ном шкафу, о
существовании которого известно ей одной, держит хлыст и шпоры.
     Лорд  Уиндэм был суетливым маленьким человечком, очень  педантичным  во
всем, что имело отношение ко времени. Он  постоянно  вынимал часы на длинной
толстой цепочке, смотрел  на стрелку и затем, что-то бормоча себе  под  нос,
сверял  ее с показаниями остальные часы  в доме. Он никогда  не  садился. Он
пребывал  в постоянном движении. Его день представлял собой сплошное длинное
расписание,  в котором была заполнена каждая секунда. Леди Уиндэм  звала его
"Доббином", что абсолютно не соответствовало ни его внешности, ни характеру.
Возможно, именно  это обстоятельство  и навело Найэла на  мысль  о хлысте  и
шпорах.
     - Как только Чарльз и Мария вернутся из Шотландии, вы должны приехать в
Колдхаммер, - сказал Папе леди Уиндем в водовороте свадьбы.
     А Мария, чье маленькое личико скрывал огромный букет лилий, добавила:
     - Да, Папа, прошу тебя.
     Взволнованная  происходящим, она не понимала, что говорит,  не отдавала
себе отчета в том, что увидеть Папу в Колдхаммере все равно, что бродить  по
розовому саду епископа и неожиданно наткнуться на голого Иова.
     Крепкий  и  энергичный,  Папа  легко сходился  с королями  и королевами
(особенно  теми,  что пребывали  в  изгнании),  итальянскими  аристократами,
французскими  графинями  и   самыми  богемными  представителями   того  слоя
общества,  который получил  название  "лондонская  интеллигенция";  но среди
английских "джентри"*, а  Уиндэмы были  типичными "джентри", Папа  был не на
месте.
     - О,  конечно,  мы приедем в  Колдхаммер, - сказал Папа, возвыщаясь над
гостями, которые рядом с ним казались пигмеями. - Но я настаиваю, чтобы  мне
отвели  спальню, где есть  кровать  с пологом.  Вы можете  предоставить  мне
такую? Я должен спать на кровати с пологом.
     Он проплакал все венчанье.  Когда выходили из ризницы,  Селии  пришлось
поддерживать его.  Можно было  подумать,  что он  присутствует на  похоронах
Марии. Но  на  приеме  шампанское его оживило. Он горел  любовью  ко  всем и
каждому. Он целовался с совершенно незнакомыми людьми. Замечание о кровати с
пологом  было,  разумеется, шуткой, на него  не стоило обращать внимание. Но
леди Уиндэм отнеслась к нему со всей серьезностью.
     - Кровать с  пологом есть в покоях королевы  Анны*, - сказала она. - Но
комнаты выходят на север  и под ними  подъездная  дорога. Вид на юг  гораздо
приятнее, особенно когда цветет Prinus Floribanda.
     Папа приложил палец к носу. Затем наклонился к уху леди Уиндэм.
     - Придержите вашу Prinus Flori для других, - сказал он громким шепотом.
- Когда  я приеду  с визитом в Колдхаммер, с меня  хватит, если будет цвести
моя хозяйка.
     Слова  Папы  оставили  леди  Уиндэм  совершенно  равнодушной,  и на  ее
невозмутимом челе ровно ничего не отразилось.
     - Боюсь, что вы не садовод, - сказала она.
     - Не садовод? -  запротестовал Папа. - Цветы моя страсть. Все, что есть
в Природе растущего, приводит меня в восторг. Когда мы были молоды, моя жена
и  я часто босиком  бродили  по лугам и  пили росу  с лепестков  лютиков.  В
Колдхаммере я к этому вернусь. Селия будет бродить со мной. Мы будем бродить
все вместе. Скольких из нас вы принимаете? Моего пасынка  Найэла? Мою старую
любовь Фриду?
     Он сделал легкий жест рукой,  которым в своей щедрости, казалось, обнял
голов двенадцать.
     - О, разумеется, - сказала леди Уиндэм. - Привозите кого  желаете. Если
понадобится, мы можем разместить человек восемнадцать...
     В  ее  голосе  прозвучало  некоторое  сомнение.  Антипатия  боролась  с
вежливостью. Когда взгляд леди Уиндэм остановился на Фриде, чья шляпа в этот
момент выглядела еще более нелепо, Найэл понял, что она пытается определить,
какие родственные узы  их связывают.  Значит, Фрида бывшая жена, а  Найэл ее
сын?  Или все  они незаконнорожденные? Впрочем, неважно.  Не  стоит об  этом
думать. Манеры  прежде  всего.  Ведь  Чарльз  уже женился на Марии;  она, во
всяком случае, кажется такой приличной девушкой, такой неиспорченной.
