Через кухню с простынями в руках прошла Труда.
     - Мистер Делейни не очень-то жалует рыбу, - отрезала она.
     Кухарка поджала губы. Она не  ответила. Дождалась, когда Труда вышла из
кухни и заговорила.
     - Извините, мисс Селия, -  сказала  она, - но я,  действительно,  делаю
все, что могу. Знаю, я у вас не так давно, но стоит мне только рот раскрыть,
как Труда  готова укусить меня.  Я не  привыкла,  чтобы со  мной  обращались
подобным образом.
     - Я знаю, - мягко ответила Селия, - но видите ли, она уже не так молода
и очень давно живет с  нами. Она так вольно разговаривает только потому, что
очень к нам привязана. Она знает все наши привычки.
     - Странный у вас дом, - сказала кухарка. -  Мне никогда не  приходилось
служить там, где обед подавали бы в четверть седьмого. Совершенно необычно.
     - Я понимаю,  что для  вас это, должно быть, обременительно. Но, видите
ли, моя сестра работает в театре...
     -  Я думаю,  мисс  Селия, что  вам, и  в  самом  деле, лучше  подыскать
кого-нибудь другого. Того, кто больше соответствовал бы вашим привычкам.
     - О, пожалуйста, не говорите так... - И так далее, и так далее, пытаясь
умилостивить кухарку  и краешком  глаза посматривая на дверь в буфетную, где
от слова до слова их разговор слышит Андре, который не упустит  удовольствия
передать  его  Труде. Раз,  другой  звучит  настойчивый  звонок  Папы. Селия
бросается наверх.
     -  Дорогая,  ты  знаешь  альбомы  с  фотографиями,  сложенные  в  малой
гостиной?
     - Да, Папа.
     -  Я хочу  снова  пересмотреть их. И вложить уйму забавных моментальных
снимков,  которые мы  сделали в Южной Африке и перепутали  с теми,  что были
сняты в Австралии. Ты мне поможешь, дорогая?
     - Конечно, помогу.
     - У тебя нет каких-нибудь других дел?
     - Нет... о нет...
     Вниз,  в малую  гостиную,  наверх  с  тяжелыми альбомами и  снова  вниз
поискать  забытые  снимки.  Они  лежали под  грудой  книг  в глубине  шкафа.
Разобрав  их  до   половины,  она  вспомнила,  что  не  дала   окончательных
распоряжений  относительно  ленча.  Назад в кухню, но на  сей  раз  проявить
твердость и распорядиться приготовить цыпленка.
     - Мисс Селия, на цыпленка уже нет времени.
     - У нас есть что-нибудь еще?
     - Кусок говядины, которую подавали на ленч вчера.
     - Нарежьте его, а сверху положите яйцо-пашот.
     Селия снова поднялась  к  Папе. Он  уже  встал и, облачившись в  халат,
расхаживал по комнате.
     - Ты не приготовишь мне чаю,  дорогая?  - попросил он. - Его заваривают
внизу. Но они не умеют делать это так, как ты.
     Вдоль  по  коридору -  в спальню, чтобы приготовить  чай, и когда Селия
опустившись  на колени  склонилась  над чайником,  вошла  Труда. У  нее были
покрасневшие глаза. Она плакала.
     - Легко заметить, когда становишься ненужной, - сказала она.
     Селия вскочила на ноги и обняла Труду.
     - Что ты имеешь в виду? Не говори так.
     - Уйти от вас все равно что разбить себе сердце, - сказала Труда. -  Но
видно  придется  уйти,  если будет продолжаться,  как сейчас.  Что бы  я  ни
сделала,  теперь все не так. С тех пор как я вернулась из больницы,  во всех
вас чувствуется холодок, а теперь, когда здесь нет моего мальчика... - По ее
щекам текли слезы.
     - Труда,  ты не должна так говорить,  я не  разрешаю  тебе,  -  сказала
Селия.
     И  так  далее, и так далее до тех пор, пока старуха не смягчилась и  не
пошла пришивать ленты к новому пеньюару Марии.
     Мария?  Где Мария? Несколько брошенных на  ходу слов, взмах руки,  стук
входной двери; Мария ушла...
     - Ты составишь мне компанию за ленчем, дорогая?
     - Да, Папа, если хочешь.
     - Ты ведь не бросишь меня здесь в полном одиночестве.
     Подносы. Несколько  подносов.  Как  странно:  когда ты садишься за стол
наверху,  требуется столько подносов... Андре терпеть не мог носить столик с
подносами.  Повторялась  старая  история.  Он  камердинер  мистера  Делейни.
