ишневую косточку  на  лысину  пожилого  француза.  Тот
посмотрел  наверх,  готовый  разразиться  проклятиями,  но,   увидев  Марию,
улыбнулся  и поклонился ей. Затем он огляделся в поисках лестницы на верхнюю
палубу.
     - Я так одинока, - сказала Мария. - Меня никто не смешит.
     - Через несколько  недель тебе будет не до  смеха, - заметил Найэл. - У
тебя начнутся репетиции.
     Пароходик, пыхтя, плыл по извилистой  реке, обрамленной  погруженными в
тень  деревьями. На набережные  опустились  сумерки. В воздухе витали шумы и
запахи Парижа.
     - Давай уедем, - сказал Найэл. - Вот так, все бросим и уедем.
     - И куда же мы могли бы уехать?
     - Мы могли бы уехать в Мексику.
     Они держали друг друга за руки и смотрели поверх реки на деревья.
     - Шляпы с  остроконечными тульями... - сказала  Мария, -  не думаю, что
мне нравятся мексиканские шляпы.
     - Тебе и не нужна шляпа. Только туфли из особой кожи с запахом.
     - Ни  ты, ни я  не умеем ездить верхом,  - сказала Мария. - А в Мексике
обязательно надо уметь ездить верхом. Мулы. И все вокруг стреляют.
     Она смяла бумажный пакетик из под вишни и бросила его в реку.
     - Дело в том,  - сказала она, -  что я вовсе не уверена, хочу я  уехать
или нет.
     - Дело в том, - сказал Найэл, - что я предпочел бы жить на маяке.
     - Почему на маяке?
     - Ну, на мельнице. В хмелесущилке. Или на барже.
     Мария вздохнула и прислонилась к плечу Найэла.
     -  Надо смотреть фактам в  лицо: мы никогда не будем вместе,  -  сказал
Найэл.
     -  Мы  могли  бы быть вместе...  иногда,  - сказала  Мария, - время  от
времени. До Сен Клу еще далеко?
     - Не знаю. Почему ты об этом спрашиваешь?
     - Так, любопытно. Мы должны успеть... кабаре, Фрида, твои песни.
     Найэл рассмеялся и обнял Марию.
     -  Видишь  ли,  -  сказал  он,  -  для  тебя побег -  своего рода игра,
представление. А Сен-Клу - все равно, что Мексика, только ближе.
     - Мы  могли бы  сделать из  этого символ...  -  сказала Мария. -  Нечто
такое, к  чему мы всегда стремимся и  чего никогда не обретаем. Нечто такое,
что   всегда  остается  вне   пределов  досягаемости.   Кажется  есть   одно
стихотворение, которое начинается словами: "О Господи - Монреаль!"* Мы можем
сказать: "О Господи - Сен Клу!"
     Повеяло холодом. Мария застегнула пиджак на все пуговицы.
     - Вот что  мы можем сделать, - сказала она.  - Мы можем получить лучшее
от обоих миров, вернувшись в Париж через Булонский лес на такси. Такси может
ехать медленно... специально. Скорее всего шофер проявит тактичность.
     -  Во  Франции шоферы никогда не оглядываются  на  заднее  сиденье. Они
слишком хорошо обучены...
     - ...как бы то ни было, - словно продолжая прерванную фразу, проговорил
Найэл, когда такси  выезжало из Булонского леса,  - я бы предпочел поехать в
Мексику.
     - Нищим выбирать не приходится, - сказала Мария. - И все же...
     - Что, все же...?
     - Я все еще пахну горчицей?
     А в  Париже  Папа,  Фрида  и  Селия  обедали  в напряженной,  натянутой
атмосфере. Папа был раздражен  и сердит.  Он  взял  на себя  труд  навестить
пасынка,  а его пасынок и  пальцем не пошевелил,  чтобы  увидеться с ним. Он
оплатил проезд дочери из Лондона и ее проживание  в гостинице, а она шляется
по улицам, как венская проститутка.