     -  Мы будем рады видеть всю вашу семью, - сказала леди Уиндэм. - Не так
ли, Доббин?
     Лорд Уиндэм пробормотал что-то нечленораздельное и вытащил часы.
     - Чем они занимаются? - спросил он.  - Им пора переодеваться.  Вот  что
хуже всего  в таких делах. Сколько можно липнуть друг к другу? - Он взглянул
на стенные часы. - Они не отстают?
     Вот  так  Делейни   и   оказались  в  Колдхаммере.  Это  было  большое,
величественное здание; видимо,  строить ее начали еще до  Тюдоров*, да так и
не  довели до конца. Время от времени к нему пристраивали очередной флигель.
К  обрамленной колоннами парадной  двери вела широкая каменная  лестница. От
окружающего парка дом  был отделен рвом,  который Уиндэмы называли  Ха-Ха. С
южной стороны здания, за террасой  были  устроены площадки  для развлечений.
Когда  притупилась острота  первых впечатлений, Мария нередко задавала  себе
вопрос:  каким  развлечениям  можно  на  них   предаваться?  Слишком   много
извилистых  дорожек,  утрамбованных  прилежными  садовниками, расходилось  в
разные  стороны; постриженные  в виде конусов  симметричные  тиссовые ограды
закрывали  вид.  Ничто  не  росло  по  воле  природы,   все  было  тщательно
распланировано. По бокам террасы стояли каменные львы  с зевами, разверстыми
в несмолкающем реве. Даже небольшую рощицу, единственное  место для прогулок
в дождливую погоду и издали напоминавшую рисунки Рэгхэма*, портил неуместный
там пруд с  лилиями, на берегу которого сидела прижавшись к земле  свинцовая
лягушка.
     - Эта старая лягушка мое первое воспоминание в  жизни, - сказал Чарльз,
когда впервые привез Марию в Колдхаммер. - И Мария, делая вид, что восхищена
скульптурой,  тут  же подумала, хоть и испытала при этом  чувство вины,  что
лягушка обладает досадным и даже зловещим сходством с самим лордом Уиндэмом.
Найэл, разумеется, тоже сразу обратил на это внимание.
     - Старую  одежду для деревни, -  сказал  Папа перед поездкой.  - Старая
одежда как  раз  то, что надо. Того, кто отправляется в деревню в лондонском
костюме следует исключить из его клуба.
     - Только  не  старый  свитер,  он  весь  в заплатах  из моих  чулок,  -
запротестовала Селия. - И не пижаму с дырявыми брюками.
     -  Я буду  спать один в огромной  кровати с пологом,  - сказал Папа.  -
Если, конечно, ее светлость не соблаговолит посетить меня. Как по твоему, на
это есть шансы?
     - Один  против ста,  - ответила Селия.  -  Если не случится чего-нибудь
вроде пожара. Только не этот галстук, Папа. Он слишком яркий.
     - Мне обязательно  нужен цвет, - сказал Папа.  - Цвет это  все. Красный
галстук  отлично  подойдет  к  твидовому  пиджаку.  Такое  сочетание  лишено
официальности. К черту официальность.
     У  Папы было  слишком много багажа.  Целый  чемодан  лекарств, коричное
масло, настойка росноладанной смолы, даже шприцы и резиновые трубки.
     - Как знать, дорогая, - сказал Папа. - Я могу заболеть. Может быть, мне
придется провести в Колдхаммере  несколько месяцев, и около меня день и ночь
будут сидеть две сиделки.
     - Но, Папа! Ведь мы едем всего на одну ночь.
     - Когда я собираюсь в дорогу, то собираюсь на всю вечность.
     И  он  крикнул  Андре,  чтобы тот  принес трость  из  ротанда, когда-то
подаренную ему лордом-мэром, а также гавайские рубашки и соломенные сандалии
на  случай  жаркой  погоды.  А  еще  том  Шекспира  и несокращенное  издание
"Декамерона" с иллюстрациями какого-то француза.
     - Старику  Уиндэму это, наверное, понравится. Я  должен сделать подарок
старику Уиндэму. Вчера в "Бампа"* я заплатил за них пять фунтов.
     Было решено нанять такси, поскольку в Папиной машине на всех не хватило
бы места. Во всяком случае, с багажом.
     Накануне  поездки Папа  совершил роковую  ошибку - купил себе кепку. Он
был убежден, что к твидовому костюму необходима именно кепка. Она была новой
и  выглядела таковой. Не только  новой, но и  на редкость вульгарной.  В ней
Папа походил на уличного торговца в пасхальное воскресенье.
