никогда не рождался.
 Однажды вечером  писатель Непомуцен Мария Любиньски, поднимая голову от
"Семантических писем" Готтлоба Фреге, сказал своей жене:
 - Существуют,  Басенька, законы, записанные в толстые  книги,  и законы
моральные, которые живут в каждом из нас. Кто для собственной корысти ломает
писаный  закон, тот преступник.  Кто же делает это во имя закона морального,
считается  человеком  справедливым.  Подумай,  разве  не  нашлись  бы  такие
смельчаки,  которые бы покусились на  законы писаные,  например,  на  святое
право частной собственности,  если бы  дошло до  какой-нибудь  революции? Мы
устанавливаем законы писаные, потом устанавливаем новые и снова их ломаем. А
знаешь, что дает нам право ломать законы? Чувство социальной справедливости.
 -  Ты вспоминаешь об этом в связи с похоронами Пасемко? - спросила пани
Басенька.
 - Нет. Мысли об этом мне навеял запах духов Нины Риччи, который от тебя
идет, - заявил Любиньски, о котором многое можно  было бы сказать, но не то,
что он относился к наивным.
 Люди  из  города, однако,  не забыли  так  сразу о деле Антека Пасемко.
Капитан  Шледзик,  как  известно,  любил  дела  запутанные,  и,  получив  от
полковника Крупы информацию, что  доктор Неглович не пересек государственную
границу, хоть клялся и божился, попросил у доктора подробный отчет обо всем,
что  он делал во время  своего трехдневного, а точнее, почти четырехдневного
отсутствия дома.
 Блокнот  капитана наполнился информацией: доктор  приехал  в  столицу в
среду  рано утром, поставил  машину на  платную стоянку, в ожидании самолета
позавтракал  в  ресторане  аэровокзала, где познакомился  с молодой красивой
паненкой. Тогда он решил остаться, потому что не любит далеких  путешествий.
Благодаря связям  той паненки, которую зовут Пчелка, он  снял  на трое суток
комнату в отеле  при аэровокзале. К сожалению, паненка удрала с пятьюдесятью
долларами,  которые он ей  по ошибке  вручил  вместо  пятидесяти злотых (обе
банкноты немного  похожи) на  покупку  одной мелочи. Рассерженный  наглостью
Пчелки, он с  раннего  вечера до поздней ночи  ходил  по  ночным  ресторанам
столицы, предполагая,  что там он наткнется на девушку и отберет у нее  свои
деньги. Девушку он, однако, не  нашел. И  назавтра, тоже вечером, в обществе
знакомой продавщицы из магазина мужского  белья, панны Юзи,  он снова  начал
поход из одного ресторана в другой. На третий день такой  поход он предложил
своей  старой  знакомой, пани  Ренате Туронь, но  тоже  без  результата.  На
четвертый день он вернулся домой, в Скиролавки.
 Капитан Шледзик, человек терпеливый и въедливый, поехал в  столицу, где
без  труда  при  помощи коллеги  из  милиции  нашел эту  Пчелку, которая без
особого сопротивления подтвердила слова  доктора,  так же,  как, с несколько
большим сопротивлением, призналась  в присвоении пятидесяти  долларов, и так
оправдала свой поступок: "Он произвел на меня  впечатление сумасшедшего.  Не
улетел, хотя  билет у  него  был.  Вручил мне пятьдесят  долларов на покупку
презервативов.  Сумасшедшие всегда  бьют  девушек  перед  тем, как  пойти  в
постель. Поэтому я удрала с деньгами. Это было в среду, в одиннадцать утра".
 У  продавщицы, панны  Юзи,  был  жених,  ее  свадьба была  назначена на
Рождество.  Неохотно она признала,  что в четверг, перед закрытием магазина,
появился  в  ее  жизни доктор Неглович  и  пригласил  ее  на  ужин  в ночной
ресторан. Они в самом деле ходили из одного ресторана в другой, что ей очень
понравилось.  Доктор,  казалось,  кого-то   искал,   спросил  ее,   в  какой
комиссионке можно купить духи Нины Риччи. Поздней ночью он отвез ее на такси
домой, но духов для нее не купил.