     Все это было громко высказано Фриде за обедом.
     -  Я умываю руки во всем, что касается этих двоих, - сказал он. - Найэл
просто-напросто избалованный  сводник. Мария  -  потаскуха.  В  обоих  течет
дерная кровь. Оба плохо кончат. Слава Богу,  у меня есть  вот этот  ребенок.
Благодарение Богу за Селию.
     Фрида  только   улыбалась  и  сигарета   за   сигаретой   курила   свой
"Честерфилд". Возможно,  она  и в самом  деле похожа на наставника, подумала
Селия, на снисходительного, отзывчивого наставника.
     -  Они скоро появятся, - сказала  Фрида. - Я  и  сама была молодой... в
Париже. Когда-то.
     Долгий  обед  закончился. Но  впереди были ужин  и  кабаре.  Папа молча
оплатил счет, и они также молча  отбыли на машине в то  место,  которое Папа
предпочел назвать boite de nuit*.
     * Ночное кафе, кабачок (фр.).
     - Все  они  одинаковые,  эти заведения,  - с мрачным видом сказал он. -
Убежища  порока.  Совсем не  то, что  в мое время.  Как низко  вы пали,  моя
дорогая Фрида. Досадно низко. - Он пожал плечами и покачал головой.
     По словам Папы,  Селия ожидала, что boite  de  nuit будет помещаться  в
чем-то вроде подвала, погребенного глубоко под землей. С бледными, зловещего
вида  посетителями,  танцующими прижавшись щека к щеке. Она очень удивилась,
когда  вошла в  ресторан, похожий  на Посольский  клуб  в Лондоне. Изысканно
одетые  женщины.  Некоторые из них знали Папу. Он улыбался и раскланивался с
ними. Фрида провела их к столику в углу зала. Вскоре  к нему подошел молодой
человек с осиной  талией;  щелкнув каблуками, он  низко  поклонился Селии  и
пригласил ее на танец.  Она вспыхнула и взглянула на Папу. Наверное, он,  по
меньшей мере, маркиз или даже принц из дома Бурбонов*.
     - Все в порядке, - сказала ей Фрида. -  Это всего-навсего профи.  С ним
можно не разговаривать.
     Разочарованная Селия встала и  пошла  танцевать. Все же это своего рода
комплимент.  И  она   как  пушинка  унеслась  в   руках  молодого  человека.
Представление  началось  немного  позднее.  В  нем  принимали   участие  два
исполнителя. Француз-рассказчик и Фрида. Француз был очень маленьким и очень
толстым.  Как только он появился,  Папа начал смеяться и  хлопать  в ладоши.
Папа был именно таким зрителем. Он от  всего  получал удовольствие. Селия не
понимала ни слова, но  не потому, что забыла французский язык, а потому, что
рассказчик  говорил  на  той  его  разновидности,  которую  она  никогда  не
понимала.  Наверное,  он  был  до  крайности вульгарен, раз Папа беспрерывно
смеялся. Он смеялся, пока по щекам  у него не  потекли  слезы  и он не  стал
задыхаться. Француз был в восторге, его выступление еще никогда не проходило
с  таким  успехом. Затем  настала очередь Фриды; она  встала из-за столика и
подошла  к роялю. Селия  почувствовала,  что  краснеет.  Всегда  испытываешь
некоторую неловкость, когда кто-то из знакомых выступает  совсем рядом, а не
на  сцене. Фрида оказалась весьма  предусмотрительной. Сперва она  исполнила
несколько  номеров, в  которых  кого-то  имитировала, и хотя Селия не знала,
кого именно - все они были французы - по  дружным аплодисментам она  поняла,
что эти певцы пользуются любовью зрителей.
     Но вот в зале приглушили свет, и Фрида стала петь песни Найэла.