Костюмер мистера Делейни. Но носильщиком подносов он никогда не был.
     - Ешь фарш, Папа.
     - Он холодный, холодный, как лед.
     - Это потому, что из  кухни досюда довольно большое расстояние. Я пошлю
фарш вниз, подогреть.
     - Нет, дорогая, не утруждай себя. Я не голоден.
     Он отодвинул от себя поднос. Пошевелил ногами под  одеялом. Вокруг  так
много всего разбросано. Эти тяжелые альбомы.
     - Убери их, дорогая, убери их.
     Сложить альбомы стопкой на пол. Поправить постель.
     - В комнате не слишком жарко? По-моему, очень жарко.
     - Нет, не думаю. Это оттого, что ты лежишь в кровати.
     - Открой окно. У меня удушье. Я вот-вот задохнусь.
     Селия  распахнула  окно, и в комнату ворвалась струя холодного воздуха.
Селия вздрогнула и подошла к камину.
     - Да,  так лучше.  Пожалуй,  я  немного  подремлю. Минут  пять.  Просто
немного подремлю. Ты не уйдешь?
     - Нет, Папа.
     -  Потом,  дорогая,  мы сыграем в bezique*.  А позже  тебе  надо  будет
заняться ответом на письмо старого бедняги Магнуса Геста.
     * Безик (карточная игра) (фр.).
     Тихая,  холодная комната. Ровное, тяжелое дыхание.  Стопка альбомов  на
полу, из под нее выглядывает чистый лист бумаги. Ни с того, ни с сего чистый
лист бумаги.  Селия вытащила его и положила  на один из альбомов. Нащупала в
кармане карандаш. На сегодня  в Художественной  школе нечего  и  думать,  на
завтра, видимо, тоже,  но если  есть бумага и карандаш, не все потеряно - вы
не совсем одиноки.  Через  открытое  окно, с игровой  площадки муниципальной
школы до  нее  долетали  детские голоса. В это время дети всегда высыпали из
школы;  они кричали,  звали  друг  друга,  скакали  на  одной  ноге,  бегали
наперегонки. Селия  надеялась, что они  не  разбудят Папу. Он все еще  спал.
Очки сползли на  кончик  носа. Школьники  продолжали  шуметь,  громко  звать
товарищей, и голоса их походили на звуки, летящие из иного, нездешнего мира.
Но  лица, которые карандаш Селии  набрасывал  на бумаге,  были лицами земных
детей. И она была счастлива. Ей было хорошо.

        "Глава 14"

     Найэл  ждал Марию  в  конце  платформы  на  garden  Nord*.  Он стоял за
барьером. Поезд остановился, но он не  сдвинулся с места. Началась толкотня,
встречающие и носильщики теснили  друг  друга, воздух гудел от приветствий и
разговоров. Мимо Найэла  за барьер устремился поток чужих, незнакомых людей.
Тараторящие  французы со своими говорливыми женами, английские туристы и все
те худосочные личности с сигарами во рту, которые не принадлежат  ни к одной
национальности и вечно путешествуют в поездах, из конца в конец пересекающих
континент.
     * Северный вокзал (фр.).
     Найэла  охватило невыносимое волнение, сердце  было готово вырваться  у
него из груди. А  если  Мария  не приедет, если  ему  придется  возвращаться
одному... Но, нет, она здесь. На ней свободного покроя пальто, и в руках она
держит шляпу.  На расстоянии  ярдов двадцати  он мог  видеть  ее улыбающиеся
глаза. И хотя у нее было только два чемодана, шла она  в сопровождении троих
носильщиков. И вот она рядом с ним. Она подставляет лицо для поцелуя.
     - Ты опять вырос,  - сказала Мария. -  Так нечестно. Вместо того, чтобы
выглядеть моложе меня, ты выглядишь старше.
     Она вынула платок и стерла со щеки Найэла следы губной помады.
     - У меня только сорокофранковая бумажка, - сказала она. - Придется тебе
расплатиться с носильщиками.
     Он  был  готов к  такому  обороту. Знал, что  так  и  будет.  Когда они
проходили  барьер, люди  оборачивались,  чтобы  взглянуть  на Марию,  и  она
улыбалась  им. Она помахала  рукой  тучному,  засаленному машинисту, который
улыбался ей, стоя на ступеньке паровоза и вытирая руки тряпкой.
     - Он мне нравится, - сказала Мария. - Я всех их люблю.
     - Да, но не здесь, - сказал Найэл. - Не на платформе.
