не желал оставаться
один.
     - Моя дорогая, - звал он, - моя дорогая, где ты?
     - Я в малой гостиной, Папа.
     Селия  прикрывала  промокашкой рассказ,  который писала, и  прятала под
книгу карандашный рисунок - сочинительство и рисование  были для  нее чем-то
сугубо личным, потаенным и сокровенным. Когда вас неожиданно застают за  тем
или другим, то это все равно как если бы прервали вашу  молитву или  застали
врасплох в ванной.
     - Ты работала, дорогая? Я не стану тебе мешать.
     Папа  устроился  в  кресле у  камина  со  своими  книгами,  газетами  и
письмами, но  от самого его присутствия в комнате  что-то  изменилось. Селия
уже не могла сосредоточиться. Из мира грез и уединения она вновь вернулась в
мир  повседневной реальности. Вновь  стала Папиной дочерью, которая сочиняет
сказки.  Она  смутилась  и  не  в  силах  совладать  с  внезапным  приступом
застенчивости,  закусила  кончик  карандаша.  Но  утраченное  настроение  не
возвращалось.  Время   от  времени   Папа  кашлял,  шевелился   в  кресле  и
перелистывал страницы "Таймс".
     - Ведь я тебе не мешаю, дорогая, не так ли?
     - Нет, Папа.
     Она склонилась над столом, делая вид, что работает, но минут через пять
встала, потянулась и сказала:
     - Пожалуй,  пока  хватит.  - Собрала свои  бумаги, карандаши,  ручки  и
положила их в ящик.
     - Кончено? - с облегчением проговорил Папа и бросил "Таймс" на пол.
     - Да, - ответила Селия.
     - Я все думаю  о  пилюлях, которые  прописал Плейдон, - сказал  Папа. -
По-моему, они  мне совсем не подходят. Последние два дня у  меня еще сильнее
стала болеть голова. Что если мне еще раз проверить глаза? Может  быть, дело
в них.
     - Нам надо сходить к окулисту.
     -  Вот-вот,  я и сам об этом  думал. Но  сходим к кому-нибудь стоящему.
Найдем действительно первоклассного врача, дорогая.
     Его взгляд следовал за каждым движением Селии по комнате.
     -  Что бы  я  делал,  если бы  ты, как Мария,  захотела стать актрисой?
Иногда я просыпаюсь ночью и спрашиваю себя: Что бы я тогда делал?
     - Какая  глупость, - сказала Селия. - Такая же глупость,  как если бы я
проснулась однажды и  стала размышлять над тем, что бы я  делала, если бы ты
снова женился и нами командовал здесь совершенно чужой человек.
     - Это  невозможно,  моя  дорогая,  -  сказал  Папа,  качая  головой.  -
Невозможно. Недавно  я прочел в одной  газете  статью о  немом лебеде. Немой
лебедь  спаривается на  всю  жизнь.  Если  самка  умирает,  лебедь  навсегда
остается безутешным... Другую он  не берет. Я читал статью и думал: ах,  это
я, я - немой лебедь.
     Должно  быть он забыл про Австралию, подумала  Селия, про Южную Африку,
про нашу поездку в  Америку: женщины,  как мотыльки, везде  кружились вокруг
него, и он был отнюдь не немым. Однако она понимала, что он имеет в виду.
     - Твои рассказы и талантливые рисунки не  отнимут тебя у меня, - сказал
Папа. -  Но если бы  ты была актрисой... Я дрожу при одной мысли о том,  что
стало бы тогда со мной. Я бы попал в Денвилл-Холл*.
     - Нет, не попал бы, - сказала  Селия. - Ты  бы жил  вместе  со  мной  в
роскошной квартире, и я бы зарабатывала больше денег, чем Мария.
     -  Суета, - сказал Папа, - презренный металл. Какой прок тебе и мне? Я,
слава  Богу, не скопил ни  пенса...  Моя  дорогая, ты  должна показать  свои
рассказы Харрисону. Рисунки тоже. Я доверяю  Харрисону. Его суждения здравы,
вещи,  которые он печатает, вполне достойны. К тому же он скажет мне правду,
а не станет ходить вокруг  да около. Ведь  это  благодаря мне его приняли  в
"Гаррик".
     Селия уже послала этому Джеймсу Харрисону  несколько своих  рассказов и
рисунков после того, как Папа однажды пригласил издателя на ленч,  и сегодня
должна  принести  ему  в  контору еще  несколько  из  тех,  что  ей  удалось
разыскать. Однако, на душе у нее было неспокойно. Она не знала, чем займется
Папа в ее отсутствие.
