ас паразитами, Чарльз не в последнюю очередь имел в виду именно это. Из нас
троих каждый  по своему сумел одурачить окружающих  своим  кривлянием, но  в
глубине души мы отлично знаем правду.
     Он стоит  в магазине  на Бонд-стрит и разыскивает пластинку. Пластинку,
на которой  Папа поет одну  старинную  французскую песню. Названия он не мог
вспомнить, но там была одна строчка о le coz*.
     "Qne j,dime le sondneor, le soir on fond du bois"**.
     * Рог (фр.).
     ** В вечерний час люблю у рога звук в тиши лесной (фр.).
     Что-то в этом роде. Он очень хорошо знал эту пластинку. На обороте была
записана  "Plaisir  d,amonz"*.  Никто  не  пел  этипесни так,  как Папа.  Но
глупенькая молодая продавщица подняла голову от списка  имеющихся в магазине
пластинок и тупо посмотрела на него.
     * Радости любви* (фр.).
     - У нас  ее нет. Наверное, она  очень старая.  Не думаю, что ее еще раз
записывали.
     Пока она  говорила,  дверь  кабины для прослушивания отворилась и Найэл
услышал  одну  из  своих  собственных песен в ритме  джиги,  исполняемую под
невыразительный  аккомпанемент посредственного  оркестра. В  это время  мимо
проходил  какой-то мужчина;  он узнал  Найэла и,  улыбаясь, кивнул в сторону
кабинки.
     -  Добрый день, мистер Делейни. Вам не надоедает слушать  ее?  Мне  так
порядком надоело.
     Девушка  за  прилавком  взглянула на  Найэла,  а  его  песня, казалось,
звучала все громче и громче, заполняя весь магазин.
     Найэл  придумал какой-то  предлог, поспешно вышел  из  магазина и пошел
прочь.
     - Вся  сложность в том, что вы оба не  чувствуете благодарности за свой
успех, - сказала Селия. - Он пришел к вам, когда вы были еще слишком молоды.
Тебе едва  исполнилось  двадцать,  когда  ты  познала оглушительный успех  в
"Хеймаркете"*, а я сидела дома на Сент Джеймс Вуд* и присматривала за Папой.
     - Ты любила присматривать за Папой, - сказала Мария. - Ты же знаешь.
     -  Он  слишком много  пил,  -  сказала  Селия. -  Ты  никогда этого  не
замечала,  а  если и замечала, то тебя это не  волновало. Я  одна переносила
весь  этот  ужас, когда  видела, как он  подходит к буфету. Труды не было  с
нами. Она лежала в больнице с язвой на ноге.
     - Ты преувеличиваешь, -  сказал Найэл.  - Папа никогда не напивался  до
безобразия. Никогда не падал, ничего  особенного себе не позволял. Наоборот,
бывал  весьма  забавен. Всегда декламировал.  Ярды и ярды  поэзии. Никто  не
возражал. И пел он тогда лучше, чем когда бы тони было.
     -  Я  возражала,  -  сказала Селия. -  Когда кого-то любишь,  постоянно
присматриваешь за ним и видишь, как он постепенно отдаляется  от тебя, теряя
лучшее, что в нем было, поневоле будешь возражать.
     - Все от того, что он не оставил сцену, - сказала Мария. - Он знал, что
это  начало  конца, и  все в нем перевернулось. Когда я  начну  стареть,  то
вероятно, тоже стану пить.
     -  Нет,  не  станешь, -  сказал Найэл. -  Ты слишком тщеславна. Слишком
заботишься о фигуре и лице.
     - Вовсе не забочусь, - сказала Мария. - Слава Богу, пока не требуется.
     - Придет время, потребуется, - сказал Найэл.
     Мария хмуро взглянула на него.
     -  Отлично, - сказала она, - продолжай. Скажи еще какую-нибудь гадость.
Так или иначе, всем нам отлично известно, что ты замышлял той зимой.
     - Да, - сказала Селия. - Все к одному. Бедный Папа очень беспокоился за
тебя, Найэл. Это было просто ужасно.
     - Чепуха, - сказал Найэл.
     - Тебе едва исполнилось восемнадцать, - сказала Селия.  - А какие пошли
разговоры.
     - Ты  хочешь сказать, что  говорил Папа, - сказал Найэл.  -  Он  всегда
говорил. Без этого ему жизнь была не в жизнь.
     - Но он очень расстраивался,  - сказала Селия. - Он  так и  не  простил
этой женщине.