     Его волнение  прошло,  но сердце  продолжало усиленно биться...  полное
восторга   и   радости,  готовое  выскочить  из   груди.  Он  рассчитался  с
носильщиками, щедро дав им на чай из  денег Фриды, подозвал такси и отпустил
их.  Шофер многозначительно  взглянул на  Марию и уголком рта что-то  сказал
Найэлу.
     - Я совсем забыла французский. Что он сказал? - спросила Мария.
     - Если бы  ты и помнила  французский,  - ответил Найэл, -  то все равно
ничего бы не поняла.
     - Он сказал грубость?
     - Нет, комплимент.
     - Тебе или мне?
     - Нам обоим. Он человек разумный. И не лишен проницательности.
     Такси отъехало от вокзала  и, свернув за угол,  резко бросило  Марию на
руки Найэлу.
     Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
     - Ты всегда пахнешь одинаково, - сказал он. - Горчицей.
     - Почему горчицей?
     - Не знаю. Это не запах. Просто твоя кожа.
     Мария взяла его за кисть и сравнила ее со своей.
     -  Она тоже выросла.  Стала чище. И  ты  перестал  грызть ногти.  Фрида
отучила?
     - Никто меня не отучал. Просто у меня пропало желание их грызть.
     - Значит, ты счастлив. Люди  грызут ногти только если они несчастны. Ты
счастлив?
     -  Сейчас счастлив.  -  И Найэл вместо  своих  ногтей прикусил  кончики
пальцев Марии.
     Мария молчала в его объятиях и смеялась.
     - Кто твои друзья? - спросил Найэл.
     - У меня их много. По именам не помню.
     - А кто в данный момент номер один?
     - Первого номера нет. Иначе меня бы не было в Париже.
     - Я так и думал, - сказал Найэл.
     - Знаешь, что я собираюсь сделать?
     - Ты мне писала.
     - Я хочу сыграть во всех пьесах Барри*. Он мне очень удается.
     - Кто это говорит?
     - Барри.
     Такси  снова  резко  свернуло,  Мария  поудобнее устроилась в  объятиях
Найэла и положила ноги ему на колени.
     -  Дело  в  том, -  сказала она,  -  что меня  все считают  бесплотной,
большеглазой и болезненной. Интересно, почему.
     -  Наверное, тебе не случалось лежать с ними так, как ты лежишь сейчас,
- предположил Найэл.
     -  Еще как случалось,  - возразила Мария, - время  от времени. - Беда в
том, что я слишком быстро ото всех убегаю. Мне надоедает.
     - Надоедает то, что они говорят? Или то, что делают?
     - Делают. Что они говорят я никогда не слушаю.
     Найэл закурил сигарету. Непростая задача в его скрюченной позе.
     - Это как музыка, - сказал он.  - В конце концов, в октаве всего восемь
нот.
     - Вспомни  Элгара*, -  сказала Мария.  -  Его  "Вариации  "Загадка".  А
Рахманинов, что он вытворяет с Паганини.
     -  Ты слишком  высоко  берешь,  -  сказал Найэл.  - Должно  быть,  твои
приятели чувствуют себя приниженными.
     -  Пока мне не приходилось выслушивать их жалоб,  - сказала Мария.  - А
куда мы едем?
     - В твою гостиницу.
     - Я думала, что остановлюсь у вас с Фридой.
     - Невозможно. У нас только две спальни.
     - Понятно, - сказала Мария. - Какое убожество.
     Она оттолкнула его и стала пудрить нос.
     - Почему ты не поехала в турне? - спросил Найэл.
     - Жена, - ответила Мария. - Что за радость. К тому же его зубы.
     - А что с его зубами?
     -  В  конце  концов, они его  подвели.  Ему пришлось вставить протез, и
прошлую неделю он провел в частной лечебнице. Я послала несколько лилий.
     - Почему не венок?
     - Я подумывала о венке.
     - Значит finito1?
     - Finito*.
     * Кончено (итал.).
     Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом.
     -  Ну,  ты  всегда  такова, -  сказал  Найэл.  -  И  нет  здесь  ничего
бесплотного. Он подарил их в знак прощания?
     - Нет, - ответила Мария. - Он подарил их как "Вариации "Загадка".
     Когда  такси  свернуло на Елисейские поля,  Мария  быстро  выпрямилась,
подалась вперед и посмотрела в окно.
     - Ах, Найэл, это мы - это ты и я.
     Двое  детей ждали, чтобы перейти улицу. На мальчике были надеты блуза и
берет;  девочка  была немного  постарше и  нетерпеливо дергала его за  руку,
волосы разметались у нее по лицу.