     - Я могу соснуть с двух до четырех,  дорогая, - сказал Папа. - А потом,
если  буду  в  силах немного  прогуляюсь. Плейдон  сказал,  что  прогулки не
причинят мне вреда.
     - Не нравятся мне твои  прогулки  в  одиночку.  Ты такой  рассеянный  и
всегда  думаешь о  чем-то  другом.  Да  еще этот  ужасный  перекресток,  где
автобусы мчатся во весь опор.
     - Если бы  сейчас было лето, я мог бы пойти в  "Лордз"* и посмотреть на
игру в крикет, - сказал Папа. - Мне всегда  нравилось смотреть, как играют в
крикет. Люблю сидеть на закрытой трибуне за флигелем. Видишь ли, оглядываясь
назад, я нередко думаю, что совершил ошибку, не  послав Найэла в "Итон"*. Из
него  мог  выйти  неплохой  игрок  в  крикет.  Мне  доставило   бы  огромное
удовольствие смотреть, как Найэл играет в крикет за команду "Итона".
     В последнее время, подумала Селия, Папа часто говорит о том, что он мог
бы сделать.  О домах, в которых они могли бы жить, о  странах, которые могли
бы посетить. Какая  жалость, сказал он  не далее как сегодня  утром, что  он
никогда серьезно не относился к плаванью. С  его физическими данными, сказал
он  Селии,  он  легко  мог  бы  переплыть  Ла-Манш*.  После  смерти Мамы ему
следовало   немедленно  бросить  пение  и  заняться  плаваньем  на   длинные
дистанции.  Он бы побил всех рекордсменов. Он  мог бы дважды переплыть Канал
туда и обратно.
     - Но  почему,  Папа?  -  спросила Селия.  - То,  что ты  сделал, должно
доставлять тебе гораздо большее удовлетворение.
     Папа покачал головой.
     - Во многом, очень во многом, - сказал он,  - мое невежество, поистине,
безгранично. Взять  к  примеру астрономию.  Я  полный  профан  в астрономии.
Откуда все эти звезды? Откуда, спрашиваю я себя.
     И  он тут  же  позвонил  в  "Бимпус"* выяснить, нет  ли у  них  книги о
звездах,  новой большой книги с иллюстрациями и не могут ли они прислать ему
ее к ленчу со специальным посыльным.
     - Она развлечет меня, дорогая,  пока ты  будешь  у Харрисона,  - сказал
Папа. - Есть одна  планета, никак не могу запомнить, какая именно,  кажется,
Юпитер, у которой целых две луны. Они вращаются вокруг нее день и ночь.
     Подумать только... Юпитер - один в кромешной тьме и при нем две луны.
     Она  оставила  Папу  в  малой  гостиной,  где  он  в  самом  благостном
расположении духа полулежал  на двух  креслах,  готовый отойти  ко  сну.  На
столике  рядом  с  ним лежал  объемистый трактат  о звездах.  Горничной было
строго наказано время от времени заглядывать в гостиную на  случай, если ему
что-нибудь  понадобится  и  уж,  конечно, незамедлительно явиться,  если  он
позвонит.
     В  автобусе по  дороге  с  Веллингтон Роуд до Марилебон и потом в такси
Селию  не  оставляли мысли о Марии; удалось  ли ей  справиться с Кэролайн; и
вновь  она переживала угрызения  совести за  то, что не смогла выручить ее в
трудную минуту.
     - Из-за Кэролайн я привязана к дому, - сказала ей Мария по  телефону, -
буквально привязана на целый день.
     - Но ведь это  всего один раз, - возразила Селия. - У вас очень хорошая
няня. Она никогда не просит разрешения отлучиться от дома.
     - Это лишь первый  шаг, - сказала  Мария. - Стоит только  начать.  Быть
матерью - огромная ответственность.
     Ох  уж  этот  сердитый, избалованный  голос. Одни пустые  слова.  Селия
слишком хорошо знала этот голос. Через пару минут  Мария  забудет все, о чем
просила Селию и примется строить совсем другие планы.  Если  бы только Мария
жила  поближе,  можно было  бы разделить с ней ответственность за  Кэролайн.
Тогда  всего-навсего  пришлось  бы  присматривать не  за одним, а  за  двумя
младенцами.  Ведь  Папа,  в  сущности, тоже  младенец. Он  ничуть  не меньше
нуждается в  заботе,  в  том,  чтобы  ему потакали,  чтобы  его уговаривали,
увещевали.
