реза? При каких
обстоятельствах  на самом деле погиб ее муж,  Дымитр?  Что  связывало отца с
Брыгидой? Отчего  он хотел дать ее ребенку свое имя, а она этим пренебрегла?
Почему  Макухова говорила  одно,  а сама  Брыгида -  другое?  Почему  Клобук
приносил счастье, но в любовных делах помочь не мог?  Зачем Брыгида пыталась
отравиться, а отец сжег ее прощальное письмо?
 В  один  из  дней  доктор,  как  обычно, рано  утром уехал на работу  в
поликлинику.  Иоахим проснулся поздно и в одиночестве завтракал за  огромным
столом  в  салоне.  Тут  до него долетел  громкий лай собак  во дворе, потом
трубный голос в сенях.
 - Доктор  дома? - ему показалось, что он узнал голос Йонаша Вонтруха. -
Нам нужен пан Неглович.
 - Доктора нет. Но дома  его сын, Иоахим, -  сказала Гертруда. Наступила
тишина. Потом три мужских голоса сказали почти хором: - Доктора нет, но дома
его сын, Иоахим.
 В  салон  вошли   Кондек,  Вонтрух  и  Крыщак.  Они   были  чем-то  так
взволнованы, что влезли, не отряхнув снег с сапог, не сняв шапок.
 - Такое дело,  Иоахим, -  сказал Кондек.  -  Надо взять ружье и пойти к
кузнецу  Малявке.  Он  забаррикадировался  в  своем  доме  и  грозит топором
каждому, кто хочет к нему войти.
 - Банку с  золотом он нашел под крыльцом старой школы, - объяснял Эрвин
Крыщак. - Схватил  банку и спрятался в  доме.  А золото  общее, раз  оно под
крыльцом старой школы лежало.
 - Я  пришел  к нему лошадь подковать,  - рассказывал Кондек. - Передние
копыта, чтобы  не  скользила по льду.  У Зыгфрыда Малявки  в кузнице ондатры
выкопали подземный ход с озера.  Малявка провалился  в эту яму,  разозлился,
пошел на другую сторону дороги, туда,  где от старой школы осталось каменное
крыльцо. Один камень он отвалил и нашел под ним банку с золотом. Схватил его
и удрал в дом. Сейчас грозит смертью тому, кто к нему войдет. А золото наше.
Общее.
 - Золото  надо  отдать  государству,  -  заявил солтыс Вонтрух.  - Люди
готовы золотого тельца себе сделать и поклоняться ему, как когда-то. Грех от
этого может быть большой.
 - Что там  грех, - Крыщак невежливо отпихнул  солтыса. - Золото каждому
пригодится.  Хоть бы  каждому  по маленькому  кусочку досталось.  Надо взять
ружье, Иоахим, пойти к Малявке и отобрать у него золото.
 Иоахим развеселился.
 - Вас так много, а он один.
 - Он с топором за дверями  стоит. Кто войдет, тому он голову отрубит, -
растолковывал Кондек и весь трясся от жадности при мысли  о золоте.  - Ружье
надо! С голыми руками страшно подходить к Малявке.
 - Ружье есть у пана Турлея, Порваша, у  пана Любиньского,  - перечислял
Иоахим, который не хотел признаваться в том, что никогда в жизни не держал в
руках отцовского  ружья.  Ионаш  Вонтрух  снял  с  головы  меховую  шапку  и
пренебрежительно махнул ею в воздухе. - Это не их ума дело. Они не осмелятся
пойти к Малявке даже и с ружьем. Доктор нам нужен. Неглович.
 - Отца нет дома, - напомнил им Иоахим.
 -  Это ничего, - заявил  Крыщак. - Доктора  нет,  а  ты дома, его  сын,
Иоахим.
 Солтыс Ионаш Вонтрух добавил:
 -  Такими делами в деревне  всегда занимался  Неглович.  Так было и так
будет. И  вдруг с Иоахимом  произошло что-то  странное.  Он  ощутил  в  себе
какую-то большую силу и  смелость. Откуда  это  в нем  взялось - он не знал.
Может быть,  ему вспомнились  рассказы об  историях хорунжего Негловича? Или
рассказы  об   отце,  который,   когда   ему  было   немного  лет,  убил  из
"манлихеровки" бородача, главаря  банды грабителей? А может быть,  эта  сила
шла от троих мужчин, происходила из их веры в  его великанскую силу?  Иоахим
встал из-за стола. Вытер рот, в сенях набросил на себя пальто и надел шляпу.
