ей нутро.
     - Пусть  катятся  в задницу, - сказала она. - Единственная
отдушина есть у нас, вдов, - никто нам не указ.
     Делать было нечего. Убедившись,  что  никакие  просьбы  не
помогают,  Офелия  в конце концов уехала к себе в Новый Орлеан.
Ей удалось добиться от матери лишь одного - после долгих просьб
и уговоров Фермина Даса все-таки согласилась попрощаться с ней,
однако в дом войти не  разрешила,  ведь  она  поклялась  прахом
матери,  единственным, что в те мрачные дни оставалось чистым в
ее глазах.
     В один из первых вторников Флорентино Ариса, рассказывая о
своих судах, пригласил Фермину Дасу совершить прогулку по  реке
на  пароходе. А если затем еще один день проехать на поезде, то
можно добраться и  до  столицы  республики,  которую  они,  как
большинство  людей  их  поколения  в кариб-ских краях, называли
по-старому, Санта-Фе, как называли  ее  до  прошлого  столетия.
Однако  Фермина  Даса  все еще разделяла предрассудки мужа и не
имела никакого желания увидеть холодный и  мрачный  город,  где
женщины, как ей рассказывали, выходят из дому только к заутрене
и не имеют права зайти в кафе поесть мороженого или появиться в
общественных  местах,  а  на  улицах там постоянно заторы из-за
похоронных процессий, и дождь сыплет - не перестает  со  времен
Потопа:  хуже, чем в Париже. А вот к реке ее, наоборот, тянуло;
хотелось увидеть, как на песчаных отмелях греются  под  солнцем
кайманы,  хотелось  проснуться  среди  ночи  от  воплей морской
коровы, однако пуститься  в  столь  трудное  путешествие  в  ее
возрасте,   вдове,  да  еще  одной,  представлялось  совершенно
невозможным.
     Флорентино Ариса еще  раз  повторил  свое  приглашение  по
прошествии  времени,  когда  она уже решила продолжать жить без
супруга, и теперь затея показалась ей более вероятной.  Теперь,
после ссоры с дочерью, после стольких горьких переживаний из-за
отца, испытывая запоздалую злобу на мужа и ярость на лицемерную
лесть  Лукреции  дель Реаль, которую столько лет считала лучшей
подругой, теперь она казалась и сама себе лишней в этом доме. И
однажды вечером, прихлебывая настой из разных сортов  чая,  она
оглядела постылый двор, где уже никогда не поднимется дерево ее
беды.
     - Одного хочу - уйти из этого дома, уйти куда глаза глядят
и больше сюда не возвращаться, - сказала она.
     - Вот и уйди - на пароходе, - сказал Флорентино Ариса.
     Фермина  Даса  в  задумчивости поглядела на него. - А что,
вполне может быть, - сказала она. Еще минуту назад  она  ничего
такого  и  не  думала,  а  тут  сказала  - и все, решено. Сын с
невесткой, узнав, обрадовались,  А  Флорентино  Ариса  поспешил
уточнить,  что  Фермина  Даса будет почетным пассажиром, и в ее
распоряжение предоставят каюту, где она будет чувствовать  себя
как  дома;  обслуживание  он  обещает  превосходное,  а капитан
самолично позаботится о ее безопасности и  благополучии.  Чтобы
заинтересовать   ее,  он  принес  карты  маршрута,  открытки  с
полыхающими закатами, стихи, воспевающие незамысловатый рай  на
реке Магдалене, написанные знаменитостями, путешествовавшими по
этим   местам,   или  же  теми,  кто  стал  знаменит  благодаря
прекрасным стихам. Она просматривала их, когда  была  в  добром
расположении духа.
     - Не надо меня завлекать, как ребенка, - говорила она ему.
- Если  я  поеду,  то  потому,  что  решила,  а  не ради красот
природы.
     Сын предложил, чтобы невестка поехала с нею, но она  резко
возразила:  "Я  достаточно взрослая и в присмотре не нуждаюсь".
Она  сама  собралась,  продумав  все  детали.  И  почувствовала
огромное  облегчение,  предвкушая восемь дней плавания вверх по
реке и пять - обратного плавания вниз, имея при себе лишь самое
необходимое:   полдюжины   платьев   из    хлопка,    туалетные
принадлежности,  пару  туфель  -  чтобы  подняться на пароход и
сойти с него. и  домашние  бабуши  для  парохода,  а  больше  -
ничего: мечта жизни.