     - Когда  люди кого-то не любят, -  сказала Мария, -  они всегда говорят
"Эта женщина". У тебя есть причина не любить бедную старушку  Фриду?  Право,
она была лучше многих. Для Найэла даже совсем не плоха. Она не причинила ему
никакого  вреда, как  раз наоборот. К  тому же она была старым другом Папы и
Мамы.
     - Наверное поэтому Папа так рассердился, - сказал Найэл.
     - А ты Фриду никогда не спрашивал? - спросила Мария.
     - О, Господи, конечно нет, - ответил Найэл.
     - Какие странные мужчины, а я бы спросила, - сказала Мария.
     - Все началось на  том  ужасном банкете, - сказала Селия.  -  Кошмарный
вечер.  Я его никогда не забуду.  Этот ужасный банкет в "Грин  Парк" или как
там назывался  тот  отель.  Папа устраивал  прием  в  честь Марии  после  ее
премьеры в "Хеймаркете".
     -  И  вовсе это был не ужасный  банкет,  -  сказала  Мария, - а  просто
замечательный.
     -  Разумеется, замечательный,  -  сказала Селия. - Для тебя. У тебя был
такой успех.  Для меня же далеко  не замечательный.  Папа  перепил и не  мог
завести машину, а тут еще этот снег.
     - Повсюду снег, - сказал Найэл. -  Меня поразило, что на банкет  вообще
кто-то пришел,  не  говоря уж о спектакле. На  Хеймаркете снега навалило  по
щиколотку. Мне это известно, я прошагал  там взад-вперед почти весь вечер. Я
не мог войти в театр, слишком нервничал из-за Марии.
     -  Нервы! Не говори мне о  нервах,  -  сказала  Мария. - В  тот день, с
самого утра мои руки, ноги  и  живот становились все холоднее и  холоднее. Я
пошла в церковь Св.Марии-в-По х и прочла молитву.
     - Когда ты вышла на сцену, все было в порядке, - сказала Селия.
     - Но не со мной, - сказал Найэл. - Я бродил по Хеймаркету, и у меня зуб
на зуб не попадал. Я мог подхватить воспаление легких.
     Мария посмотрела на него. Она все еще немного хмурилась.
     -  Ну  уж для  тебя вечер закончился  как нельзя лучше,  разве  нет?  -
сказала она.
     - Если он так и закончился, то лишь по твоей вине, - сказал Найэл.
     - О, продолжай, - сказала Мария. - Во всем обвини меня.
     Селия  не  слушала.  Она  по-прежнему  думала  о   машине,  которая  не
заводилась, и о Папе, склонившемся над рычагами управления.
     - Если подумать, - сказала она,  - то вечер  был довольно  странным для
каждого из нас.

        "Глава 10"

     Проснувшись  в то  утро, Мария  увидела  за  окном густые хлопья снега.
Портьеры были задернуты - она никогда не  спала с раздернутыми -  снег падал
косо, ветер  сдувал его в левую сторону, и если бы она подольше смотрела  на
небо, у  нее зарябило бы в  глазах и закружилась  голова. Она снова  закрыла
глаза, но знала, что ей больше не заснуть. Этот День настал. Страшный День.
     Возможно,  если  снегопад  продлится  еще  несколько  часов,  к  вечеру
транспорт остановится, зрителям  не на чем будет  добираться, и  все  театры
закроют. Труппе сообщат, что из-за непогоды премьера переносится. Она лежала
на  кровати  на  боку,  подтянув колени  к подбородку. Конечно, она могла бы
сказаться больной. Могла бы  весь день пролежать в  постели, ее бы приходили
навестить, а она делала  бы вид,  что пребывает в  трансе.  Какое несчастье!
Марию Делейни, которая  должна  была  играть молодую героиню в  "Хеймаркете"
ночью внезапно  разбил паралич. Она  не  слышит, не  говорит и  даже пальцем
пошевелить не может. Страшная трагедия. Она была блестящей  актрисой. Мы все
возлагали на нее  большие надежды. Ей предстояло многое свершить, но она уже
никогда не сможет играть. До конца дней своих она будет прикована к постели,
и нам придется на цыпочках подходить к ней и подносить цветы...
     Бедная, прекрасная, блистательная Мария Делейни.
     В дверь постучали, и в комнату ворвалась  горничная Эдит с завтраком на
подносе.
     - Прекрасная погода, - сказала она, водружая поднос на кровать. - Когда
я открыла заднюю дверь, снега  было мне  по колено. Придется  его разгрести,
чтобы могли пройти торговцы, но я этим заниматься не буду.
     Мария  не ответила. Глаза ее были  по-прежнему закрыты. Она терпеть  не
могла Эдит.