     - Она куплена в "Скоттс"*, - заявил Папа, - и не может быть вульгарной.
     Он водрузил кепку на голову и,  заняв место рядом с шофером, положил на
колени  огромную  карту,  на  которой  при  отсутствии  главных  дорог, была
отмечена каждая верховая тропа в непосредственной близости  от  Колдхаммера.
На  протяжении  всех семидесяти  миль  пути  Папа постоянно возражал  против
каждой дороги, каждого поворота, выбираемых  шофером.  Тот факт,  что  карта
была издана в восемнадцатом веке его нисколько не смущал.
     Если Папа привез с собой  слишком много вещей, с трудом уместившихся  в
нескольких  чемоданах, то Фрида впала в противоположную крайность и приехала
почти без ничего:  с несколькими мелочами, завернутыми в бумажные пакеты и с
вечерним платьем, засунутым  в  некое подобие  почтовой  сумки,  которую она
носила перекинутой через плечо. Фрида и Найэл приехали в Лондон на свадьбу с
намерением пробыть  там два дня, а задержались на целых четыре недели, но ни
тот, ни другой так и не удосужились приобрести чемоданы.
     Лишь перед самым отъездом  в Колдхаммер в душе Найэла зародились дурные
предчувствия.
     Наряд Фриды не отличался  излишним вкусом. На ней было длинное шелковое
платье в  полоску, которая еще больше подчеркивала ее рост,  голову украшала
огромная широкополая шляпа  с перьями, купленная ею специально для  свадьбы.
Белые  перчатки  по  локоть  наводили на  мысль,  будто она отправляется  на
королевский бал под открытым воздухом.
     - В чем дело? Что-нибудь не так? - спросила его Фрида.
     - Не знаю, - ответил Найэл. - По-моему, шляпа.
     Фрида сорвала шляпу с  головы. Но посещение парикмахерской не пошло  на
пользу ее волосам.  Мастер переборщил  краски, и волосы стали, мягко говоря,
слишком яркими. Найэл промолчал, но Фрида все поняла.
     - Да,  знаю, - сказала она, - потому то мне  и  приходится надевать эту
чертову шляпу.
     - А как быть вечером? - спросил Найэл.
     - Тюль, - беззаботно ответила  Фрида.  - Я повяжу голову тюлем. И скажу
леди Уиндэм, что это последняя парижская мода.
     - Что бы ни случилось, - сказал Найэл, - нам нельзя подводить Марию. Мы
должны помнить, что это ее день.
     Он  принялся грызть  ногти.  Он  нервничал. Мысль о том,  что  он снова
увидит Марию через  месяц после свадьбы  причиняла ему боль. Жизнь в Париже,
жизнь с  Фридой, внезапный, неожиданный успех  его грошовых песенок не имели
для него никакого значения.
     От недавно обретенных  легкости и непринужденности не осталось и следа.
Найэл  Делейни, за которым в Париже  бегали толпы поклонниц,  Найэл Делейни,
избалованный и обласканный многими, вновь превратился в пугливого мальчика с
нервными руками.
     - Мы  должны помнить, - повторил он, - что какой бы пустой и лицемерной
не казалась нам вся эта затея с посещением Колдхаммера, она дьявольски важна
для Марии.
     -  А  кто  говорит  о  лицемерии?  -  спросила  Фрида.  -  Я  испытываю
глубочайшее уважение к английской сельской жизни. Перестань грызть ногти.
     Она натянула перчатки чуть выше локтей и, размахивая сумкой, спустилась
к ожидавшей их машине.
     Нас  просили прибыть  к  завтраку.  Легкому завтраку, как  было  угодно
выразиться леди Уиндэм. К легкому завтраку в четверть второго пополудни. "Но
приезжайте около  половины  первого, - писала  она, чтобы успеть как следует
устроиться".
     Но  из-за   Папиной  карты   двухвековой   давности   машина  сразу  за
Гайд-Парк-Корнер  свернула  не  в  ту  сторону.  Где  уж  там  как   следует
устроиться. Машина прибыла  в Колдхаммер  лишь в  пять минут третьего. Селия
была в отчаянии.
     - Надо сделать  вид,  что  мы  уже  позавтракали, - сказала  она. - Они
махнут  на нас рукой.  Теперь мы просто  не можем просить, чтобы  нам подали
завтрак. До обеда Мария раздобудет для нас немного печенья.