Так одетый, он вышел на крыльцо, а за ним мужики.
 - А ружье, Иоахим? - напомнил ему Крыщак.
 - Мне не надо ружья,  -  сказал он, потому что не хотел  признаваться в
том, что ни разу его в руках не держал. Макухова преградила ему дорогу.
 - Не пущу тебя, Иоахим...
 Он отодвинул ее и пошел, а те за ним побежали рысцой, потому что Иоахим
был высокий, и  шаг у него был большой. Макухова побежала  домой, схватилась
за телефон и вызвала поликлинику в Трумейках.
 Возле дома кузнеца было черно от собравшихся  там  людей. Возле  дверей
толпились мужчины  и женщины  с  детьми  на  руках.  Дети  постарше плакали,
держась за материнские подолы. Над  толпой возвышалась большая и черная, как
закопченный  котел,   голова  плотника  Севрука  в  кожаной  пилотке.   Люди
толпились,  но возле самого входа было свободно - никто не смел притронуться
к старой ручке на дверях,  перекошенных от дождей и солнца. За этими дверями
скрывался  кузнец  с топором  в руках, а в его избе, за  окном,  заслоненным
занавеской, по-видимому, посреди стола стояла банка с золотом.
 Только в этот момент Иоахим понял, что значит страх,  потому что увидел
страх в глазах других людей. Страх и алчность. Но страх пересиливал - это он
установил дистанцию между руками и дверной ручкой, парализовал силу стольких
мужчин, таких же сильных, как кузнец.
 Люди расступились при виде  Йоахима.  А  он посмотрел на небо,  которое
было синим и пустым. Потом он подошел к двери и стукнул в нее кулаком.
 Минуту было  тихо, а потом  с той стороны,  из-за дверей, все  услышали
голос Малявки: - Голову топором отрублю...
 - Это я, Иоахим,  сын доктора, Неглович. Иоахим Неглович. Впусти меня к
себе, кузнец, - срывающимся голосом проговорил юноша.
 Снова наступила  страшная  тишина,  потом  легонечко  дрогнула  дверная
ручка, двери приоткрылись,  показывая черную щель. Иоахим исчез в этой щели,
двери снова закрылись, ручка опустилась.
 - Езус Мария, Юзеф, - громко перекрестилась Люцина Ярош.
 Все  напрягли слух,  не донесется ли до них предсмертный  крик Йоахима,
стук  падающего  тела.  Вместо  этого  взвизгнули  тормоза,  машина  доктора
развернулась  на  месте  перед домом  Малявки, людей осыпали льдинки  из-под
колес.
 Доктор  выскочил  из  машины,  растолкал  толпу,  подскочил  к  дверям,
схватился за ручку. Двери открылись без сопротивления и, так же, как Иоахим,
доктор  исчез  в темной пасти  сеней. Ничего,  что  доктор  приехал прямо из
Трумеек и при нем не было ружья. Если с Иоахимом что-то случилось, не  будет
кузнеца среди живущих - так думали  люди, а Ионаш  Вонтрух громко сказал:  -
Из-за золота всегда кровь льется...
 В черной от  грязи избе горела лампочка  без  абажура,  потому что окно
было  занавешено какой-то  тряпкой.  Возле колченогого  стола доктор  увидел
сидящих на двух  лавках Йоахима и Малявку, который то и дело  лез  в банку и
вытягивал  из нее какие-то пожелтевшие фотографии. На  черном от копоти лице
кузнеца слезы пробили светлые дорожки от глаз до бороды.
 - На  этом снимке, пане Йоахиме, видать дом моих родителей. Вот там, за
этими  пеларгониями,  у окна  сидит  моя  мать.  Нет  уже  этого дома,  пане
Йоахиме... А это - ресторан моего дяди. Сейчас там растет буковый лес... Это
школа,  пане Йоахиме... В  этом окне  направо  видно голову  моего  старшего
брата, а в  том - голову моей сестры,  потому  что она была  классом младше.
Меня тогда еще не было на свете...