     В  январе  тысяча  восемьсот двадцать четвертого года Хуан
Бернарде Элберс, основатель речного пароходства, занес в списки
судов первый пароход, который стал ходить  по  реке  Магдалене,
примитивную  посудину  мощностью  в  сорок  лошадиных  сил  под
названием "Верность". Более века спустя, седьмого июля, в шесть
часов вечера доктор Урбино Даса с женой посадили  Фермину  Дасу
на  пароход:  она  отбывала  в первое в своей жизни плавание по
реке. Это был первый пароход, построенный  на  местных  верфях,
который  Флорентино  Ариса  в  память о славном предшественнике
окрестил  "Новая  Верность".  Фермина  Даса  никак   не   могла
поверить,  что  это так много говорившее им обоим название было
историческим совпадением, а не  еще  одним  изящным  выражением
хронического романтизма Флорентино Арисы.
     В отличие от других речных судов, старинных и современных,
на "Новой  Верности"  рядом  с капитанской каютой были еще одни
апартаменты,  просторные  и  удобные:  гостиная  с   бамбуковой
мебелью  ярких  цветов,  убранная в китайском стиле супружеская
спальня, ванная комната и застекленная широкая  палуба  в  виде
балкона,  в  носовой  части  судна,  украшенная  свисавшими  из
горшков папоротниками; с палубы открывался  прекрасный  вид  на
реку  и  на  оба  берега  - правый и левый, а бесшумная система
охлаждения ограждала от  лишних  шумов  и  поддерживала  климат
непроходящей    весны.    Роскошные   покои   носили   название
Президентской каюты, поскольку именно в них совершали  плавание
три  президента  республики, и не использовались в коммерческих
целях,   а   предназначались    исключительно    для    высоких
представителей  власти  и особо чтимых гостей. Флорентино Ариса
распорядился оборудовать помещения с представительскими  целями
сразу  же,  как  только  стал  президентом  Карибского  речного
пароходства, тая  надежду,  что  рано  или  поздно  они  станут
счастливым приютом в их с Ферминой Дасой свадебном путешествии.
     И  день  настал: она вошла в Президентскую каюту на правах
хозяйки и госпожи. Капитан  оказал  почести  ступившим  на  его
судно доктору Урбино Дасе и его супруге - шампанским и копченым
лососем.   Капитан   Диего   Самаритано,   облаченный  в  белую
полотняную форму, был само совершенство от кончиков штиблет  до
фуражки  с  вышитым  золотом  гербом  КРП, и, как все остальные
речные капитаны, был крепок, точно сейба, обладал  командирским
голосом и манерами флорентийского кардинала.
     В  шесть  часов  дали  первый сигнал к отплытию, и Фермина
Даса почувствовала, как звук острой болью отдался  в  ее  левом
ухе.  Накануне  ей  снились  дурные  сны,  и  она  не  решилась
разгадывать предзнаменований. Но рано утром велела  отвести  ее
на  расположенное  поблизости семинарское захоронение, кладбище
"Ла-Манга", и там, у подножия фамильного склепа, примирилась  с
покойным  супругом,  произнеся монолог, в котором прорывались и
справедливые упреки, давно стоявшие комом у нее в горле.  Потом
она   рассказала  ему  о  предстоящем  плавании  и  попрощалась
ненадолго. Она не хотела никому говорить,  что  уезжает;  почти
всегда,  уезжая  в  Европу,  она  поступала  так  во  избежание
утомительного прощания. Она немало  путешествовала,  однако  на
этот раз у нее было ощущение, будто она уезжает первый раз, и с
каждым часом тревога возрастала. Поднявшись на судно, она вдруг
почувствовала  такое  одиночество,  такую  печаль, что пожелала
остаться одна - чтобы всплакнуть.
     Когда прозвучал последний предупредительный сигнал, доктор
Урбино Даса и его жена попрощались с Ферминой  без  надрыва,  и
Флорентино  Ариса  дошел  с  ними  до  поручней  трапа.  Доктор
отступил, пропуская его вперед, вслед за своей женой, и  только
тут  понял,  что  Флорентино  Ариса тоже отплывает на пароходе.
Доктору  не  удалось  скрыть  недовольство.   -   Мы   так   не
договаривались, - сказал он.
