошенькое дельце. Вам не
пришлось тогда долго описывать."
   Судебный исполнитель: "Да, не пришлось..., в то самое утро, после
завтрака".
   Первый понятой: "Вот выношу судебное постановление! Да, вы сильны в
этом деле! И взяв к тому же так мало из существенного!"
   Второй понятой: "А как вы чихнули три раза, когда произносили:
"Слушайте!", и пришлось начинать вс„ сначала? Они почти слились в один,
ей-богу!"
   Судебный исполнитель: "Ну, это не ваше дело. А касательно того
прискорбного случая, когда вы сбились с ритма? Слово "шиллингов"
прозвучало в полной тишине, когда мы уже закончили говорить. И мне
пришлось воспользоваться тростью жильца в качестве дириж„рской палочки."
   Второй понятой: "А я именем закона включил эту трость в опись. Ей-богу,
полагаю, что, воспользовавшись ею, вы совершили противозаконное действие!"
   Судебный исполнитель: Если это и было так, то это было лучшее из всех
противозаконных действий! Ха-ха! Но вам не следовало включать е„ в опись,
по крайней мере, именем закона.Вы лучше всего делаете опись тогда, когда у
вас есть аппетит, ну, как во время еды. Я уже двадцать лет занимаюсь этим
делом и знаю, что доставляет больше всего удовлетворения, как, например,
посреди белого ковра у герцогини Кроматри".
   Второй понятой морщится и произносит какую-то грозную фразу, которую
можно истолковать как "de fideli administratione officii".
   Первый понятой: "А мне нравится делать описи!"
   Судебный исполнитель: "Но ведь не здесь же, на улице. Вот тут в
четверти мили дальше по дороге есть один дом, у них там, кажется, есть
персидские ковры."
   Их голоса стали затихать. Жизель с девочкой, дрожа, выходит из ванной.
   Девочка: "Ушли!"
   Француженка (по-французски): "Да, ушли, но ты только посмотри, что они
тут натворили! Понять не могу, из-за чеговс„ это? И что значит это слово:
   "Слушайте!" ? Может, они сошли с ума? А наш хозяин, что он скажет,
когда верн„тся? Думаю, он мне задаст!
   Удаляющийся хор исполнителей, поющих в темноте на мотив "Deutschland
Uber Alles":
   "Опись, опись, ей же богу, Пусть наши голоса звучат как один Касательно
"СЛУШАЙТЕ" и истца, Мы присуждаем, провозглашаем, постановляем!"
    
  
 В это же время у меня шла напряж„нная борьба с адвокатами, которые завели
на меня дело по обвинению в клевете на Аллиату. Их иск показался мне
чрезмерно завышенным, я несколько раз запрашивал, но подробного изложения
пунктов счета так и не получил. И вначале я не ведал, как мне следовало
действовать: то ли отдать сч„т в юридическое общество (которое могло бы
определить его разумность или наоборот), то ли в суд, который бы
"таксировал" его (опротестовал и, возможно, снизил бы сумму). Эта битва
тянулась более полутора лет и закончилась только тогда, когда я нанял
своих адвокатов, которые оспорили их действия. Мы "таксировали" сч„т в
суде, и это привело к тому, что его снизили почти на треть.
   Это следует отметить особо. Большинство обывателей, таких как я, почти
не имеют представления о судебных издержках и возможностях их сокращения.
   В Камусфеарне я стал исследовать е„ экономику и выяснил, что в основе
всех наших проблем лежат вопросы транспорта и связи. Единственным
приемлемым решением этих проблем была бы оптовая закупка припасов и их
хранение. Продовольствие, как для людей, так и для выдр, обходилось нам во
много раз дороже оттого, что вс„ покупалось в спешке и в небольших
количествах, частенько издалека. Я уже как-то приводил это сравнение:
жизнь на метеорологической станции в Антарктике относительно недорога, но
как только вы пытаетесь установитьежедневную, или хотя бы еженедельную
связь с внешним миром, стоимость жизни становится больше чем даже в
пятизв„здном отеле. Ибо любой телефонный разговор в мо„м качестве
исполнительного директора компании, испытывающей затруднения,
былмеждугородным разговором и нередко довольно продолжительным, а также
потому, что наши временные сотрудники ведут бесконечные телефонные
разговоры с девушками за сотни миль отсюда, то счета за телефон
становились главной проблемой, которую я практически не мог решить. Если
сотрудникам отказать в праве на бесплатные телефонные переговоры, они
уволятся, а если они уволятся, у меня не будет времени писать.
   А вот в вопросах транспорта и снабжения можно кое-что сделать, и я стал
закупать морозильники, в которых можно было бы хранить продовольствие для
людей и животных месяцами. Это мероприятие, хоть и почти полностью
исчерпало мои личные ресурсы, вс„-таки на время разрешило одну из крупных
проблем.