     Слова  были  написаны  другими,  но  музыку,  конечно,  сочинил  Найэл.
Некоторые песни исполнялись на английском языке, некоторые на французском. У
Фриды был низкий, хрипловатый голос, иногда она фальшивила, на  что никто не
обращал внимания -  столько  в  нем было  тепла  и  выразительности.  Песни,
которые  Селия  слышала впервые,  были хорошо известны  людям,  сидевшим  за
столиками.  Они  стали  подпевать  Фриде,  сперва  тихо, затем  все громче и
громче. Сердце Селии радостно билось, она испытывала гордость. Не за Фриду -
она  ее  едва  знала, а за Найэла - своего  брата. Песни, написанные им, его
достояние, как  и рисунки, выполненные  ею, принадлежат только ей. Незаметно
для себя самой Селия  стала подпевать вместе  со  всеми и, взглянув на Папу,
увидела, что он тоже подхватил мелодию. В глазах у него стояли слезы, но  на
сей раз не шампанское было тому виной. То были слезы гордости за Найэла, его
пасынка, в жилах которого текла дурная французская кровь...
     В вестибюле Найэл  ждал Марию - она пудрила нос в туалете. Он надеялся,
что они опоздают, что к их приходу представление закончится, но  они явились
вовремя.  Он  слышал  звуки рояля и голос Фриды.  Она  пела последний куплет
песни, который всегда вызывал самый бурный восторг слушателей. Возможно, оно
и к лучшему; он не мог  сказать наверняка. В конце концов, не  все ли равно?
Мария вышла из туалета.
     - Как я выгляжу? Все в порядке? - спросила она.
     -  На  моей  памяти  ты  выглядела  и  хуже,  -  ответил  он.  -   Нам,
действительно, надо войти?
     - Конечно, - сказала она. - Постой, я слышу твою песню.
     Они вошли в зал и остановились у входа, глядя на Фриду. Все собравшиеся
пели вместе с ней; кое-кто отбивал такт ногой. Несколько голосов повернулись
в сторону Найэла и Марии. Мария услышала легкий шепот и едва слышный всплеск
аплодисментов.
     Она улыбнулась и бессознательно сделала шаг вперед - вторая натура: при
звуке аплодисментов улыбаться и делать шаг вперед.  Потом она  заметила, что
головы  собравшихся  обращены  не  к  ней,  а  к  Найэлу. Люди  улыбались  и
показывали на  Найэла. Фрида,  смеясь, отвернулась от рояля и улыбалась ему;
шепот публики стал более громким и настойчивым.
     "Ze petit Niall...  Ze  petit Niall..." - крикнул кто-то,  и  Мария, на
которую никто не обращал внимания, одиноко стоя у стены, видела, как Найэл с
усталым, безразличным видом  подошел к роялю и, слегка подтолкнув Фриду, сел
на стул и начал играть. Все засмеялись и зааплодировали, а Фрида, облокотясь
на рояль, запела под аккомпанемент Найэла.
     Никем не замеченная  Мария прошла  между столиками в дальний  угол, где
сидели Папа с Селией, и шепотом принялась извиняться за опоздание.
     - Шш... Шш..., - нетерпеливо прервал ее Папа. - Слушай Найэла.
     Мария  села и, сложив руки на коленях, стала вертеть кольцо, подаренное
Найэлом. Единственная из всех присутствующих она не пела.
     Немного  позднее,  когда программа закончилась и все  ужинали за своими
столиками,  а  Папа  и  Фрида попутно обсуждали  различные  профессиональные
тонкости, Мария повернулась к Найэлу и сказала:
     - Ты ужасно выглядел. Мне было просто стыдно. Во всем зале только ты не
одет подобающим образом.
     - А к чему мне так одеваться? - спросил Найэл. - Они не имели бы ничего
против даже в  том случае,  если  бы  на мне  был жилет и башмаки,  подбитые
гвоздями.