     Флорентино  Ариса  показал  ключ  от  своей  каюты с явным
умыслом: мол, обычная каюта на общей палубе. По мнению  доктора
Урбино  Дасы,  это  не  являлось  убедительным  оправданием. Он
посмотрел на жену,  как  утопающий  на  соломинку,  ища  у  нее
поддержки,  и  наткнулся на ледяной взгляд. Очень тихо и строго
она сказала: "И ты - тоже?" Да, и он тоже,  как  и  его  сестра
Офелия,  считал,  что  в  определенном возрасте любовь выглядит
неприлично. Но сумел вовремя совладать с собой и  попрощался  с
Флорентино   Арисой   пожатием  руки,  в  котором  было  больше
смирения, нежели благодарности.
     Оставшись у  перил,  Флорентино  Ариса  смотрел,  как  они
спускались  по  трапу.  Прежде  чем  сесть в автомобиль, доктор
Урбино с женою - как желал и надеялся Флорентино Ариса- еще раз
посмотрели в его сторону, и он помахал им  на  прощанье  рукой.
Оба  помахали  ему  в  ответ.  Он  не  отходил  от  перил, пока
автомобиль не исчез в клубах пыли на грузовом причале, а  потом
пошел  к  себе  в  каюту переодеться для первого ужина на борту
парохода, в капитанской столовой.
     Вечер  был  великолепный,  и  капитан   Диего   Самаритано
сдабривал   его   сочными  рассказами  из  своей  жизни,  жизни
человека, сорок лет плавающего по реке, но Фермина Даса  делала
над  собой  усилие,  стараясь показать, будто ей это интересно.
Хотя последний предупредительный сигнал дали  в  восемь  часов,
после  чего  все  провожавшие покинули судно и трап был поднят,
отчалил пароход, лишь когда капитан кончил ужинать  и  поднялся
на   капитанский   мостик.  Фермина  Даса  и  Флорентино  Ариса
наблюдали за отплытием, стоя у поручней в общем  салоне,  среди
гомонящих   пассажиров,  которые  наперебой  старались  угадать
огоньки города, пока пароход не выбрался из бухты и не пошел по
невидимому глазу судоходному каналу, по заводям с дро-
     жавшими на воде огоньками рыбацких лодок и наконец тяжело,
всей грудью  задышал  на   открытом   просторе   великой   реки
Магдалены.  И  тогда  оркестр  грянул модную мелодию, пассажиры
взорвались восторгом, и пошли танцы.
     Фермина Даса предпочла уединиться в своих покоях. За  весь
вечер  она  не  проронила  ни  слова, и Флорентино Ариса дал ей
вволю думать о своем. И прервал ее думы лишь у дверей ее каюты,
чтобы  попрощаться,  но  ей  не  хотелось  спать,  она  немного
замерзла  и  предложила  посидеть  -  посмотреть  на  реку с ее
балкона. Флорентино Ариса подкатил два плетеных кресла к  самым
перилам, погасил свет, накинул ей на плечи шерстяной плед и сел
рядом.  Она  свернула  сигарету  из пачки, которые он дарил ей,
свернула с удивительной сноровкой, медленно закурила, ни  слова
не говоря, а потом свернула еще две, одну за другой, и выкурила
их  без  передышки. Флорентино Ариса мелкими глотками выпил два
термоса горького кофе.
     Отсветы города скрылись за  горизонтом.  С  темной  палубы
гладкая  и  замолкшая река и пастбища по обоим берегам казались
одной  светящейся  равниной.  Время  от  времени   по   берегам
попадались   соломенные  шалаши  рядом  с  огромными  кострами,
оповещавшими, что здесь продаются дрова для пароходных  котлов.
У  Флорентино  Арисы  сохранилась память о путешествии по реке,
совершенном  в  юности,  и  теперь  одно  за  другим  всплывали
воспоминания,  словно  это  было вчера. Он стал рассказывать их
Фермине Дасе, думая подбодрить ее, но она курила в другом мире.
Флорентино  Ариса   замолчал,   оставив   ее   наедине   с   ее
воспоминаниями,  и  принялся сворачивать для нее сигареты, одну
за другой, пока  не  кончилась  пачка.  После  полуночи  музыка
смолкла, гомон пассажиров тихонько расползся по всему пароходу,
мало-помалу переходя в ночные
     ^юбовь во время чумы
     шепоты.  Они  остались одни на темной палубе, и два сердца
слились с живым дыханием парохода.
     Прошло много времени, прежде чем Флорентино Ариса поглядел
на Фермину Дасу - в сиянии реки она казалась призраком:  четкий
профиль  мягко  обволакивало слабое голубое сияние, - и увидел,
что она молча плачет. Но вместо  того,  чтобы  утешить  ее  или
подождать, пока она выплачется, он поддался страху.