   Пожалуй стоит упомянуть и о таком ради тех, кто, хоть это и очень
маловероятно, вдруг окажется в таком же положении, что и я в Камусфеарне.
У нас кругом была всевозможная природная пища: ракушки от моллюсков и
мидий до устриц, многие виды рыб, съедобные грибки и многое другое, но
обычный подросток не станет есть никакой пищи, к которой он не привык.
   Ситуация очень сходна с той, что преобладает в примитивных
мусульманских культурах, где по давно забытым причинам, некоторые птицы,
звери и рыбы считаются "нечистыми", хотя другие, почти неотличимые от них,
считаются вполне законной провизией, годной в пищу. Помню, как однажды в
болотах южного Ирака меня послали охотиться на дичь, так как нам нечего
было есть. Большинство попадавшихся мне болотных птиц было веретенниками,
и я настрелял их, сколько мог. Когда я вернулся со своим ягдташем, добыча
была резко и шумно поделена на чистую и нечистую. Там было два вида
веретенника: куцехвостый и чернохвостый, и один из них (не помню, какой)
был нечистым. Исключительно безвкусный пигмейский баклан и африканская
змеешейка, напротив, считались чистыми, и меня упрекали за то, что я не
прин„с их.
   Сколько раз я пытался внушать какому-либо новому временному сотруднику
Камусфеарны, что от рождения он любил только материнское молоко и затем
только ту пищу, которую давала ему мать после отлучения от груди, что для
того, чтобы выжить в этом мире, надо приспосабливаться к пище тех людей,
среди которых приходится жить, но вс„ безрезультатно. Пища должна быть
такой, "как е„ делает мама" (чаще всего оказывалось из консервов), а е„
доставание в Камусфеарне было очень дорогим. С гастрономической точки
зрения, исследовательский дух, обычно прививаемый британцам, совершенно
отсутствовал. Вокруг нас была масса бесплатной пищи, которую никто не
хотел есть, но которая в более изысканном обществе ценится очень высоко.
(Помню, как одному моряку-греку на яхте моего брата предложили vol au vent
c черной икрой и затем спросили, как это ему понравилось.
   Тот ответил, что выпечка - великолепна, но ему не понравилась "черная
начинка" в ней).
    
  
 Вся эта борьба заключалась в переписке и телефонных переговорах. Задача
физического плана, которую я поставил перед собой, некоторого рода
омоложение, и сверх того вся прелесть общения со стихиями и природой,
составлявшей такую большую часть моего бытия, - неуклонно отодвигалась на
второй план, так как времени на физическое общение с природой почти совсем
не оставалось. Я проигрывал битву на обоих фронтах, хотя подобно королеве
Виктории, меня совсем не беспокоила вероятность поражения, я считал, что
его просто не может быть.
   У меня были некоторые мелкие успехи в области экономии. Так как почта
доставлялась не в Камусфеарну, а в деревянный ящик у дороги в
Друимфиаклахе в двух с половиной милях отсюда по прос„лочной дороге, то
ежедневное получение корреспонденции обходилось нам в копеечку в плане
расходов на бензин и ремонт автомобиля, что очень мягко сказано в
отношении поломанных осей и тяг. Я обратился за помощью на почту, но мне
отказали. Я, в свою очередь, не согласился с отказом, и в результате
ожесточ„нной переписки мне присудили 100 фунтов стерлингов в год за
доставку почты для Камусфеарны и за огородик за полем.
   Сэкономив на этом и на многом другом во вс„м сво„м хозяйстве, я в целом
не сомневался, что могу сделать сво„ хозяйство снова жизнеспособным.
   Но я чувствовал настоятельную необходимость периодически отвлекаться от
письменного стола, за которым сидел что-то около двенадцати часов
ежедневно, стараясь посвятить шесть часов книге и шесть - управлению
хозяйством, питаясь чуть ли не бутербродами, и в конце концов уставал так,
что даже не хотелось разговаривать. Хоть я и утратил в значительной
степени свои охотничьи привязанности и былую кровожадность юности (почему,
к примеру, рыбную ловлю считают вполне приличным увлечением, а охоту с
ружь„м таким отвратительным занятием?, думаю, что здесь есть связь с
оружием, которое используют и против людей, и если бы человека ловили на
крючок, то, полагаю, что такой же неприязни заслужили бы и заядлые
рыболовы), в октябре вс„-таки принял приглашение поохотиться на оленей в
отдал„нном лесу. Когда-то в прошлом я весьма увлекался этим и посчитал,
что, если ещ„ в смогу физически совершить такое утомительное предприятие,
то это может сказаться весьма благотворно на мо„м состоянии. А этого мне
очень и очень не хватало.
   Так оно и случилось. Те дни, что я пров„л в горах при совершенно
немыслимой погоде, возбудили во мне чувства беспредельной свободы,
единства с природой, по которым я так соскучился в Камусфеарне.