     - Ты и я, - повторила Мария. - Мы убежали от Труды. И как я не понимала
этого раньше? Лондон для нас не дом. Никогда не будет домом.
     - Потому я и приехал в Париж, - сказал Найэл.
     Мария  отвернулась от окна и  взглянула на него.  Ее глаза были темны и
лишены выражения, как глаза слепого.
     - Да, - сказала она. - Но ты приехал не с тем, с кем надо.
     Такси  круто свернуло  вправо  и резко  остановилось  перед  гостиницей
Марии.
     В  меблированных комнатах  дома,  что неподалеку от  авеню  Нейи, Фрида
принимала Папу и Селию. После отдыха  на итальянских озерах они возвращались
в Англию проездом через Париж. Майорка Папу не привлекла, и он  отказался от
намерения посетить ее. Зато его  воображением  внезапно овладели  прозрачные
воды  и высящиеся  вдали горы, на которые ему  нет  надобности взбираться. В
долинах черномордые коровы с колокольчиками на шее...
     - Но шел дождь, Фрида, шел дождь, - сказал Папа.  С набухшего от  влаги
неба лились слезы всего мира.
     - Чем же вы занимались? - спросила Фрида.
     - Играли в bezique, - ответил Папа.
     Селия ощутила на  себе сочувственный  взгляд  Фриды  и отвела глаза.  В
квартире Фриды она испытывала странные чувства.  Сама  не  зная  почему, она
подумала,  что  это оттого, что квартира  очень мала. Всего одна спальня,  и
халат Найэла висит на двери...
     Она попробовала  представить  Фриду  кем-то вроде  Труды,  кто  так  же
присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. "Должно быть это предрассудки,
- говорила она себе,  - если  я не возражаю против того, что  позволяет себе
Мария; то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?"
     Квартира  была очень  неопрятной.  Повсюду валялись  исписанные  нотами
листы бумаги,  открытые книги, в углах - наспех снятая обувь.  Возможно, все
дело в обуви... Папа,  который некогда так гневался на Фриду, теперь казался
совершенно спокойным. Он полулежал в кресле и, ковыряя золотой зубочисткой в
дупле зуба, обсуждал с Фридой ее планы.
     - Займись им, - сказал  он,  помахивая  рукой, - покажи ему  мир. Пусть
повыступает во  всех европейских столицах, как  его мать до него  и закончит
Америкой. Я даю свое разрешение.
     Селия  смотрела,  как  Фрида  роняет  на  пол пепел.  На  столе  стояла
пепельница, но она ею не пользовалась. Вместо пепла в пепельнице лежал пучок
аспарагуса с обкусанными кончиками.
     -  Найэл  не  хочет  путешествовать,  -  сказала  Фрида. -  У него  нет
честолюбия.
     - Нет честолюбия? Не желает путешествовать? Что же он любит?
     - Он любит поесть.
     Селия подумала,  что  ответ  Фриды объясняет и  кончики  аспарагуса,  и
коробки из  под  шоколада. Когда вернемся  домой, надо  не забыть рассказать
Труде.
     -  А  чем  он  любит   заниматься?   -  спросил  Папа,  проявляя  явное
любопытство.
     Но Фрида только пожала плечами. И вставила в мундштук новую сигарету.
     - Он читает, - сказала она, - и спит. Он спит часами.
     - Но весь этот успех? этот eclat*? - сказал Папа, - он  не вскружил ему
голову, не избаловал?
     - Не думаю, чтобы он догадывался обо всем этом, - ответила Фрида.
     - Совсем как его мать, - сказал Папа. - Ей было все равно.
     - Но она не щадила себя, - возразила Фрида. - Она работала. Одному Богу
известно,  как она работала. У нее были упорство  и тяга к работе. У  Найэла
нет ни того, ни другого. Ему просто все равно.
     Папа покачал головой и свистнул.
     - Это плохо, - сказал он. - Все дело в его французской крови.
     Селия вспомнила голубую венку на руке Найэла и подумала французская она
или нет.  Затем  посмотрела  на свои собственные руки, широкие и квадратные,
как у Папы. Вены на них видны не были.
     -  Мария труженица, - сказал Папа. - Но Мария девушка. И ни капли лени.
На следующей неделе у  нее снова начинаются  репетиции. Вся  в  отца.  Слава
Богу, в Марии нет ничего французского.
     Селию очень занимал вопрос, а нет ли во Фриде чего-нибудь французского.
Она владеет двумя  языками, а  живет  во  Франции.  Иногда Папа бывает таким
бестактным.
     - Интересно, приехала она или  нет, - сказала Селия, желая сменить тему
разговора. - Поезд должен был прибыть час назад.