     - Хочешь  остаться одна? - спросил он. - Если бы хотела, я
бы тебя не позвала, - ответила она.
     И тогда он ледяными пальцами отыскал в темноте ее  руку  и
понял,  что  ее  рука  ждала  его. Оба мыслили достаточно ясно,
чтобы на миг ощутить: ни та, ни  другая  рука  не  была  такою,
какою  они воображали ее себе перед тем, как коснуться, то были
две костлявые старческие руки. Но в следующий миг они уже  были
такими.  Она  стала  говорить  о  покойном супруге, в настоящем
времени, словно он был жив, и Флорентино Ариса  понял:  настала
пора  и для нее задать себе вопрос с достоинством, великодушием
и с неукротимой жаждой жизни: что  делать  с  любовью,  которая
осталась без хозяина.
     Фермина  Даса  уже не курила, чтобы не вынимать своей руки
из его.  И  терялась  в  мучительном  желании  понять.  Она  не
представляла  себе  мужа лучше, чем был ее муж, и тем не менее,
вспоминая  их  жизнь,  она  находила  в  ней   гораздо   больше
разногласий  и  столкновений,  чем радостного согласия, слишком
часто возникало взаимное  непонимание,  бессмысленные  споры  и
ссоры  без  примирения. Она вздохнула: "Невероятно, столько лет
быть счастливой в бесконечных ссорах и  препирательствах,  черт
возьми,  не  зная  на самом деле, любовь ли это". Ну что ж, она
выплеснула душу. Кто-то уже погасил луну, и пароход  шлепал  по
воде размеренно, шаг за
     шагом,  словно огромное осторожное животное. Фер-мина Даса
стряхнула тоску. - А теперь ступай,-  сказала  она.  Флорентино
Ариса  сжал  ее  руку  и  наклонился  поцеловать в щеку. Но она
остановила его, и голос  с  хрипотцой  прозвучал  мягко:  -  Не
сейчас,  - сказала она. - Я пахну старухой. Она слышала, как он
в темноте вышел, слышала, как  он  поднимался  по  лестнице,  а
потом  -  больше не слышала, и он перестал существовать для нее
до следующего дня.  Фермина  Даса  закурила  сигарету,  и  пока
курила,  ей виделся доктор Хувеналь Урбино: в своем безупречном
полотняном   костюме,   профессионал    высокого    класса    и
ослепительного  обаяния, такой правильный в любви, он прощально
махал ей белой шляпой с борта парохода, отошедшего  в  прошлое.
"Мы,  мужчины,  -  бедные  рабы  предрассудков,  - сказал он ей
как-то. - А если женщине захочется переспать  с  мужчиной,  она
перепрыгнет  любую  ограду,  разрушит  любую крепость, да еще и
найдет   себе   моральное   оправдание,   никакого   Бога    не
постесняется".   Фермина   Даса  неподвижно  сидела  до  самого
рассвета и думала о Флорентино Ари-се;  нет,  не  о  безутешном
часовом  из  маленького  парка  Евангелий,  это воспоминание не
будило  в  ней  ностальгических  чувств,  она  думала   о   нем
теперешнем,  немощном и хромом, но из плоти и крови: о мужчине,
который всегда был  рядом  и  который  не  хотел  взглянуть  на
реальность  трезво.  И  пока пароход, тяжело отдуваясь, тащился
навстречу первым проблескам зари, она молила Господа об  одном:
чтобы Флорентино Ариса знал, с чего начать завтра.
     Он знал. Фермина Даса попросила камердинера не будить ее и
дать выспаться  как  следует,  а когда проснулась, на столике у
постели стояла в вазе белая роза, свежая, еще в капельках росы,
а  рядом  лежало  письмо  от  Флорентино  Арисы,  на   стольких
страницах, сколько он успел исписать с того момен-
     та,  как  простился  с  нею.  Спокойное письмо, пытавшееся
выразить то  состояние  духа,  что  владело  им  со  вчерашнего
вечера,  письмо  такое  же лирическое, как и другие, и такое же
возвышенное,  но  только  питалось  оно,  в  отличие  от   всех
остальных,  живой  реальностью.  Фермина  Даса  читала  письмо,
стыдясь того, как отчаянно колотится ее  сердце.  Заканчивалось
письмо  просьбой  известить  его  через  камердинера, когда она
будет  готова,  чтобы  пойти  к  капитану,  который   ждет   на
капитанском мостике, желая показать, как управляют пароходом.