     - Ты, кажется,  принимаешь меня  за  охотничью собаку? - спросил  Папа,
оборачиваясь с переднего сиденья и глядя  на Селию через съехавшие на кончик
носа  очки.  - Неужели, проделав весь  этот путь, я  удовольствуюсь каким-то
печеньем? Колдхаммер один из самых достойных домов Англии. Я намерен поесть,
моя дорогая, поесть от души. Ах! Что я вам говорил... - Он подался вперед, и
когда машина неожиданно вылетела на какую-то узкую дорогу, подтолкнул шофера
локтем. - Это одна из верховых дорожек. Она четко отмечена на моей карте.
     Чрезвычайно взволнованный,  он  угрожающе взмахнул  картой  в  воздухе.
Фрида открыла глаза и зевнула.
     - Мы  почти на месте? -  спросила  она. - Какой здесь ароматный воздух.
Надо непременно спросить, чтобы леди Уиндэм позволила нам спать  на лужайке.
Интересно, найдутся ли у них складные кровати?
     Найэл промолчал. Его  тошнило.  В машине на заднем  сиденьи его  всегда
тошнило. Этот злосчастный недостаток среди прочих так и не  прошел с годами.
Вскоре  машина остановилась перед коваными чугунными воротами.  Их обрамляли
две колонны, на которых высились грифоны на задних лапах.
     - Селия, дорогая,  взгляни на  грифонов.  Может  быть они исторические.
Надо спросить старика Уиндэма. Водитель, дайте гудок.
     Водитель дал гудок.  За семьдесят миль  пути  он  постарел на несколько
лет. Из сторожки выбежала женщина и  распахнула ворота.  Машина рванулась  в
них, и Папа поклонился женщине в открытое окно.
     -  Прелестный  штрих,  -  сказал он. - Всю  жизнь  с  Уиндэмами. Качала
Чарльза на  коленях. Надо  выяснить ее имя.  Всегда полезно знать  как  кого
зовут.
     Подъездная  аллея вилась  через парк  к дому, который  невыразительной,
бесстрастной массой виднелся вдали.
     - Адамс*, - тут же объяснил Папа. - Дорические колонны.
     - Может быть, вы имеете в виду Кента*? - спросила Фрида.
     - Кент и Адамс, - великодушно согласился Папа.
     Машина  сделала  полукруг и остановилась  перед серым фасадом. Мария  и
Чарльз, держась за руки,  стояли на ступенях лестницы. Повсюду  было великое
множество собак самых разнообразных пород.
     Мария выдернула  руку  из руки Чарльза  и  побежала  вниз  по  лестнице
открыть  дверцу  машины.  В  конце  концов,  родственные  чувства  оказались
настолько сильны, что ей не удалось выдержать позу, позаимствованную в одном
из светских журналов. Почти два часа простояла она на  лестнице  в окружении
бесчисленных собак.
     - Вы страшно опоздали. Что случилось? - спросила она.
     Голос  Марии звучал высоко  и  неестественно, и  по выражению ее лица -
кто-кто, а он знал его слишком хорошо - Найэл догадался, что она взволнована
не меньше его. Только Папа сохранял невозмутимость.
     - Моя дорогая, - сказал он, - моя красавица. - И под яростный лай собак
шагнул из  машины, рассыпая  на  подъездную дорогу  пледы, подушки, трости и
тома Шекспира.
     Чарльз  со  спокойной  твердостью  человека, привыкшего  иметь  дело  с
дисциплинированными  людьми,  стал  объяснять  шоферу, который  находился на
грани  нервного  срыва,  как  лучше  подъехать к  гаражу, расположенному  на
конюшенном дворе.
     - Оставьте  все  в машине, -  сказала  Мария  по-прежнему  неестествено
высоким голосом. - Воган этим займется. Воган знает, куда все отнести.
     Воганом был лакей, который навытяжку стоял за Марией.
     - Какое разочарование,  -  сказала  Фрида  громче  чем следовало.  -  Я
надеялась, что на слугах  будут пудреные парики.  Но все  равно, выглядит он
превосходно.
     Она стала выходить из машины, но зацепилась каблуком за отставший кусок
резины на  подножке и во  весь рост  растянулась у  самых  ног лакея, широко
раскинув руки, как при прыжках в воду ласточкой.
     - Очень эффектно, - сказал Папа. - Повторите.
     Воган и Чарльз  помогли Фриде подняться.  С разбитой губой и порванными
чулками, но широко улыбаясь, она заверила  их обоих, что упасть при входе  в
незнакомый дом значит принести удачу его хозяевам.
     - Но у вас идет кровь из губы, - сказал Папа с пробудившимся интересом.
