ельскому  хозяйству.
Выпросил землю, потом - сто тысяч ссуд на покупку овец, сто тысяч на покупку
коров и  пятьдесят тысяч злотых на покупку трактора. Строительства хлева  он
не закончил, поэтому не мог держать  много коров и овец, а поскольку трактор
у него разбился через месяц после покупки, то нельзя было требовать от него,
чтобы он  вовремя  выполнял агротехнические мероприятия  на своем поле,  тем
более что время от времени его влекла работав лесу или на озере. В последнее
время у  плотника Севрука  были только две коровы  и  четыреста тысяч злотых
долга государству.  Удивительно,  но факт:  Шчепан Жарын тоже был в подобной
ситуации,  с той только разницей, что  его  долг  государству  составлял сто
тысяч злотых, и  то исключительно потому,  что Жарын в  то время, когда было
легко со  ссудами, находился в местах лишения свободы, то есть в тюрьме. Как
говорили - за избыток патриотизма.  Он, вспомнив, что в последние  дни войны
какая-то фанатичка-учительница  стреляла по входящим в село солдатам из дома
недалеко от лесничества Блесы, в минуту патриотического подъема принес бидон
с бензином,  облил стены дома и поджег. Так Шчепан Жарын  пошел в  тюрьму, и
это для некоторых людей стало наглядным доказательством,  что патриотические
чувства  надо  проявлять  сдержанно  - прежде всего, в  дни  государственных
праздников и на собраниях, созванных с этой целью. В тюрьме Шчепан Жарын дал
себя татуировать, и на его груди можно было увидеть хвост змеи сине-голубого
цвета продолжение змеи  пряталось в брюках,  и Жарын мужчинам за  пол-литра
водки, а женщинам задарма  предлагал показать это пресмыкающееся  целиком, а
также  его голову,  которая находилась там  же,  где головка мужского члена.
"Этот змей  соблазнил Еву", - часто говаривал Шчепан Жарын,  дефилируя летом
перед магазином с обнаженной  грудью. Кроме своего змея, Жарын,  впрочем, не
обладал  ничем,  за что мог бы  кому-нибудь понравиться.  Он был  маленький,
хилый, слабого здоровья, с лысой головкой, глазками пьяницы  и вечно влажным
носом. Трем  дочерям  Жарына, невысоким, но удивительно  развитым  в области
грудной  клетки,  в  Скиролавках предсказали, что они выйдут  замуж за  трех
сыновей плотника Севрука,  потому  что все  были одного  возраста и  жили по
соседству. Владельцы автомобилей могут искать себе женщин даже  в отдаленных
краях, но  простые  люди хорошо  знают,  что незачем искать  далеко то,  что
находится  близко. Три дочери Жарына, стало быть, были  как бы заняты  тремя
сыновьями Севрука, что вовсе не значит, что те ими занимались. Они считались
девушками целомудренными, а  из-за своих слишком выпуклых бюстов относились,
как  говорили, к  девчатам "на любителя", что значит - находили любителей на
свои  прелести даже в соседних деревнях.  Но  сыновья Севрука  дружно,  всей
тройкой,  на  каждой  гулянке в  Скиролавках били  этих  любителей  жердями,
вырванными из  огораживающего кладбище забора. Что же касается  выпуклостей,
которые на грудных клетках дочерей Жарына появлялись уже на тринадцатом году
от роду, а на пятнадцатом становились огромными и  твердыми  холмами, то они
часто  были  предметом  разговоров  между  доктором Негловичем  и  писателем
Любиньским.  Потому  что  дочери  Жарына носили  свои  огромные  бюсты,  как
продавец носит фрукты на блюде, до половины обнаженными, особенно летом, что
возмущало  дачниц,  которым казалось  несправедливым, что  судьба так  щедро
оделяет только некоторых женщин. Чтобы  выяснить природу этого удивительного
явления,  доктор  однажды выбрался  к  Жарыну  домой  и взял с собой толстый
блокнот. Выспросил  подробно, что  Жарынова  ела во время  беременности, чем
кормила своих дочерей после родов и позже, а также какой бюст имели ее мать,
бабка и  прабабка. Что  касается Жарына, то его о таких делах даже не стоило