     Она  была  готова  в  одиннадцать,  свежевымытая, пахнущая
цветочным мылом, в простом вдовьем платье  из  серого  этамина,
прекрасно  отдохнувшая после ночной бури. Она заказала скромный
завтрак  камердинеру  в  безупречно  белой  униформе,   который
обслуживал  лично  капитана,  но не попросила сказать, чтобы за
ней пришли.  Она  сама  поднялась  на  капитанский  мостик,  на
мгновение ослепла от чистого, без единого облачка неба, а потом
увидела Флорентино Арису, беседующего с капитаном. Он показался
ей  другим,  не  только потому, что теперь она смотрела на него
иными глазами,  но  он  и  впрямь  изменился.  Вместо  мрачного
одеяния,  какое  он  носил всю жизнь, на нем были белые удобные
туфли, льняные брюки и рубашка с  открытым  воротом,  короткими
рукавами  и  нагрудным  кармашком с вышитой монограммой. Голову
прикрывала шотландская шапочка, тоже белая, а привычные очки от
близорукости сменили другие, удобные, с затемненными  стеклами.
Все  было новеньким, с иголочки, и куплено специально для этого
путешествия,  кроме  ношеного  коричневого  ремня,  на  который
взгляд  Фер-мины  Дасы  наткнулся сразу же, как на муху в супе.
Увидев его таким, принарядившимся специально Для  нее,  она  не
могла совладать с собой - краска залила лицо. Здороваясь с ним,
она смутилась, а он от ее смущения смутился еще больше. Мысль о
том,
     что  они  ведут  себя как молодые влюбленные, привела их в
такое  замешательство,  что  даже  сердце  капитана  Самаритано
дрогнуло  сочувствием.  И  он  пришел  им  на помощь - пустился
объяснять, как  управляют  судном  и  его  главным  механизмом,
подробно,  по  часам. Они медленно плыли по безбрежной реке, до
горизонта усеянной огромными раскаленными  песчаными  отмелями.
Это  были  уже  не  мутные  и быстрые воды устья, а медленные и
прозрачные,  отливавшие  металлом  под  безжалостным   солнцем.
Фермина  Даса  решила,  что  это  дельта, испещренная песчаными
островами.
     - Нет, это то, что осталось нам от реки, - сказал капитан.
     Флорентино Ариса  был  потрясен  переменами,  особенно  на
следующий  день,  когда  плыть  стало  труднее,  он  понял, что
великая родительница рек Магдалена, одна из величайших в  мире,
увы,  всего  лишь оставшаяся в памяти мечта. Капитан Самаритано
рассказал,  как  неразумное  сведение  лесов   за   сорок   лет
прикончило  реку; пароходные котлы сожрали непроходимую сельву,
деревья-колоссы, которые поразили  Флорентино  Арису  во  время
первого  путешествия  по  реке.  Фермина Даса, скорее всего, не
увидит животных, которых мечтала увидеть: охотники  за  шкурами
для   нью-орлеанских  кожевенных  заводов  истребили  кайманов,
которые, притворяясь мертвыми, долгими часами лежали с открытой
пастью по берегам, подстерегая бабочек,  гомонливые  попугаи  и
оравшие, точно сумасшедшие, уистити вымирали в умиравших лесах,
морские  коровы  с  огромными  материнскими  сисями,  кормившие
детенышей,  вопя  безутешными  женскими  голосами  на  песчаных
отмелях,  исчезли  начисто,  как  вид,  под  свинцовыми  пулями
охотников - любителей развлечений.
     Капитан Самаритано испытывал едва ли не любовь  к  морским
коровам, представлявшимся ему
     Дюбовь во время чумы
     почти  женщинами,  и  считал  правдивой  легенду, согласно
которой они были единственными  в  животном  мире  самками  без
самцов.  Он  никогда  не позволял стрелять в них с борта своего
парохода,  что  повсюду  стало  обычным  делом,   несмотря   на
запретительные  законы.  Один  охотник  из Северной Каролины, с
выправленными по всей форме  бумагами,  не  повиновался  ему  и
точным  выстрелом  из  "спринг-фильда"  раздробил  голову самке
морской коровы, и детеныш плакал - убивался над  мертвым  телом
матери.   Капитан   велел   подобрать  осиротевшее  животное  и
позаботиться о нем, а  охотника  высадил  на  пустынной  отмели
возле  трупа  убитой  им  матери.  Он  отсидел  шесть месяцев в
тюрьме, поскольку был заявлен дипломатический протест,  и  чуть
было  не  потерял  лицензию на судовождение,