     - Просто  успех  вскружил  тебе голову, -  сердито сказала Мария.  -  Я
думала,  что  этого  не  произойдет,  но, увы, произошло. В  Лондоне  ты  бы
провалился.
     Официант предложил ей шампанского, но она покачала головой.
     - Воды со льдом, пожалуйста, - сказала она.
     - Теперь ты понимаешь, -  сказал Найэл, - что  я имел в  виду, говоря о
маяке или барже?
     Мария не удостоила его ответом и повернулась к нему спиной.
     - Я писала тебе про сына лорда Уиндэма? - спросила она Селию.
     -  Да,  -   ответила   Селия.  -  Ты  писала,   что   у  него  довольно
привлекательная внешность.
     - Действительно,  привлекательная. Он очень увлечен мною. К тому же, не
женат.
     Уголком глаза Селия видела, что профессиональный танцор с осиной талией
снова  приближается к  их  столику.  Готовая принять  его  приглашение,  она
отодвинула  стул.  Но  профи  даже не  взглянул на нее. Он низко  поклонился
Марии.
     Мария  улыбнулась,  встала   из-за  стола   и,  что-то  быстро   говоря
по-французски, упорхнула вместе  с ним. Впервые с тех  пор,  как закончилась
программа, сидевшие за  соседними  столиками перестали  смотреть на Найэла и
устремили взоры на Марию.
     Серьги ей очень к лицу, с  грустью  подумала Селия, гораздо больше, чем
мне. Может быть она захочет, чтобы я ей их отдала?
     Сидевший рядом Папа взволнованно разговаривал с Фридой.
     -  Горжусь детьми?  Конечно,  я горжусь  ими, - говорил  он.  -  Уменье
показать товар  лицом у них  в крови. И мне безразлично, молочная  то корова
или жеребец - воспитание сказывается.
     Мария в  паре  с  профессионалом промелькнула  перед  их столиком.  Она
оглянулась через плечо и показала Найэлу язык.

        "Глава 15"

     Высокие напольные часы пробили шесть раз. Сверху, из ванной донесся шум
льющейся воды. Должно  быть  Чарльз  промок  во  время  прогулки,  и  теперь
принимал ванну. Было что-то зловещее в том, что он сразу поднялся наверх, не
заглянув в гостиную. Это значило, что настроение его не изменилось. И мы все
еще были паразитами.
     -  Перспектива ужина  мне  не  слишком  улыбается,  -  сказал  Найэл. -
Невеселое занятие сидеть за столом, когда  никто словом не обмолвится. Кроме
Полли,  которая снова заведет свои вечные разговоры: "Ах, мамочка, я  должна
рассказать вам, что говорили детки, пока раздевались" и пойдет, и пойдет.
     -  Ее  рассказ  нарушит молчание, - сказала  Селия. -  Пусть  уж  лучше
говорит Полли, чем кто-нибудь из нас. К  тому же, Чарльз никогда не слушает.
Он привык к ее разговорам, как к тиканью часов.
     - Я бы не возражал, если бы дети говорили что-нибудь забавное, - сказал
Найэл. -  Но ведь  такого не  бывает.  Хотя, возможно,  они  и говорят, но в
пересказе Полли исчезнет весь юмор.
     - Ты слишком суров к Полли,  - заметила Селия.  - Я, действительно,  не
знаю, что стало бы с этим домом без нее.
     - Если бы только не приходилось сидеть  с ней за одним столом, - сказал
Найэл.  -  Это  пробуждает во  мне самые низменные инстинкты.  Так и хочется
поковырять в зубах и срыгнуть.
     - Ты,  во всяком случае, так и поступаешь.  Относительно общего стола с
Полли я согласна,  но  что предложить  ей  взамен?  Поднос?  Кто  и куда его
отнесет? Что на него положат? Ножку холодного цыпленка с нашего стола?
     - В столовой она именно это и получает, - заметил Найэл.