спрашивать, потому  что  грудная  клетка у  него  была  скорее  впалая,  чем
выпуклая, и из такого, по-видимому, он происходил рода. У  Жарыновой не было
больших  грудей,  что  она  и  продемонстрировала  доктору,  а  согласно  ее
сообщению такие же маленькие титьки были и у ее матери, и у прабабки. Откуда
эти большие бюсты взялись у ее дочерей - Жарынова не смогла объяснить, хоть,
как она  признавалась,  ей самой  было  удивительно  смотреть,  когда  дочки
раздевались для мытья. Когда-то она думала, что у них какая-то болезнь,  или
что бюсты  выросли у них  сверх  меры  за счет  ума,  потому  что ни одна не
училась  как  следует, а  хуже  всего  у  них было с чтением и  счетом.  "Не
подлежит  сомнению,  что это явление обусловлено  генетической", - утверждал
доктор  Неглович.  Но  это  не было  достаточным  объяснением  для  писателя
Любиньского, который  в свое  время интересовался генетикой.  Действительно,
как   на  том   настаивал  доктор,   фенотип  представляет  собой  результат
взаимодействия  генотипа  и  окружающей среды,  однако  в этой же окружающей
среде  росли  и другие девушки,  но таких бюстов у них не было.  Может быть,
дочери  Жарына  в таком  случае представляли собой своеобразную мутацию  - и
такую  гипотезу выдвигал писатель Любиньски. У живых организмов  возможность
мутации какого-нибудь гена бывает  порядка 10 -10 на поколение  клеток,  а у
человека  одна  гамета на миллион  имеет шансы  перейти  в зиготу следующего
поколения  мутации, которой не  получила  от  родителей.  Просто удивительно
было, что нечто настолько исключительное случилось в небольшой деревушке под
названием Скиролавки.
 Вернемся, однако, к существу дела,  то есть к особе Севрука, а также  к
личности  Шчепана  Жарына,  его  конкурента  в  копании могил на  кладбище в
Скиролавках. Оба эти человека отличались друг  от друга не только  взглядами
на  способ копать могилы, на  их  ширину  и глубину,  но  и размерами долгов
государству. Жарын, как упоминалось, был маленький, лысый и хилый, он кружил
по  деревне,  как линялый пес, тихо и сторонкой Севрук  же был  больше двух
метров ростом, весил больше ста килограммов, длинные руки безвольно висели у
него  по бокам, отягощенные кулаками, похожими  на два огромных  камня.  Его
большая голова напоминала закопченный котел, из-за  плоскостопия он двигался
медленно и с достоинством.  Даже  в далеком воеводском городе, как говорили,
не  нашлось в универмаге подходящей  одежды  для Севрука,  и потому летом  и
зимой он должен был ходить в засаленной куртке, наброшенной  на расстегнутую
на  груди  рубаху без воротничка  не было нигде и ботинок на  его  огромные
ноги, и он носил  что-то вроде лаптей, сшитых  из старого брезента и старого
мешка.  Если  правда, что Бог  сотворил человека из грязи  и ила  по  своему
образу и подобию, то плотник Севрук представлял собой исключение, потому что
выглядел он  так,  будто  дети в  детсаду сделали его из большого количества
грязноватого  пластилина.  Сначала  долго  раскатывали туловище, потом  чуть
меньшие валики  стали  руками  и ногами,  а огромный пластилиновый  шар  был
прилеплен сразу к  плечам,  без  заботы  о  такой  вещи, как  шея. Потом они
прилепили к голове плоский нос, палочкой сделали  дырки  для  рта и глаз. Об
ушах забыли. Севрук и так носил кожаную пилотку летом и зимой, а когда время
от времени  стаскивал ее с  целью  выразить кому-то уважение, смоляные патлы
старательно скрывали его органы слуха. Сыновья Севрука  не  унаследовали  от
отца ни его роста,  ни внешнего  вида,  они  были  несколько мельче  и более
изысканных форм, но, как и отец, имели склонность к напиткам, более крепким,
чем  вода.  Так   или  иначе,  плотник  Севрук  был  тайной  не  только  для
интересующихся антропологией, но представлял собой  загадку и для педагогов.