     - Найэл сказал, что отвезет ее прямо в гостиницу, - заметила Фрида. - Я
предлагаю вам поехать и посмотреть, там она или  нет. Найэл может приехать с
минуты на минуту, чтобы переодеться.
     Все же очень похоже на  Труду,  решила Селия. Фрида  знает, когда Найэл
приедет  переодеться.  Интересно,  она  ему стирает,  считает  его  рубашки?
Вот-вот она назовет его "мой мальчик".
     В гостиницу Папа и Селия отправились на такси.
     - Интересно, как у них идут дела, - в голосе Папы звучало  любопытство.
-  Я имею  в виду  этот  странный союз...  Найэл и забавная  старушка Фрида.
Завтра я должен пригласить ее на ленч и все выяснить.
     - Ах, Папа, не надо! - ужаснулась Селия.
     - А почему бы и нет, дорогая?
     - Подумай, в  какое неловкое  положение ты поставишь Найэла, - ответила
Селия.
     -  Не вижу ничего неловкого, -  сказал Папа. - Такие вещи очень важны с
медицинской точки  зрения. Я смотрю на Фриду как смотрел бы на преподавателя
Оксфорда, Кембриджа или Гейдельберга*. Она знает свое дело.
     И он  принялся  вспоминать годы знакомства с  Фридой,  дойдя  до тысяча
девятьсот двенадцатого, тысяча девятьсот девятого.
     Когда  они прибыли  в  гостиницу, портье сообщил им,  что мисс  Делейни
приехала,  распаковала  вещи  и ушла,  не сказав куда.  Ушла полчаса  назад.
Джентльмен  тоже ушел. Наверху в номере-люкс - Папа путешествовал лишь в тех
случаях,  когда  ему удавалось снять  номер-люкс  - они обнаружили полнейший
беспорядок. Все кровати измяты и на них  -  вещи Марии. Полотенца раскиданы,
тальк просыпан.
     -  Отвратительно, - сказал Папа.  - Совсем  как австрийская  горничная.
Селия стала лихорадочно приводить комнату в порядок. Мария уже не была вся в
отца.
     - Они, к тому же, и пили, - сказал Папа, обследуя стакан для полосканья
рта. - Судя по запаху, коньяк. Никогда не подозревал, что моя дочь пьет.
     -  Она не  пьет,  - возразила Селия, поправляя Папину постель. - Только
оранжад. Иногда после премьеры выпьет шампанского.
     - Тогда это,  должно быть, Найэл, - сказал Папа. - Некто (и кто, как не
Найэл) наливал коньяк в мой стакан  для  полосканья.  Я  покажу Фриде. Фрида
несет ответственность.
     И он до краев налил себе коньяка в свой стакан для полосканья.
     -  Выйди пока  я  переоденусь,  дорогая, -  сказал  Папа. - Если  Мария
намерена превратить наш  номер в публичный дом, то она ответит за это, когда
вернется.  Я положу конец ее выступлениям в роли Мари Роз. Впрочем,  я пошлю
Барри телеграмму.
     Он стал  искать в шкафу свой вечерний  костюм,  швыряя  на пол все, что
попадалось под руку.
     Селия  пошла  к себе переодеться.  К  подушке  была  приколота  записка
"Увидимся в кабаре. Мы обедаем в городе". Ящик  туалетного столика Селии был
выдвинут,  из него  исчезла  ее  вечерняя  сумочка.  Наверное, Мария  забыла
привезти свою и поэтому  взяла  сумочку  Селии. Заодно она  взяла  и серьги.
Новые,  те, что Папа  купил  Селии в Милане. Селия  начала  переодеваться  с
тяжелым сердцем. Она чувствовала, что вечер не сулит ничего хорошего...
     Найэл и Мария  сидели бок о  бок на  речном трамвайчике, который плыл к
Сен Клу. Париж, прекрасная  призрачная дымка, остался позади. Они  сидели на
верхней палубе и ели  вишни, бросая  косточки  на головы пассажиров.  Поверх
вечернего платья  Мария накинула пиджак  Найэла из  верблюжей шерсти. Платье
было зеленого цвета и яшмовые серьги Селии безупречно подходили к нему.
     - Дело в том, - сказала Мария, - что мы должны никогда не расставаться.
     - Мы никогда и не расставались, - сказал Найэл.
     - А сейчас? - спросила Мария.  - Ты в Париже, я в Лондоне. Это  ужасно.
Для меня это невыносимо. Именно поэтому я так несчастна.
     - Разве ты несчастна?
     - Очень.
     Она  выплюнула  в