     Неожиданно для себя Селия обнаружила, что последние дни разговаривает с
Папой особым тоном,  мягким,  добродушно-шутливым,  в котором так и слышится
что-нибудь вроде  "Ну-ну,  в чем  дело?" А  если  он лениво тыкал  вилкой  в
тарелку, она делала  вид, что ничего не  замечает  - ведь  это чисто детская
уловка, к которой малыши прибегают, чтобы привлечь  к себе  внимание - зато,
когда  он ел с аппетитом, непременно хвалила  его и  одобрительно улыбалась.
"Ах,  как хорошо,  ты справился с целым крылышком. Я очень  рада. Может быть
съешь еще кусочек цыпленка?"
     Не странно ли, что человек, завершая свой жизненный цикл, на склоне лет
возвращается  к  тому,  с  чего  началась  его жизнь.  Что мужчина,  некогда
младенец  и мальчик, затем  любовник и  отец, вновь становится  ребенком. Не
странно  ли, что  когда-то она была маленькой девочкой, забиралась  Папе  на
колени, прижималась лицом к его плечу, искала у него защиты, а он был молод,
силен и во всем походил на одного из богов древности. И вот все позади, все,
что  составляло цель и смысл его жизни. Сила  угасла. Человек,  который жил,
любил,  дарил  красоту своего  голоса миллионам, теперь усталый,  капризный,
раздражительный  следит  недовольным  взглядом  за  каждым  движением  своей
дочери, которую в былые дни защищал и качал на руках.
     Да,  Папа  завершил свой жизненный  цикл. Он  вернулся  на ту дорогу, с
которой начал путь.  Но  почему?  Для чего? Узнает  об этом хоть кто-нибудь,
хоть когда-нибудь?
     Такси  остановилось  у  здания на  углу  одной  из  улиц  в  Блумсбери.
Охваченная  внезапным  волнением  Селия  расплатилась  с шофером, неуверенно
вошла  в здание и, подойдя к  двери с вывеской  "Справочное",  спросила, как
пройти  к мистеру  Харрисону.  Девушка в  пенсне улыбнулась  и сказала,  что
мистер  Харрисон ждет ее. Всегда испытываешь приятное удивление и теплеет на
душе, когда совершенно незнакомые  люди оказываются  столь доброжелательны и
любезны. Как эта девушка  в  пенсне.  Или водители автобусов. Или продавцы в
рыбных магазинах  при разговоре  по телефону.  Тогда,  подумала Селия,  день
светлеет.
     Когда  Селию  ввели  в  кабинет,  мистер  Харрисон  сразу  встал  из-за
письменного  стола и  с  улыбкой  на лице подошел поздороваться. Она ожидала
увидеть  строгого,  бодрого  человека   с  резкими,  решительными   манерами
школьного учителя. Но мистер Харрисон принял ее ласково и по-отечески нежно.
Он подвинул  ей  стул, и она  вдруг почувствовала  себя легко и свободно; он
заговорил о Марии.
     -  Надеюсь, она не оставила сцену, - сказал мистер Харрисон. - Это было
бы большой утратой для всех ее почитателей.
     Селия  рассказала о  ребенке,  он  кивнул  и  сказал,  что  все  знает,
поскольку его племянник знаком с Чарльзом.
     - Ваш брат написал музыку для нового ревю, не так ли? - спросил  мистер
Харрисон, переведя разговор с Марии на Найэла и на то, чего Найэл добился  в
Париже. Селии пришлось объяснить всю сложность  их  родственных  связей, что
она сводная сестра обоим и что Найэл и Мария вообще не кровные родственники.
     - Однако  они очень близки, - сказала она.  - И прекрасно понимают друг
друга.
     - Ваша  семья  очень  талантлива,  действительно, очень  талантлива,  -
сказал мистер Харрисон.
     Немного помолчав,  он протянул  руку к бумагам, лежавшим на  письменном
столе,  и Селия  увидела листы,  исписанные ее собственным почерком, и  свои
рисунки, прикрытые пачкой бумаг.
     - Вы хорошо помните свою матушку? - резко спросил мистер Харрисон, беря
со стола очки.
     Селия ощутила волнение - ей показалось,  что он  вдруг  стал  похож  на
школьного учителя, которого она так боялась увидеть.
     - Да, - ответила она.  - Мне было около одиннадцати, когда Мама умерла.
Никто из нас ее не забыл. Но мы редко о ней разговариваем.