Образ мыслей и жизнь плотника Севрука противоречили всем существующим в этой
науке взглядам и убеждениям.  В  противоположность Шчепану  Жарыну,  который
любой  женщине был готов  продемонстрировать  целиком  своего  сине-голубого
змея,  плотник Севрук  всю свою  супружескую  жизнь оставался  верным  одной
худой, невысокой женщине с  огромным,  красным  от пьянства  носом,  которую
называл "мамуська". Именно эта мамуська чувствовала непобедимое отвращение к
использованию  веника,  а также  к стирке постельного белья, а ее отвращение
перешло к мужу и троим сыновьям. Плотник Севрук, несмотря на то, что никогда
не  бывал вполне трезвым, всегда оказывал должное уважение своей супруге,  а
также троим сыновьям. И таким  самым уважением пользовался  у вышеупомянутых
особ. Качаясь  на ногах, тихим голосом он отдавал приказы дома и во дворе, а
жена и сыновья без возражений выполняли  все его, даже наиболее бестолковые,
поручения, не кривились, когда  он пропивал не  только собственные, но  и их
заработки. Никого  из них  никогда  он  не  ударил,  голоса  не повысил.  На
гулянья, организованные  кружком  любителей  танца  (а Жарын и  Севрук  были
членами  этого кружка), - он топал всегда в своей чудной обуви, бережно ведя
под руку свою мамуську, а  когда та уже не  могла  держаться на ногах  из-за
слишком большого количества выпитого алкоголя, с такой же бережностью вел ее
домой. Даже наиболее бестолковое  пьяное  высказывание  Севрука  вызывало  у
мамуськи  и  ее сыновей  огромный энтузиазм, радость  и  восхищение. А когда
плотник  Севрук  однажды  зимой  разбил о  дерево  свой новехонький трактор,
мамуська  и три ее сына несколько  часов тряслись  от  смеха, рассказывая  о
замечательном полете, который совершил Севрук с тракторного седла в  сугроб.
Севрук  и его сыновья пользовались в Скиролавках репутацией  людей  небывало
честных, таких, к чьим рукам никогда ничего не пристало. Они не были склонны
к  скандалам, разве  что ради  защиты  добродетелей дочерей Жарына, и можно,
стало быть, смело сказать,  что особа Севрука могла служить примером другим,
таким, кто не пропивал денег, не имел долгов, работал с  утра до ночи, а все
же бил свою жену и изменял ей, ссорился со своими детьми, по разным пустякам
устраивал скандалы. Ни один из Севруков не попадал в милицейские  протоколы,
а  ведь нельзя было сказать этого  ни  об одном из  сыновей старого  Шульца,
человека  работящего  и  набожного.  Или  о  сыне  старого  Галембки,   тоже
работящего, хоть менее набожного. К сожалению, плотник Севрук не смог никому
объяснить  своих  воспитательных приемов,  методов  науки  хорошим  манерам,
уважению  к другим людям  - хоть  его  об  этом  не раз  расспрашивала  пани
Халинка.  Писатель  Любиньски  упрямо твердил, что  плотник  Севрук обладает
чем-то  таким,  как "харизма  отцовства". По мнению писателя - внимательного
наблюдателя общественной жизни -  воспитание молодого поколения в  отдельных
семьях  вообще не зависит от того, пьют ли водку  отец и мать,  таскаются ли
или служат  детям  хорошим  примером,  потому что  есть  много  случаев, что
пьяницами  и  ворами  становились дети абстинентов и  не бывших под судом  и
следствием,  а  дети  пьяниц  и  бездельников  достигали  даже  доцентуры  и
преподавали в  высших  учебных заведениях. Существо  дела заключалось в том,
обладал ли кто-то  харизмой родительской власти, или ему  ее недоставало,  а
такая  харизма, как  известно, происходит из сфер. идеальных. Плотник Севрук
вскоре притопал в своих тряпичных чеботах  к писателю  Любиньскому и вежливо
спросил  его,  действительно ли  он  обладает  чем-то  таким,  как  харизма,
поскольку он  уже продал плотницкие долота,  скобель и  дисковую  пилу, а  в
глотке так пересохло, что он готов сбыть свою харизму. К сожалению, писателю
Любиньскому  не  было нужно что-то подобное,  а начальник Гвязда  не  оказал
уважения к харизме плотника и со всей строгостью решил взыскать с  него хотя
бы часть огромного долга государству.  С  тех пор два раза в год появлялся у
Севрука судебный исполнитель и согласно постановлению забирал у него то, что
можно   было   забрать   -   корову,   свиней,   овец,   мешки   с   зерном,
сельскохозяйственные машины.  С каждым годом  этих вещей было все меньше, но
это  свидетельствовало  о недостатке воображения  у  начальника  Гвязды.  Он
ошибался,  когда  думал, что, забирая  у  Севрука  корову, овец,  свиней или
какое-нибудь сельскохозяйственное орудие, он обречет его на голод и холод  и
заставит  работать.  Человек,  который  является  плотником  и  имеет  троих
сыновей, все-таки  всегда заработает на хлеб и мясные  консервы, а также  на
бутылку водки, хотя бы на одних задатках за строительство чьего-нибудь сарая
или за обещание отремонтировать  хлев, на случайных приработках в лесу или в
рыболовецкой бригаде.