   Один из этих дней особенно ясно помнится мне сейчас, когда я пишу эти
строки, хотя он и был совершенно бескровным и может быть приемлем даже для
самых щепетильных людей.
   С того места, где я стоял на вершине холма в промокшей одежде и при
сильных порывах влажного ветра в лицо, в окружающем меня тумане было видно
вокруг на расстояние не больше двадцати метров. Слева от меня была
пропасть, две тысячи футов каменистой осыпи, скал и кустов вереска,
заполненная движущимся бело-серым облаком. Здесь, на голой вершине
огромного хребта, где под ногами рос только мох и лишайник среди гранитных
обломков, плавали только небольшие рваные облака, темнее тумана,
покрывавшего всю вершину. Они наплывали с огромного покрытого пеленой
залива, неслись низко над головой и исчезали в скрывавшем вс„ кругом
тумане. Был слышен только свист ветра, сметавшего прочь бесконечные струи
дождя.
 
   Вдруг издалека, из-за скрытого за заливом холма, ветром донесло
отчетливо и чисто дикий стихийный звук, который за многие годы,
провед„нные мною среди оленей в Шотландии, на их удал„нной и мятежной
земле среди скал и тумана, так и не утратил для меня своего очарования, -
р„в оленя во время течки. Он начинается низким горловым звуком, как у
быка, затем взмывает вверх и постепенно затихает, в н„м как бы есть вызов,
отчаянье и растерянность. Я по„жился от этого звука, как „жился под
ударами дождя и ветра, от прилипающей мокрой одежды, от ноющей боли
застоявшихся мускулов, которые подняли меня сюда из бесконечно дал„кой
долины внизу. И хотя вода струилась у меня по шее и спине до самых
набрякших сапог,хоть была такая холодина, что я весь дрожал, я
почувствовал, как воспарил мой дух, как поднялось настроение. Это была моя
стихия, мой мир, колыбель моего рода, которую я разделяю с дикими
животными, и только такой мир мне нужен, и нечего мне делать за письменным
столом.
   В таких первобытных условиях человек-охотник реагирует на неожиданный
звук так же, как и тот, на которого охотятся, - мгновенно. Вдруг с
расстояния не более пятидесяти метров, прямо из окружавшего меня тумана,
раздался дикий р„в, показавшийся мне ещ„ более близким из-за плохой
видимости. Вс„ это было так внезапно, что у меня бешено заколотилось
сердце, зрение напряглось, и я машинально плюхнулся на землю. (Я всегда
находил нечто воодушевляющее, освежающее в контакте тела и рук с
травянистой порослью на вершине горы). Ветер и облака по-прежнему били мне
в лицо, но вместе с ними доносился и странный, ускользающий, острый запах,
едкий и кисло-сладкий запах оленя во время течки.
   На границе тумана появлялись и исчезали образы без какого-либо
определ„нного контекста. Куст вереска всего лишь в нескольких метрах вдруг
увиделся мне как удал„нная вершина, поросшая лесом, побелевший от непогоды
раздвоенный ствол вереска вдруг принял форму рогов здоровенного
первобытного самца-оленя.
   Я пополз впер„д на пузе по мокрому мху, который через несколько метров
сменился на ч„рный мягкий торф, остатки растительности, сгнившей миллион
лет тому назад, и т„мное месиво плотно набилось мне под ногти. Но запах
оленя теперь стал явственней.
   Он вновь подал свой оглушительный голос так близко от меня, что я даже
испугался, как бы очутившись в той эпохе на алой заре человечества, когда
охотился не только человек, но охотились и на него. В тот же самый миг я
увидел перед собой его рога, не очень ч„тко, но они были в двадцать раз
больше тех раздвоенных веток вереска, что привиделись мне раньше, а краем
правого глаза я одновременно усмотрел уши самки, неч„ткие в тумане, но так
близко от меня, что до них можно было достать удилищем. Я был среди
оленей, холодный влажный ветер хлестал меня в левую щеку, так что мой
запах буквально проносился под самым носом у самки, но она вс„ ещ„ не
догадывалась о мо„м присутствии. Облако, обволакивающее вершину,стало
сгущаться и белеть, и рога оленя стали исчезать из виду, но когда он
взревел снова, звук показался мне ещ„ ближе чем раньше. Я сд„рнул кожаный
футлярчик с оптического прицела на ружье и лежал прижавшись щекой к земле,
деревянное ложе стало липким в ладонях, зубы у меня вдруг застучали.
   Мелкие рваные темные облака вс„ так же проносились низко над головой,
как бы образуя потолок, так что возникло ощущение присутствия в небольшой
наполненной туманом комнате, набитой невидимыми обитателями. Затем,
влекомый ветром, из-под низко