 Пани Рената  Туронь  - охотно  и  без сопротивления  -  призналась, что
доктор, кажется, уже давно ее втайне любит. Его предложение поужинать вместе
в ночном ресторане показалось ей привлекательным. За ночь  они несколько раз
меняли  местопребывание, что показалось ей  забавным. Потом он  отвез ее  на
такси  домой,  хоть  доктор  уговаривал  ее  навестить  его  в  отеле  возле
аэровокзала,   на  что  она,  как  порядочная  замужняя  женщина,  не  могла
согласиться.  Гардеробщицы  в нескольких ночных ресторанах подтвердили,  что
мужчина, которого им показали  на фотографии,  приходил  в  эти рестораны  и
спрашивал о Пчелке. Но было ли это в среду вечером, в четверг или в пятницу,
этого они не помнят. Сторожа платной стоянки возле аэровокзала сообщили, что
оставленный автомобиль марки  "газ" с брезентовым кузовом  трое суток не был
использован  владельцем. Горничные в отеле  не помнили, свидетельствовала ли
постель в номере 104 о том, что гость ночевал в отеле, охотнее они заявляли,
что  каждое утро застилали постель, в соответствии с распоряжением дирекции.
Портье в отеле не могли сказать, бывал ли доктор  в своей  комнате  или нет,
гости часто уносят ключи  в кармане  и выходят  с  ними  в город, хотя это и
запрещено.
 Потом, на  совещании,  которое капитан  Шледзик, майор Куна  и  старший
сержант  Корейво провели  в  отделении  милиции в Трумейках, было высчитано,
что, если бы доктор Неглович захотел вручить Пасемко пистолет своего отца, у
него  было в распоряжении для этой цели около 31 часа, то есть с одиннадцати
утра в среду до  восемнадцати в  четверг, когда закрывался магазин  мужского
белья.
 Глядя  на большую  карту  страны,  которую Корейво  развернул  в  своем
кабинете, капитан Шледзик меланхолически сказал:
 - Из столицы  до Скиролавок  можно доехать на такси за пять часов. Если
же  менять такси  по  дороге  в  разных  городах  и городках,  то это  может
продолжаться  шесть  или  семь  часов.  Понятно,  существуют  еще  и поезда.
Достаточно  проехать поездом  сто  или двести километров,  выйти на  большой
станции  и  на такси добраться на рассвете  до леса недалеко  от Скиролавок,
незаметно оказаться  на поляне, передать Антеку  оружие, вернуться  к такси,
велеть отвезти себя на какую-нибудь станцийку и снова сесть в поезд. Так или
иначе, но у доктора было достаточно  времени, чтобы перед закрытием магазина
мужского белья он мог появиться пред обличьем панны Юзи.
 -  Необязательно  это  был  поезд или  такси,  - заметил  Корейво. -  У
человека,  прожившего  на свете сорок пять лет  и работающего врачом, всегда
найдутся  преданные  друзья,  у которых  есть  автомашины  и которые живут в
столице или  неподалеку от нее. Например:  несколько лет назад случилась тут
такая  история.  Директор  госхоза  из  ревности  выстрелил в  свою  жену и,
истекающую кровью, привез  ее к Негловичу.  Тот ее перевязал, ранение  было,
кажется, только  поверхностное.  Муж попросил прощения  у  жены, которая его
любила,  доктор это дело замолчал. Они до  сих пор живут вместе,  и сейчас -
именно в столице. Насколько я знаю, у них  есть  машина. Думаю, что от  этих
людей мы никогда не узнаем, брал ли доктор у них машину и когда ее вернул. Я
знаю и другой случай: одна женщина хотела избавиться от беременности. ..
 -  Хватит! - перебил  его майор Куна. - Это  дело безнадежное. Впрочем,
как  свидетельствуют  факты,  Антони Пасемко  застрелился  на лесной полянке
около  семи  часов  утра.  Нет  следов,  которые  бы  указывали  на  участие
посторонних.
 - И неизвестно,  действительно ли  это пистолет  хорунжего, -  вмешался
Корейво.
 - Ну да, - согласился с ним Куна.
 Капитан  Шледзик  открыл  свой блокнот,  а потом  закрыл  его с громким
треском.  - Благодаря  доктору мы нашли  тело  первой жертвы Антека Пасемко.
Теперь у нас есть полная картина дела: три жертвы и их убийца, который из-за
угрызений совести или из-за страха перед местью людей застрелился на  лесной
поляне.  Надо только пожалеть, что он не оставил посмертного письма, как это
иногда бывает в детективах.
 - Зачем бы ему оставлять письмо?  - отозвался Корейво. -  Письма  пишут
тогда,  когда кто-то стреляется дома, за столом. А  его  убил категорический
императив. В лесу.
 Майор Куна  посмотрел  на капитана Шледзика, а  тот обратил  удивленный
взор на сержанта Корейво.