 В начале марта  судебный исполнитель забрал  у Севрука одну из его двух
коров, а перед магазином  в Скиролавках  все меньше было таких, кто хотел до
бесконечности дискутировать  о выборе способа смерти, которую из-за огромных
долгов  решил  принять  плотник  Севрук. И пришла та страшная  минута, когда
плотник  Севрук решил утопиться, и выбрал он для этого дела день  солнечный,
безветренный,  но  морозный  - столбик  ртути на школьном термометре упал до
минус девяти градусов.
 С раннего утра трое сыновей Севрука рубили топорами лед вблизи рыбацких
сараев,  в месте относительно мелком, но именно там легче всего было сделать
прорубь, не опасаясь принудительной  купели.  Отзвук рубки  льда  раздавался
чуть ли  не  во всех уголках Скиролавок, а  туда,  где его  слышно не  было,
донесли весть услужливые люди, чтобы никто  не почувствовал  себя  обиженным
из-за  отсутствия  информации  о замечательном  зрелище.  В  первую  очередь
уведомили, ясное  дело,  доктора  Негловича,  у  которого  в  тот  день  был
выходной,  потому  что  только  три  раза в  неделю он  принимал  больных  в
поликлинике  в Трумейках.  Доктор  обещал прибыть  на место  события, и  это
никого не удивило, потому что, как врач, он  был обязан выдать свидетельство
о том, что  кончина  совершилась по правилам, без участия вторых или третьих
лиц.  Художник  Порваш  грубо  прогнал  молодого  Галембку,  который  пришел
пригласить  его  на "Севруково утопление",  лесничий  Турлей  отвертелся  от
участия  в зрелище, говоря, что ему надо подготовить  ведомость на  зарплату
лесорубам, а писатель  Любиньски не только сам не захотел пойти на озеро, но
и собственной жене, пани Басеньке,  идти запретил, утверждая,  что участие в
зрелище  такого рода  противоречит достоинству писателя и писательской жены.
Почему  "Севруково  утопление"  должно  было  унизить  достоинство  писателя
Любиньского - никто в Скиролавках не понимал, разве что именно таким образом
писатель Любиньски хотел отомстить  Севруку  за то, что тот  ему крыльцо  не
построил, хотя и взял задаток.
 Тем временем сыновья Севрука закончили рубить лед на достаточно большом
пространстве, потому что отец их  был человеком рослым. "Иди, Зенек, быстрее
за папой, а то вода снова замерзнет", - приказал старший сын плотника своему
младшему брату. Людей тогда на берегу  было  уже много, человек пятьдесят, и
они с  удовлетворением восприняли слова старшего сына  плотника, потому  что
мороз всех  донимал. Шчепан Жарын, которого сопровождали жена  и три дочери,
похвалялся, что  еще сегодня выкопает для  плотника  могилу  соответствующей
глубины, хоть это и не  будет легко, потому что земля промерзла как  минимум
на полметра. Другие все  громче выражали свое  недовольство тем, что Севрука
все еще не видно.  Или, может быть,  часто приходится  наблюдать, как кто-то
топится по собственному  желанию из-за долгов? Громче всех ругались, глядя в
сторону дома Севрука,  женщины, потому что любопытство оторвало их от кухни,
кастрюль  и  сопливых  детишек.  -  Идет,  -  крикнул  кто-то  пронзительно.
Действительно, из деревянной халупы  вышел плотник Севрук  в обществе  своей
супруги. Он шагал солидно  и с достоинством, а мамуська семенила возле него,
гордая, что не только на ее мужа, но и на нее обращены взгляды всей деревни.