     - Я много  раз видел, как она танцует, - сказал мистер Харрисон.  - Она
обладала даром,  присущим ей одной, даром, который, насколько  мне известно,
еще  никто  не  сумел  ни   определить,  ни  описать.  То  не  был  балет  в
общепризнанном  виде.  То   было  нечто   исключительное,  неповторимое.  Ни
ансамбля, ни традиционных поз и па. Танцуя,  она рассказывала историю  целой
жизни, и танец ее был сама жизнь. Одно движение,  один  взмах рук живописали
боль и слезы целого мира. Она ни в ком  и ни в чем не искала поддержки, даже
в музыке. Музыка была  вторична по отношению к движению. Она танцевала одна.
И в этом была ее сила, лишь ей одной доступное понимание красоты.
     Мистер Харрисон  снял очки и  протер их. Он был очень взволнован. Селия
ждала, когда он снова заговорит. Она не знала, что сказать.
     - А вы? - спросил мистер Харрисон. -  Неужели вы хотите сказать, что не
танцуете?
     Селия  робко улыбнулась. Ей показалось,  что  он почему-то сердится  на
нее.
     - О,  нет, -  ответила  она. - Я совсем не  умею танцевать.  Я  страшно
неуклюжая  и всегда была слишком полной. Если меня пригласят на  фокстрот, я
кое-как станцую, но Найэл говорит, что  я слишком тяжела и вечно  ставлю ему
подножки. Сам Найэл прекрасно танцует. Мария тоже.
     -  Тогда,  -  сказал  мистер  Харрисон,  -  как  же вы умудряетесь  так
рисовать?
     Он вынул  из-под  стопки бумаг один из  рисунков Селии и протянул его к
ней,  словно  предъявляя  обвинительный  акт.  Этот рисунок  Селии не  очень
нравился. На нем  был изображен ребенок,  который убегает от Четырех ветров;
чтобы не слышать, как  они зовут  его, он  зажал уши  руками. Она  старалась
показать, что мальчик спотыкается на  бегу, но всегда считала, что ей это не
удалось. К тому же фон получился слишком размытым. Деревья вышли темными, но
не настолько темными,  как ей хотелось. Да и заканчивала она  этот рисунок в
спешке: ее позвал Папа, а когда на следующий день она попробовала как-нибудь
исправить деревья, настроение уже прошло.
     - Мальчик  не танцует,  -  сказала Селия.  -  Имеется  в виду,  что  он
убегает.  Он  испугался. В  рассказе, к которому  сделан  этот рисунок,  все
объясняется. Но у меня есть другие рисунки, лучше этого.
     - Я отлично понимаю, что он не танцует, - сказал мистер  Харрисон. -  Я
знаю, что он убегает. Как давно вы занимаетесь рисунком? Года два? Три?
     - Ах,  гораздо  дольше,  - сказала Селия. -  Дело  в том, что я  всегда
рисовала. Я рисую всю жизнь. Это единственное, что я умею.
     - Единственное? Чего  же  вы еще  хотите, дитя  мое? Неужели вам  этого
мало?
     Мистер Харрисон подошел к камину  и остановился,  глядя на Селию сверху
вниз.
     - Я только  что говорил о вашей матери, - сказал он. - И о некоем даре,
которым она обладала. Ни до, ни  после нее я не встречал его проявления ни в
одном из искусств, не встречал до этой  недели. Сейчас я вновь увидел его. В
ваших рисунках. Бог с ними, с рассказами. Меня они совершенно не интересуют.
Они эффектны, очаровательны и хорошо  пойдут. Но ваши рисунки, вот эти сырые
рисунки - неподражаемы, неповторимы.
     Селия  в  недоумении  воззрилась  на  мистера  Харрисона. Как  странно.
Рисунки давались ей так легко.  А на  рассказы уходили часы и часы работы. И
все впустую - мистер Харрисон о них самого невысокого мнения.
     - Вы имеете в виду, - сказала Селия, - что рисунки лучше?
     - Я вам  уже сказал, - мистер Харрисон оказался на редкость терпелив, -
они неповторимы.  Я вообще не знаю никого, кто сегодня так работает. Мне они
чрезвычайно нравятся. Надеюсь и вам тоже. Вас ждет большое будущее.
     Со стороны мистера Харрисона, подумала Селия, очень любезно и мило  так
расхваливать мои  рисунки. Едва  ли это случилось  бы  не будь он  приятелем
Папы, членом "Гаррика" и давним поклонником Мамы.
     - Благодарю вас, - сказала Селия. - Я вам очень признательна.
     -  Не  благодарите  меня.  Я  всего-навсего  просмотрел ваши рисунки  и
показал их  специалисту, который согласился с моим мнением.  Ну, а теперь, к
делу. Вы принесли еще что-нибудь из рисунков? Что у вас в сумке?