 -  Я и понятия  не имел, что вы, комендант, интересуетесь философией. С
каких это пор? Корейво  встал из-за стола, погладил усики и, делая вид,  что
не слышал вопроса, вежливо сказал:
 - Предлагаю поужинать в нашем ресторане. Я очень голоден.
 И хоть весь вечер  за  ужином капитан Шледзик посмеивался над интересом
Корейво к философии,  в своем блокноте возле самой фамилии Антека Пасемко он
все-таки написал в скобках: "категорический императив", потому что в глубине
души был склонен признать, что существует что-то такое  и это "что-то" может
убить человека.




 Безумие лесничего Турлея


 В  начале ноября, сразу после Дня поминовения,  который прошел  в такой
тишине, что  свечи  на могилах  до утра  горели  ровным  и  ясным  пламенем,
лесничий Турлей  увидел Клобука на ветке старой  вишни возле дома. С тех пор
видели, как  лесничий, исхудавший и небритый,  целыми днями неутомимо  мерил
леса  с  ружьем, готовым  к выстрелу,  охотясь  на Клобука, который,  по его
мнению,  был  виноват в  уходе Халинки. Грибники  слышали выстрелы в глубине
леса - это Турлей  отыскивал Клобука, целился из ружья, нажимал на курок, но
промазывал. Каждое утро Клобук снова  садился на ветку безлиственной  вишни,
прямо  напротив  окон лесничества. Турлей выбегал  с ружьем в  руках. Клобук
уходил в лес, а  Турлей  за ним -  в погоню по глухомани, по болотам, лесным
тропкам, урочищам и дремучим лесам.
 А  началось  все  вроде  бы  невинно.  Первые  две недели  Турлей  даже
радовался уходу  жены. Наслаждался  тишиной и полной свободой. Никто  к нему
уже  не  придирался,  что сломался  гидрофор или что в сарае нет сухих дров.
Никто не упрекал его, что в грязных ботинках он ходит по ковру, а на стульях
и креслах разбрасывает одежду и белье. Никто не заставлял его ежедневно мыть
ноги  и шею,  не велел бриться и помнить о десятках  мелких надоедливых дел.
Жил  Турлей  по примеру  стажера  пана  Анджея, питался,  как и тот, рыбными
консервами,  постель  его  начала  напоминать берлогу  одинокого  кабана.  В
комнате,  где он  спал,  чернели и  воняли  оставленные  на столе  тарелки с
остатками еды и пустые банки. Наконец, начала  протекать  батарея под окном,
явление  тем  более  странное,  что  как Турлей,  так  и  стажер  не считали
необходимым топить печь и не пользовались центральным отоплением. Ноябрьские
ночные  холода  они  переносили   по-мужски   -  мысль  о   дровах  была  им
отвратительна.
 Вода  из холодной батареи вытекала  мелкими каплями, но со временем все
более широкая струя воды  разливалась по комнате,  просачивалась под ковер и
под  кровать  Турлея.  Надо  было  спустить  воду  из  системы  центрального
отопления, но это требовало множества действий - откручивания и закручивания
нескольких кранов, вытаскивания  трех  ведер воды,  что было  свыше сил  как
лесничего,  так   и   стажера.  Намного  легче   показалось  Турлею  решение
переселиться наверх,  на ту кровать,  где  когда-то  спала  Халинка и чистая
постель даже еще пахла  ее  телом. Постель эта вскоре,  конечно,  потемнела,
посерела и даже почернела, на столе и на лавках появились воняющие тарелки с
остатками  рыбы.  Рыбий  запах  пропитывал  лесничество  Блесы от подвала до
чердака, им разили стены  в комнатах и  в  коридоре. Во время командировки в
Блесы старший лесничий Кочуба  выдвинул гипотезу, что под полом в канцелярии
разлагается дохлая крыса.