Шел плотник Севрук, громко скрипя по  замерзшему снегу, с головой, огромной,
как котел, а над ним голубело небо и светило февральское солнышко. На голове
плотника Севрука была кожаная пилотка, на ногах сшитые из брезентовой тряпки
удобные бахилы. Не смотрел Севрук ни вправо, ни влево, а только  прямо перед
собой,  на другой  берег  заснеженного озера. Собравшаяся  на  берегу  толпа
расступилась перед ним,  чтобы ему  легче было подойти к  месту, где  лежали
груды  вырубленного   льда  и,  как  бы   зеленоватой   эмалью   подернутая,
поблескивала  незамерзшая  вода. Толпа затихла,  даже Шчепан  Жарын перестал
рассказывать, какую он яму выкопает для гроба Севрука. Потому что прекрасный
и захватывающий вид  явился  перед его глазами. На краю  зеленоватой проруби
встал высокий, как большое старое дерево, плотник Севрук  в  своих тряпичных
башмаках  и  засаленной  куртке, с  лицом,  полным  серьезности, небритым  и
почерневшим от ветра,  как большой котел бывает почерневшим от огня. Похожие
на обломки  базальтовых глыб,  его  кулаки  тяжко свисали  по бокам на руках
длинных и сильных.  С опухших толстых губ  Севрука срывалась  струйка белого
пара, которая улетала вверх, в чистое небо. Собравшиеся на берегу озера люди
затаили дыхание: им  показалось, что  они почти видят, как  в могучей голове
Севрука кипят пугающие  мысли о смерти в проруби. Казалось им, что видят они
и большой долг государству, который лежал на могучих плечах плотника, но все
же ни на миг не согнул его, потому что Севрук стоял прямо, как старый дуб. А
когда  великая жалость  стиснула  людские  сердца,  из уст Севрука,  как  из
старого  дупла,  выплыли  горькие  и  глухо  звучащие слова,  полные упрека,
обращенные  к сыновьям: "А не могли вы  больше места сделать в этом  озере?"
Опечалились юноши, минуту молчали, пока не отважились ответить: "Руки у нас,
татко, мерзли".
 Не ответил плотник Севрук на эти слова, только еще  один  шаг сделал по
направлению к  проруби.  Именно  в этот  момент с громким скрипом снега  под
шинами "газика" подъехал доктор Неглович. Остановил машину,  вышел из нее  и
скромно втиснулся  в  толпу, которая с  радостью  встретила его приезд. Ведь
доктор дал этим доказательство, что он, как и его отец,  хорунжий  Неглович,
не  возносится в деревне над другими. Но все  же  приезд доктора  не ушел от
внимания Севрука, который,  как  обычно, решил  оказать  доктору  надлежащее
почтение. Отвернулся Севрук  от проруби, снял  кожаную пилотку и  поклонился
доктору, а тот поклонился ему с таким же большим  уважением, сняв свою шапку
из  барсука. Потом  плотник Севрук  снова надел на голову кожаную пилотку  и
переступил с ноги  на ногу.  Чем-то бестактным  показалось ему уйти с  этого
света без слова, потому что он участвовал во многих похоронных торжествах, и
всегда  кто-нибудь  какие-нибудь  хорошие  слова  в  это  время  говорил.  А
поскольку никто не спешил это  сделать,  плотник Севрук сказал своим низким,
рокочущим  голосом: - Я топлюсь, потому  что начальник Гвязда забрал  у меня
корову за  долги. После этих слов  посмотрел  плотник  Севрук на свою  жену,
которая в этот момент должна была, по его мнению, громко  заплакать.  Глянул
на сыновей, которые  также  должны  были  зарыдать. Но мамуське было слишком
любопытно, каким образом ее муж утопится в такой маленькой проруби и в таком
мелком  месте,  и она даже выказывала нетерпение,  что муж так  долго тянет,
говоря очевидные вещи - ведь всем давно было известно, что он будет топиться
не почему-либо, а именно из-за долгов. А сыновьям Севрука  не до плача было,
они хотели домой, потому что ноги у них начали мерзнуть.
 Почувствовал,  похоже,  Севрук нетерпение собственной  семьи,  а  также
толпы, собравшейся у  озера. Тогда он очень медленно наклонился к проруби и,
как это привыкли  делать люди перед купанием, сунул в воду свой указательный
палец, чтобы узнать,  какая там температура. Ни его  самого, ни  кого-то  из
присутствующих  не удивил этот жест,  хоть будущему утопленнику должно  быть
все  равно, в какой  воде он  утопится: теплой, холодной  или ледяной. Потом
плотник  Севрук