     - В такую  погоду  немногие выберутся  в  театр, - сказала Эдит.  - Зал
будет на  три  четверти  пуст.  В газете  есть  маленькая заметка  о  вас  и
фотография. Ничуть не похожая.
     И она вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Мерзкая девчонка. Откуда  ей
знать,  будет театр полон или пуст? Всем известно, что билеты достались лишь
тем,  кто  заказал за много недель  до спектакля.  Вряд  ли  погода испугает
счастливчиков. Где эта заметка о ней? Она раскрыла газету и  просмотрела  ее
от корки до корки.
     И  только-то?.. Три короткие  строчки в самом низу, где  их никто и  не
увидит.  "Мария  Делейни,  которая выступает сегодня в  новой пьесе на сцене
"Хеймаркета", -  старшая дочь..." и далее масса  всего  о  Папе. Могли бы  и
фотографию поместить его, а не ее. Эдит была права. Ничуть не похожа. Почему
эти болваны не могли выбрать одну  из новых, которые она сделала  специально
для  этого  случая?  Так  нет же.  Взяли это  дурацкое фото, где  она нелепо
улыбается через плечо.
     "Мисс Мария Делейни, которая выступает  сегодня в новой пьесе  на сцене
"Хеймаркета"..."  Сегодня.  Она  повернулась  к  подносу  и  с   отвращением
посмотрела на грейпфрут. Мало сахара и  на вазочке с джемом  сладкие  пятна.
Все потому, что нет Труды. Труда в больнице с язвой на ноге, и именно тогда,
когда она так нужна.
     На подносе  лежали  только два  конверта. Один со  счетом  за  какие-то
туфли,  который, как ей  казалось, она уже  оплатила. Нет, не казалось - она
была  уверена  в этом. Эти скоты  снова прислали его. Во  втором конверте  -
письмо от тоскливой девицы, с которой они вместе были в турне прошлым летом.
"Когда настанет великий день, я буду думать о вас. Некоторым везет буквально
во всем. Каков он? Такой же интересный, как на фотографии, и правда ли,  что
ему около пятидесяти? В "Кто есть кто" его возраст не указан..."
     Мало кто  знал ее  адрес  в Сент Джонз  Вуд. Папа и Селия  здесь совсем
недавно. Большинство  посылали  ей письма и  телеграммы прямо в "Хеймаркет".
Цветы   тоже.   Если   подумать,  то   все   это   дело  страшно  похоже  на
послеоперационные дни. Телеграммы, цветы. И  долгие часы ожидания. Она взяла
в рот кусочек грейпфрута, но он оказался очень горьким и с сердцевиной.  Она
выплюнула его.
     За  дверью  послышалось  шарканье комнатных туфель  и  тут же  раздался
знакомый стук тремя пальцами.
     - Войдите, - сказала Мария.
     Это был Папа. В старом голубом халате и комнатных туфлях, которые Труда
чинила уже не один раз. Папа  никогда не  покупал  новой одежды и  оставался
верен знакомым вещам до  тех  пор, пока они окончательно  не изнашивались. У
него был один старый джемпер, который он стягивал кусками веревки.
     - Ну, дорогая моя, - сказал Папа.
     Он подошел, сел  на кровать рядом с Марией, взял ее руку и поднес  ее к
губам. Со времени турне по Южной Африке он пополнел и отяжелел, и волосы его
стали совсем седыми. Но нисколько не поредели. Они стояли у него над головой
как никогда прежде, делая его похожим на льва. Стареющего льва.
     Сидя на  кровати,  он  одной  рукой  держал  руку Марии, другой  взял с
подноса кусочек сахара и стал его сосать.
     - Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? - спросил он.
     - Отвратительно, - ответила Мария.
     - Знаю, - сказал он.
     Он улыбнулся и принялся за второй кусок сахара.
     - Либо оно есть, либо нет, - сказал он. - Либо оно в твоей сумасбродной
головке  и  ты  инстинктивно  делаешь то, что  нужно,  либо, как  шестьдесят
процентов их братии лопочешь  бессмыслицу,  ходишь вокруг да около и никогда
не поднимаешься выше среднего уровня.
     - Откуда мне знать? - сказала Мария. -  Люди никогда не говорят правды.
Во  всяком  случае  всей  правды.  Сегодня вечером я  могу удачно выступить,
получу хорошие отзывы и все будут милы  и доброжелательны. Но я все равно не
буду знать наверняка.
     - Еще как будешь,  - сказал  Папа, - здесь.  -  И  он постучал по своей
груди. - Внутри.
     -  Я понимаю, что волноваться нельзя, -  сказала Мария. - По-моему, это
недостаток веры в себя. Надо идти вперед и ни на что не обращать внимания.