 В магазине  в  Скиролавках кончились  рыбные  консервы.  По  счастливой
случайности  стажер пан Анджей обратил внимание Турлея  на какие-то странные
создания, которые бродили по подворью, иногда ночевали в курятнике, иногда -
на  ветвях  старой  вишни.  Это  были  создания  слегка  одичавшие,  страшно
исхудавшие  и  оголодавшие и местами  как  бы  ободранные.  Несмотря  на  их
странноватый  внешний вид, лесничий Турлей  опознал  в них кур, которых  ему
оставила  жена,  но  он  забыл,  что их надо  кормить.  Теперь  каждое  утро
выстрелом из  своего  ружья  Турлей  убивал исхудавшую курицу,  и  вместе со
стажером они  ее жарили или варили,  чаще - варили, а потом сидели вместе до
позднего  вечера,  прихлебывая  бульон,  разрывая пальцами мясо,  потому что
вилки позеленели от плесени в мойке. В такие минуты, наполняя желудок чем-то
более  вкусным, чем  копченая  рыба,  лесничий Турлей  поверял стажеру  свои
перспективные планы на будущее:
 - Вы увидите, пан Анджей, что скоро я привезу из лесу целых три прицепа
дров, которые мне положены как натуроплата. Я их порежу  бензопилой, а потом
порублю на мелкие поленья. Эти поленья я уложу в огромную  поленницу посреди
двора. Поленница  будет такая большая, что ее  увидит моя  жена из окна дома
Порваша. И  тогда она  вернется ко мне вместе с ребенком,  и мы  будем  жить
счастливо.  Ведь женщине, пане  Анджей, не  нужно для счастья ничего больше,
только дров для домашнего очага. Может быть,  я  позабочусь и  о том,  чтобы
запаяли дыру в батарее.
 Хорошая еда давала  обоим мужчинам приятное  отяжеление, наевшись,  они
расходились по двум берлогам, а назавтра утром  Турлей стрелял  в  следующую
курицу на подворье, и снова  они ее жарили или  варили.  Сказать правду, они
были бы  счастливее, если бы куриц  можно  было есть  сырыми,  как  фрукты с
дерева, потому  что варка  требовала растапливания печи, а для  этого  нужны
были дрова, мы же знаем, что всякое дерево было для них ненавистным. И может
быть,  они и  перешли  бы  на сырое  мясо, если бы  не  предусмотрительность
стажера, который, ассистируя рабочим  на вырубках, от скуки собирал кору и с
набитым корой мешочком каждый день возвращался в лесничество.
 Но однажды, выйдя утром с ружьем, чтобы обеспечить едой себя и стажера,
Турлей обнаружил, что на подворье уже нет ни одной курицы, а только какой-то
похожий на курицу пестрый птах сидит на ветке облетевшей вишни. Он выстрелил
в этого птаха, но промазал.  Хлопая крыльями, эта курица - он ясно определил
в ней курицу жены - убежала в лес, и, хоть Турлей ожесточенно за ней гнался,
то и дело стреляя, нырнула в непроходимую чащу и исчезла. В этот  день  ни у
Турлея, ни у  стажера, пана Анджея, во рту не было ни крошки. И тогда ранним
утром сорвался  Турлей со своей постели, ведомый глубоким предчувствием, что
курица, как  создание глупое, вернулась на ночь в усадьбу. И действительно -
он  увидел ее снова на  ветке  старой вишни. Выстрелил и промахнулся,  потом
бросился за ней в погоню до самого болота,  вывалялся и  вымазался в вонючей
тине, но цели не достиг.
 Стажер,  пан Анджей,  легко смирился с очередной превратностью судьбы и
принес в лесничество радостную весть, что в магазине  снова появились рыбные
консервы. Он купил несколько  банок  и угощал Турлея их  содержимым.  Но тут
проявился твердый  и  неуступчивый характер лесничего.  Зачем бы Турлею есть
вонючие  консервы, раз у него оставалась еще одна курица? Голодал лесничий и
второй день,  на третий осторожно, на цыпочках, вышел из дому, прицелился  в
птицу,  которая сидела  на  ветке, выстрелил и промазал.  Хлопая крыльями  и
издавая горлом какой-то  странный писк, эта птица помчалась в  лес, а Турлей
гнался за ней в  кальсонах  и нижней  рубашке. Птица  петляла по болотам, по
лознякам, по молодняку и  по чащобам, питомникам и вырубкам. Турлей вернулся
под  вечер в разодранных  кальсонах  и рваной нижней рубашке,  с почерневшим
лицом, еле держась на ногах. Он поел рыбных консервов и сказал стажеру:
 - Нет сомнений, что это Клобук. Он  жил среди моих кур,  и это он навел
на меня  все  неприятности.  Поэтому  я не прилягу,  пока его не застрелю. А
тогда, пане Анджей,  у  нас  будет много дров  на подворье.  Поленница такая
большая, что достанет до неба и ее увидит Халинка из окон дома Порваша.