     - Да, -  согласилась  Мария. -  Но она  сама ее  себе отрезает. Было бы
гораздо  более  оскорбительно,  если бы эту  ножку  отрезал  кто-то другой и
посылал ей на тарелке неизвестно куда, словно собачонке. Как бы  то ни было,
это началось во время войны, когда все ужинали в половине седьмого.
     - Все, кроме меня, - сказал Найэл.
     - Еще  бы,  - заметила  Мария. -  Как это  похоже на  тебя.  Дежурить в
качестве  пожарного на  крыше какого-нибудь  склада,  куда  никто больше  не
поднимался.
     - Это было очень опасно, - сказал Найэл. - Я совсем один стоял на крыше
непонятной формы, а вокруг падали разные штуки. Никто никогда не поймет, что
я  проявлял  чертовскую храбрость. Куда большую, чем  Чарльз, который чем-то
занимался в J.H.D.E.F. или где-то еще.
     - Не в J.H.D.E.F., - сказала Мария.
     - Все они звучат  одинаково, - сказал Найэл. - Как ты и J.H.D.E.F. Люди
так  привыкли к  униформе  и цепочкам  букв, что все глотали.  Помню,  как я
сказал одной женщине, что работаю в Д.Е.Р.Ь.М.О., и она поверила.
     Селия встала и принялась поправлять подушки, собирать бумаги. Кроме нее
никто  бы  этого  не  сделал.  А  Чарльз терпеть  не мог  беспорядок.  В  ее
лондонской квартире не было  ни пылинки, хотя возможно  оттого, что  она там
хозяйка. А Фартинга принадлежал Чарльзу.
     - Знаешь, Найэл, - сказала Селия, -  по-моему Чарльз недолюбливает тебя
именно потому, что тебе недостает уважения к традициям.
     - Не  понимаю, что ты  имеешь в  виду, - сказал Найэл.  - Я с  огромным
уважением отношусь к традициям.
     - Да, - сказала Селия, - но к другим. Когда ты говоришь о традициях, то
думаешь о  том, как  королева  Елизавета*,  сидя на коне, произносит  речь в
Гринвиче*, а потом размышляет, не послать ли за Эссексом или кем-то еще, кто
был дорог ее сердцу в то время. Когда о традициях говорит Чарльз, он имеет в
виду современный мир.  Гражданственность, исполнение долга, борьбу  добра со
злом, то, на чем стоит наша страна.
     - Как скучно, - сказал Найэл.
     -  Вот-вот, -  сказала Селия. - Такое отношение  и  вызывает у  Чарльза
нескрываемое отвращение. Неудивительно, что он называет тебя паразитом.
     - Но  вовсе  не  поэтому,  - возразила Мария,  встав и  посмотревшись в
зеркало  над  камином.  -  Причина подобного отношения носит  сугубо  личный
характер.  Это глубоко затаившаяся зависть. Я всегда знала  о ней, но делала
вид, что не  замечаю. Раз уж  сегодня мы так разоткровенничались, признаем и
это.
     - Что признаем? - спросил Найэл.
     - То, что Чарльз всегда ревновал к тебе, - сказала Мария.
     Наступило долгое  молчание.  Прежде ни  у  одного  из  нас  не  хватало
решимости высказать это вслух; во всяком случае, столь многословно.
     -  Не  надо играть в правдивость, я терпеть этого  не могу, -  поспешно
сказала Селия.
     Мария  всегда  была  так  сдержана.  Если  ее  прорвало,  всякое  может
случиться. Но дело сделано. Однако  стоило ей об этом подумать, как  она тут
же задала себе вопрос:  а что она имеет в виду? Какое дело и почему сделано?
Все слишком запутано. Теперь можно всего ожидать.
     - Когда это началось? - спросил Найэл.
     - Что началось?
     - Ревность.
     Из-за канделябра на камине Мария достала губную помаду и стала  красить
губы.