     -  Некоторые  так и делают,  - сказал  он.  -  Но это  неудачники.  Они
получают награды в школе, но потом о них никто не слышит. Так держать Болей.
Пусть тебя рвет  в унитаз. Ничего  не  стоит то, что дается без борьбы, если
задолго до победы  ты не  чувствовала боли в животе.  Он поднялся и побрел к
окну. Комнатные туфли вновь зашлепали по полу.
     - Когда я первый раз пел  в Дублине, - сказал он, - собралось чертовски
много  народа.  Публика  была  самая  разношерстная.  С  билетами  произошла
какая-то  путаница.  Многие  зрители  сидели  не  на  своих  местах.  Я  так
дьявольски волновался перед выступлением, что раскрыв  рот, вывихнул челюсть
и минут пять не мог его закрыть.
     Он  рассмеялся. Подошел к  умывальнику  и  повертел  в  пальцах тюбик с
зубной пастой Марии.
     -  Тогда я рассердился, - сказал он. - Рассердился на самого себя. Чего
я боюсь,  черт  возьми, сказал я  себе. В  зале всего-навсего толпа каких-то
ирландцев, и если я не  понравлюсь  им, то и  они  не понравятся мне, а ведь
одно другого стоит. Я вышел на сцену и начал петь.
     - Ты хорошо пел? - спросила Мария.
     Он положил тюбик на место. Посмотрел на Марию и улыбнулся.
     - Если  бы я пел  плохо, мы бы  не были сейчас здесь, - сказал он, -  и
сегодня  вечером ты  не смогла  бы выйти на  сцену  "Хеймаркета".  А теперь,
вставай, прими ванну, и не забывай, что ты Делейни.  Покажи им всем, чего ты
стоишь.
     Он  открыл дверь  и, шлепая туфлями, направился в свою комнату, по пути
крикнув Андре, чтобы тот принес ему завтрак.
     Сегодня вечером он  поцелует меня  и  пришлет в уборную цветы, подумала
Мария.  Но ни то,  ни другое не будет иметь  значения. Имеет  значение  лишь
одно. То, что он сейчас сказал.
     Она встала с кровати, прошла в ванную, включила горячую воду и вылила в
нее всю эссенцию, которую Селия подарила ей на Рождество.
     - Все равно,  что помазание трупа перед похоронами, - сказала про  себя
Мария.
     Снег  шел все утро.  Он засыпал  палисадник перед домом,  и  тот  стоял
безжизненный, унылый.  Кругом царили тишина и покой, странный, глухой покой,
который  всегда  приходит  со  снегопадом.  С  Финчли-Роуд  не  долетал  шум
транспорта.
     Как  ей  хотелось,  чтобы скорее пришел Найэл,  но  его  поезд прибывал
только после полудня.  К  Пасхе он заканчивал школу. Это был  его  последний
семестр.  Папа ухитрился добиться, чтобы его отпустили на  несколько дней, и
он смог присутствовать на премьере.Почему он не мог  приехать утром,  почему
она должна дожидаться? Она хотела, чтобы Найэл был с ней.
     Когда  она через голову  снимала  ночную рубашку,  порвалась лямка. Она
поискала в ящике  комода другую, но  не  нашла. Она подошла к двери и громко
позвала Селию.
     - Исчезло все  мое нижнее белье,  -  бушевала  она. - Я ничего не  могу
найти. Ты его взяла.
     Селия уже встала и  была одета.  Она  всегда  вставала раньше Марии  на
случай если понадобится Папе - подойти к телефону или написать письмо.
     - Из прачечной еще ничего  не  вернулось, - сказала  она.  - Ведь Труды
нет. Без нее в доме всегда беспорядок. Ты можешь взять мою лучшую рубашку  и
панталоны. Те, которые Папа подарил мне на Рождество.
     - Ты гораздо толще меня. Они не подойдут, - проворчала Мария.
     -  Подойдут,  мне они  малы. Я все равно собиралась отдать  их  тебе, -
сказала Селия.
     Ее  голос  звучал нежно и ласково. Она специально делает это,  подумала
Мария. Она так мила и предупредительна потому, что у меня сегодня  премьера,
и она  знает, что я волнуюсь. Почему-то при этой мысли она почувствовала еще
большее раздражение. Она выхватила у Селии из рук рубашку и панталоны. Селия
наблюдала, как она молча их надевает. Как хороша в них Мария. Они ей в самую
пору. Что значит быть стройной и подтянутой...
     - Что ты наденешь сегодня вечером? - спросила Мария.
     В ее голосе звучало раздражение. На Селию она не смотрела.