 С этого дня он начал ожесточенную, неутомимую охоту на Клобука, который
каждое утро появлялся на старой вишне. Турлей не ел,  не спал, забросил свои
обязанности,  но  упрямо  стремился  убить  ненавистную птицу.  Если  кто-то
считал,  что лесничий - безвольный мечтатель,  тот убедился  теперь  в своей
ошибке. Он не предавался мечтам, но, как  человек  действия,  от рассвета до
заката неустанно преследовал  цель. Он ложился спать в полночь, но еще перед
рассветом усаживался в старой уборной за сараем и  терпеливо ждал,  когда на
вишне покажется Клобук. Если кто-то думал  о нем как о человеке  ленивом или
беззаботном только потому, что вода все еще текла из батареи и не было дров,
сейчас мог собственными глазами  увидеть, как он ошибался. Турлей не брился,
не мылся, ел что попало (преимущественно рыбные консервы), но ничто не могло
сбить  его  с  дороги, на  которую он  вступил.  Не  существовали  для  него
трудности, которые отбили бы у него желание охотиться на Клобука, не страшны
ему были  дожди, осенняя  изморось,  ветры и  ураганы.  С  раннего  утра  он
постоянно находился на посту в уборной, а  потом гнался за зловредной птицей
по  долинам  и по лесным взгорьям. Сколько  километров леса он  перемерил во
время этих  погонь, сколько часов недоспал,  потому что  иногда оставался  в
засаде на  всю ночь,  сколько  отверг  замечательных предложений провести  с
приятелями  вечер  за  рюмкой!  Его разум  был занят  только  одним - понять
природу Клобука, разведать тропы хитрой птицы, найти его лежбища и  тайники,
напасть на него в  месте, где он чувствует себя в безопасности и теряет свою
бдительность. Много часов Турлей проводил, упражняясь в стрельбе, тысячи раз
опускался на  колено и поднимался снова, прижимал приклад ружья к плечу, вел
взглядом от приклада к мушке,  целясь  в воображаемое существо. Он  понимал,
что птица издевается  над  ним, каждое  утро  усаживаясь  на вишню  под  его
окнами. Он уговаривал стажера, чтобы тот помогал  ему как загонщик, спугивал
птицу из молодняков и с вырубок. Но он не был в состоянии победить лень пана
Анджея -  ни  просьбами,  ни угрозами. И даже иногда он слышал от него слова
сомнения, действительно  ли эта зловредная  птица каждое утро  появляется на
старой вишне. Откуда, однако, мог знать об этом стажер, если никакая сила не
могла выманить его из постели на рассвете? И так,  в  одиночестве, полагаясь
только  на  себя  самого,  мерил  Турлей  свое лесничество  туда и  обратно,
наискось и зигзагами, заглядывал под кроны поваленных елей, входил в чащобы.
И чем дольше он  это делал,  тем большую приобретал  уверенность, что это не
исключительно  его  личная  война,  но  что  судьба  доверила ему исполнение
великой миссии освобождения человечества от существа вредного и враждебного.
О  Клобуках  он  знал  все  или  почти   все:  о  том,  как  они  рождались,
размножались, что  любили есть и где проводить  ночи, когда обладали большей
силой и когда  меньшей. Вскоре  для него стало очевидным,  что его  ружье  и
обычный  заряд - неэффективное оружие против Клобуков, и поэтому он появился
у священника Мизереры, чтобы тот освятил ему несколько зарядов дроби и пуль.
Священник  отказался освящать,  но подарил ему  металлическую  пластинку  со
святым Кшиштофом, которую с тех пор Турлей всегда носил на груди. Не знающий
устали  разум Турлея выдумывал  и все  более  хитрые ловушки для  Клобука. У
рыбаков  он позаимствовал  старые сети  и развесил их  на  старой вишне,  на
нескольких  деревьях разместил  затейливые  капканы  и  силки, в  специально
купленном блокноте чертил постоянные маршруты Клобука по лесным дорогам  и в
этих  местах  обязательно,  хотя бы раз  в  неделю,  лично  бывал, с ружьем,
готовым  к выстрелу.  Его  борьба  приобрела  такой  гигантский размах,  что
рождала изумление у многих жителей Скиролавок и даже во всей гмине Трумейки.
Яркие  рассказы  о  Клобуке  и  его  коварном  поведении  привлекли  к  нему
сторонников -  однажды  в охоте на зловредную птицу принял  участие писатель
Любиньски, который обещал Турлею,  что  его  борьбу  со  страшной  птицей он
увековечит в одной из своих очередных  разбойничьих повестей.  Даже  старший
лес