     - Ах, не знаю, -  сказала она. - Думаю, очень давно. Возможно,  когда я
вернулась на сцену после рождения Кэролайн. Чарльз  отнес мое возвращение на
твой счет. Он считал, что ты имеешь на меня влияние.
     - На тебя никто никогда не имел влияния, -  сказал  Найэл.  - И я менее
всех.
     - Знаю, но он этого не понял.
     - Он хоть раз что-нибудь сказал? - спросила Селия.
     -  Нет,  просто  я  почувствовала.   Между   нами   возникла   странная
напряженность.
     - Но ему следовало знать, что это случится, - возразила Селия. - Я имею
в  виду твое  желание  выступать на  сцене.  Не мог же он надеяться,  что ты
поселишься в деревне, как обыкновенная женщина.
     - Думаю, что  надеялся, - сказала Мария. - По-моему, он с самого начала
неправильно  понял мой  характер. Я уже  говорила вам,  что  виной тому  мое
исполнение роли Мэри Роз.  Мэри Роз  деревенская девушка. Постоянно прячется
среди яблонь,  а  потом исчезает  на  острове. Она была призраком,  и Чарльз
полюбил призрак.
     - А кого полюбила ты? - спросил Найэл.
     -  Раз я  была Мэри  Роз, то я полюбила  Саймона,  -  ответила Мария. -
Чарльз  был  воплощением всего того,  что  я  видела  в Саймоне.  Спокойный,
надежный, преданный. К тому же в то  время рядом со мной никого не  было.  И
все эти цветы...
     - Чарльз не единственный, кто посылал тебе цветы, - сказала Селия. - Ты
их  от многих получала. Один богатый американец каждую  неделю посылал  тебе
орхидеи. Как его звали?
     - Хайрэм как-то-там-еще,  - сказала Мария. - Однажды  он нанял самолет,
чтобы свозить меня в Ле Туке*. Меня стошнило  прямо на его  пиджак. Он очень
мило к этому отнесся.
     - Выходные прошли успешно? - спросил Найэл.
     -  Нет. Меня  все  время  не  оставляли  мысли о  пиджаке.  Так  трудно
вычистить. А когда  в воскресенье ночью мы летели обратно, пиджака  с ним не
было.
     - Наверное,  он подарил его  официанту,  -  сказал  Найэл. - Или лакею.
Скорее всего лакею. Тот мог без лишних слов сбыть его с рук.
     -  Да, -  сказала Селия,  -  и будучи  лакеем,  наверняка знал, как его
вычистить. Но  как бы то ни было, два дня проведенные с Хайрэмом в Ла  Туке,
еще не объясняют, почему Мария вышла за Чарльза. Цветы  и надежность тоже не
причина.  Не при чем здесь и Саймон с Мэри Роз.  Все это Мария могла иметь и
не выходя замуж. Наверное,  в  Чарльзе было нечто такое,  что побудило ее на
два года бросить театр и уехать в деревню.
     - Не  раздражай девушку, -  сказал  Найэл.  -  Нам прекрасно  известно,
почему она это сделала. Не понимаю, отчего ты так скрытничаешь.
     Мария положила пудреницу в вазу, где она лежала с прошлого воскресенья.
     - Я не скрытничаю,  - возразила  она. - И если ты имеешь в  виду, что я
еще  до  свадьбы  забеременила  Кэролайн,  то  это  неправда. Чарльз слишком
достойный  человек, чтобы  позволить себе нечто подобное. Кэролайн  родилась
день  в день через  девять месяцев  после  свадьбы. Просто я  была  одной из
светских  невест.  Замужество казалось мне  таким романтичным. Словно с тебя
снимают покрывало.
     - Ты, конечно, чувствовала себя немного лицемеркой? - спросила Селия.
     -  Лицемеркой?  - Возмущенная Мария  отвернулась  от зеркала.