     - Там... там  еще  несколько рассказов,  -  извиняющимся тоном  сказала
Селия.  -  Да  два  или три рисунка... не  слишком  хорошие.  Может быть эти
рассказы лучше тех, которые вы видели.
     Мистер Харрисон сделал отрицательный жест рукой. Рассказы ему до смерти
надоели.
     - Давайте взглянем на рисунки, - сказал он.
     Он  внимательно  изучал  их  один за другим, поднес к столу, поближе  к
свету. Он напоминал ученого с микроскопом.
     -  Да, - сказал он, -  эти последние сделаны в спешке, не так ли? Вы не
слишком усердствовали.
     - Папа был нездоров, - сказала Селия. - Я очень за него беспокоилась.
     - Видите ли, - сказал мистер Харрисон, - для  книги, которую я задумал,
у нас не хватает рисунков. Вы  должны  еще поработать. Сколько  времени  вам
понадобится, чтобы закончить один из этих рисунков? Три, четыре дня?
     - Как получится, - ответила Селия. - Я действительно  не могу  работать
по заранее намеченному плану. Из-за Папы.
     От Папы мистер Харрисон отмахнулся столь же решительно, как и  от новых
рассказов.
     - Об отце не  беспокойтесь, - сказал он. - Я поговорю  с ним. Он знает,
что такое работать. Сам прошел через это.
     Селия промолчала. Как объяснить мистеру Харрисону, каково ей приходится
дома.
     - Видите ли, - сказала она, - весь дом на мне. Я заказываю  еду... ну и
все прочее. За  последние дни Папа очень ослаб. Вы, должно быть, заметили. У
меня почти нет времени.
     - Вы должны сделать так, чтобы оно появилось, - сказал мистер Харрисон.
- К такому таланту,  как ваш, нельзя относиться словно вам до него нет дела.
Я этого не допущу.
     В конце концов, он действительно  похож на  школьного учителя. Опасения
были не напрасны. Теперь он  поднимет шум вокруг  ее рисунков, напишет Папе,
причинит Папе  лишнее  беспокойство, сообщит, что  ей  необходимо время  для
работы,  и все это превратится в  спектакль, в ритуал  и  только усложнит ей
жизнь.  Из  отдушины  рисование  превратится  в  обузу.  Со стороны  мистера
Харрисона было очень любезно брать на себя лишние хлопоты, но
     Селия пожалела, что пришла.
     - Право, - сказала она, вставая со стула, - с вашей стороны чрезвычайно
любезно брать на себя такой труд, но...
     -  Вы  куда?  Что вы делаете? - спросил  мистер  Харрисон. - Мы еще  не
обсудили ваш контракт, не поговорили о деле.
     Ей  удалось  уйти только после половины шестого вечера. Пришлось выпить
чая,  встретиться еще  с двумя  мужчинами;  ее  заставили подписать какую-то
устращающую  бумагу,  похожую на  смертный  приговор,  согласно которой  она
обещала отдавать все свои работы мистеру Харрисону.  Он, как и двое  других,
настаивал на том, что  рассказы без рисунков ничего собой  не представляют и
выразил  желание  как  можно  скорее,   недели  через  три-четыре,  получить
остальные  рисунки.  Селия  понимала, что  ей не  справиться,  и  у нее было
чувство, что  она попала в ловушку. Интересно, размышляла она, что случится,
если подписав контракт, она их подведет? Может быть, они станут преследовать
ее судебным порядком?
     Наконец после двойного рукопожатия с  каждым  из них Селия вырвалась из
конторы мистера Харрисона, второпях забыв попрощаться  с девушкой в  пенсне,
которая с улыбкой встретила ее появление у справочного бюро.
     Такси нигде не было видно, и только дойдя до Юстонского вокзала*, Селия
сумела найти машину. Было уже шесть часов, и быстро темнело. Первое, что она
заметила, вернувшись домой,  -  открытые  двери гаража. Машины в  гараже  не
было. Вот уже несколько недель Папа не садился за руль. С тех самых пор, как
ему  стало нездоровится, либо  она сама возила  его, либо он  брал  такси. С
сильно  бьющимся  сердцем Селия  бегом  поднялась по  лестнице, нащупывая  в
кармане ключи... Открыла дверь и, вбежав в дом, позвала горничную.
     - Где мистер Делейни? - спросила она. - Что случилось?
     У горничной был испуганный и взволнованный вид.
     -  Он ушел, мисс, - сказала она.  - Мы не могли его остановить. И мы не
знали, где вы, чтобы сообщить вам.
     - Что значит ушел?
     - После вашего  ухода он,  должно быть, заснул. Я дважды  заглядывала в
комнату, он тихо, спокойно сидел в своем