- Где наша сумка с лекарствами?
     Он повернулся к багажнику и принялся раздвигать чемоданы.
     - Полагаю, ничего  серьезного, - сказал Чарльз, предлагая свой  носовой
платок с  галантностью, достойной  самого Рейли*.  - Всего  лишь  царапина в
уголке рта.
     - Но, мой  дорогой,  у  нее  может случиться столбняк,  - запротестовал
Папа. - Нельзя так беспечно  относиться к царапинам.  В Сиднее я  слышал про
одного  человека,  у  которого  через  сутки случился столбняк.  Он  умер  в
страшных муках, изогнувшись дугой. - И он стал лихорадочно выбрасывать багаж
на подъездную дорогу.  Сумка с лекарствами оказалась  на  самом  дне. - Вот!
Есть! - воскликнул Папа. - Йод. Никогда не путешествуйте без
     йода. Но  губу надо  сперва  промыть. Чарльз, где Фрида  может умыться?
Необходимо, чтобы Фрида умылась.
     На верхней ступени лестницы появился лорд Уиндэм с часами в руках.
     - Рад вас видеть.  Рад вас видеть, -  бормотал он, и лицо его покрывали
жесткие, хмурые морщины. - Мы опасались несчастного  случая. Сейчас  как раз
подают на  стол.  Мы  сядем, не  откладывая? Сейчас ровно восемь с половиной
минут третьего.
     - Фрида  может  вымыться  потом, -  прошептала  Селия.  -  Столбняк  не
развивается так быстро. Мы всех заставляем ждать.
     -  Я тоже  хочу  вымыться,  - громко сказал  Папа.  - Если  я сейчас не
вымоюсь, мне придется покинуть стол после первого блюда.
     Когда  все общество поднялось по  лестнице  и, пройдя между  колоннами,
вошло в  дом, Найэл через плечо взглянул на машину. Он увидел, что Воган  во
все глаза смотрит на почтовую сумку.
     Только после половины третьего все наконец заняли свои места в  большой
квадратной столовой. Папа,  сидевший по  правую руку от леди Уиндэм, говорил
без  умолку.  Селия  чувствовала,  что  для  леди Уиндэм  это было  огромным
облегчением;  на  ее лице застыло выражение хозяйки дома, которая знает, что
меню, с такой уверенностью заказанное ею накануне, вышло из-под контроля.
     Она  сидела  во главе стола и  наблюдала за  тем,  как дворецкий и  его
помощники  подают  блюда,  а  гости едят  то,  что  лежит  перед  ними,  как
расстроенный  постановщик   спектакля  смотрит  на  свою  труппу   во  время
незаладившейся с самого начала репетиции.
     Фрида, сидевшая по левую руку от лорда Уиндэма, пустилась  в обсуждение
шведской  оловянной  посуды,  каковое  было  заведомо обречено  на  неудачу.
Несколько раньше  на консоли в дальнем конце столовой она заметила старинную
пивную  кружку,  но  лорд  Уиндэм  явно  отказывался  проявить  к  ней  хоть
какой-нибудь интерес.
     - Шведская?  - пробормотал он. - Возможно. Не имею представления. Может
быть и шведская.  Не могу сказать, чтобы меня особенно интересовало шведская
она или японская. Эта кружка стоит там со времен моего детства. Возможно еще
дольше.
     Найэл смотрел на Марию, которая теперь,  когда все, наконец, уладилось,
вновь обрела  свою всегдашнюю невозмутимость и всецело  отдалась  исполнению
роли  Дост.миссис Чарльз. В качестве  молодой  жены  она  на правах почетной
гостьи сидела по правую руку от  лорда  Уиндэма. Один  из родственников  или
соседей Уиндэма,  человек  с жесткими рыжеватыми усами  сидел  рядом с ней с
другой стороны.
     - Вы, разумеется, приедете  к  нам, чтобы посетить  Аскот,  -  говорила
Мария. - Но вы  должны приехать,  непременно должны. У нас  своя ложа. Будут
Лейла и Бобби Лавенгтон, из Виндзора приедут Хоптон-Д,Акрис с целой
     компанией. Вы не знали, что через две недели мы с Чарльзом переезжаем в
наш ричмондский дом? Стиль регенства. Мы просто без ума от него. Папа и мама
были так милы. Подарили нам очаровательную мебель из Колдхаммера.
     Она   с   признательностью  протянула   руку  лорду  Уиндэму,   который
пробормотал  что-то невразумительное. Папа и мама... Она  называет  Уиндэмов
папой и мамой.
     -  Мы  полагаем,  -  продолжала  Ма