     - Свое белое, - сказала Селия. - Его принесли из чистки, и оно выглядит
довольно мило. Плохо, что оно немного измялось и, когда я танцую, задирается
сзади. Ты не хочешь пройтись по тексту? Я тебя проверю.
     - Нет, - сказала Мария. - Мы занимались этим вчера. Я не собираюсь даже
заглядывать в него.
     - Сегодня нет никаких репетиций?
     -  Нет, никаких. Ах,  он,  наверное, там возится  с освещением. Из  нас
никого не вызывали.
     - Может быть, тебе следует послать ему телеграмму?
     - Пожалей. Он  получит их сотен пять. Но сам  не откроет ни одной. Этим
занимается секретарь.
     Она посмотрелась в зеркало.  Волосы просто  кошмар, но после ленча  она
вымоет их  и  высушит  перед  камином  в  столовой.  На  самом деле  она  не
собиралась посылать ему телеграмму. Она собиралась послать ему  цветы, но не
хотела, чтобы Селия знала об этом, и Папа тоже. Она точно знала, что пошлет.
Анемоны, голубые и  красные в белой вазе.  Однажды на репетиции он говорил о
цветах и сказал,  что его любимые  цветы  анемоны. Вчера  она  заметила их в
цветочном  магазине  на  углу Мерилебон-Роуд. Ваза потребует  дополнительных
расходов,  но  один  раз  это  можно  себе  позволить.   Доставка  цветов  в
"Хеймаркет" тоже будет стоить денег.
     -  Папа пригласил его на банкет после спектакля,  -  сказала Селия.  Он
приведет свою ужасную жену?
     - Она в отъезде. В Америке.
     - Как хорошо, - сказала Селия.
     Интересно, думала она,  сейчас, в эту  минуту, Мария  очень  волнуется?
Будет  ее  волнение  возрастать с приближением вечера или уляжется, стихнет,
как ноющая боль? Здесь, рядом с ней ее сестра, актриса, которой совсем скоро
предстоит выступить в своей первой значительной роли в Лондоне; Селия хотела
поговорить с ней  об этом, но не могла: какая-то странная робость удерживала
ее.
     Мария подошла к шкафу и достала пальто.
     - Ты, конечно, не собираешься на улицу? - сказала Селия. - Идет сильный
снег.
     -  Я  задохнусь, если останусь  здесь,  -  сказала  Мария.  -  Мне надо
пройтись, мне надо двигаться.
     - За ленчем мы будем вдвоем. Папа собирается в "Гаррик".
     - Мне не надо ничего особенного, - сказала Мария. - Я не хочу есть.
     Она вышла  из  дома,  свернула  за угол  на Финчли-Роуд  и на  автобусе
доехала  до цветочного  магазина, где накануне  видела  анемоны.  На  стенке
автобуса крупными черными буквами было написано название пьесы, а выше  - ее
имя, красными. Доброе предзнаменование. Не забыть сказать Найэлу.
     Очень придирчиво выбрав анемоны, она подошла к столику в углу магазина,
чтобы написать карточку. Она совсем  не знала,  что  написать. Что-нибудь не
слишком  фамильярное,  что-нибудь не слишком игривое. Чем проще,  тем лучше.
Она  остановилась на том,  что  вывела его  имя  и  подписала:  "От  Марии с
любовью". Вложила карточку в цветы и  вышла из магазина. Посмотрела на часы.
Двенадцать. Ждать оставалось еще больше восьми часов.
     На ленч  у них  была тушеная баранина с  луком и картофелем  и яблочная
шарлотка. Без Папы они кончили есть раньше обычного. Сразу после ленча Мария
вымыла голову, сколола волосы шпильками и легла в столовой спиной к камину.
     - Может быть, - небрежно  и слегка зевая, сказала  она Селии.  -  Может
быть, ты послушаешь мой кусок из середины третьего акта. Проверим слова.
     Селия ровным,  монотонным голосом  подавала реплики. Мария  отвечала на
них, прикрыв  глаза руками.  Все  в  порядке.  По  части  текста  Мария была
безупречна.
     - Что-нибудь еще? - спросила Селия.
     - Нет, больше ничего.
     Селия  листала  страницы  измятой  рукописи.  Они  все  были  испещрены
карандашными  пометками. Она посмотрела  на  Марию,  которая все еще лежала,
закрыв  лицо руками.  Что  должна  испытывать  Мария,  целуя  этого мужчину,
чувствуя, как его руки  обнимают ее  и говоря  все то, что ей надо говорить?
Мария никогда  не рассказывала об  этом. Она была до странности сдержанна  в
таких  в