 Доктор Неглович взял в  руки  старые  фотографии  и  посмотрел  на лица
людей, которые давно уже умерли -  здесь или далеко отсюда.  Но с фотографий
они все  еще улыбались.  И были на  этих  снимках  такие дома, от которых не
осталось и следа, и  такие,  где  теперь жили совершенно  новые люди. Только
озеро выглядело так же, как сейчас.
 Зыгфрыд  Малявка  размазывал  слезы по  щекам и  говорил. Он все  время
обращался  к Иоахиму, а потом - к доктору. Почти  тридцать лет он  молчал, а
сейчас в нем  словно бы  какие-то Двери отворились  для слов и воспоминаний
этот поток слов он не мог сдержать. И говорил, говорил, говорил...
 В  банке  доктор  нашел  хлебные  карточки  с времен  войны,  уже почти
забытой, потому что вторая, которая пришла вслед за ней, оказалась в сто раз
страшнее. И  был там листочек с подписью лесничего Руперта  из Блес, что эта
банка, хлебные  карточки и фотографии будут  замурованы  в крыльцо  школы  в
память о факте, что эта школа построена общими усилиями всего села в военное
время. "На вечную память", - написал в конце лесничий Руперт, у которого был
красивый   почерк,  и  каждая   готическая  буква   отличалась   необычайной
элегантностью.
 Доктор догадался,  что  кузнец Малявка  стесняется своих слез  и своего
волнения.  И тогда  он вынес  банку с фотографиями и хлебными карточками  во
двор  и  показал  собравшимся  там  людям. Прочитал  им и  письмо  лесничего
Руперта. - А ты говорил, что там было золото, - сердились  люди на  Кондека,
который первым раз  57 нес по деревне новость о банке, которую нашел Зыгфрыд
Малявка.
 Кондек  съежился  и удрал домой. То же  самое сделал  и  Эрвин  Крыщак.
Только солтыс Йонаш Вонтрух не убежал со стыда и сказал:
 - Такие  хлебные  карточки  были  дороже  золота.  Не  наестся  человек
золотом,  а хлебом брюхо набьет и  жизнь  свою спасет. Разве  не убил старый
Шульц человека в лесу ради куска хлеба?
 Вечером Йоахим неожиданно  попросил  отца, чтобы тот показал  ему  свое
ружье и  научил  им  пользоваться. Доктор не  спросил, откуда  у  него вдруг
появилось такое желание, вынул из шкафа ружье, положил на стол.
 - Видимо, оно принадлежало князю Ройссу, - объяснил он. -  Это курковая
двустволка, итальянская модель "кастор" с боковым замком "холланд". Хорошая.
Прицельная. Не делает осечек. Я редко хожу на охоту, но люблю,  когда в доме
есть оружие, сам не знаю, почему...
 Йоахим  осторожно,  как  к смычку,  прикоснулся к вороненому  стволу, а
потом  убедился, что пальцы у него пахнут маслом. Он и не предполагал, что у
ружейного масла такой приятный тонкий запах и что он может  ему понравиться.
Впрочем, у ружья была прекрасная форма. Как у  хорошей  скрипки. И  оно было
необычайно легким. Тоже как хорошая скрипка.
 Макухова несколько дольше осталась в  этот  вечер в доме доктора. Меняя
Йоахиму постель в его комнате на втором этаже, она так объяснила ему все это
дело:
 - Я боялась за тебя, Йоахим,  потому что кузнец Малявка -  это страшный
человек. Потому я позвонила  твоему отцу в  Трумейки. Но тебя хранит Клобук.
Это  он превратил  золото  в  старые фотографии  и хлебные  карточки. Он это
сделал для твоего добра и для добра других людей.




 О том,
 что нельзя осуждать женщину, чья любовь победила


 Утром кухня  доктора  была  выстужена не топилась  кухонная  печь,  не
крутилась  возле  нее  Макухова,  готовящая,  как  обычно,  завтрак.  Доктор
Неглович  торопливо  выпил  только  стакан  горячего чая,  вскипяченного  на
электрической плитке, и  перед  выездом  в  Трумейки навестил  дом  Макухов.
Гертруда была в своей кухоньке, пекла праздничный пирог. Ее  муж Томаш сидел
у окна и печально смотрел на дорогу.
 - Я думал, что ты заболела, - сказал доктор. Гертруда пожала плечами:
 - Такие женщины,  как я, не болеют.  Но им  может не хватить сил. Через
три дня праздники. В доме надо убраться, пол натереть и  отполировать,  обед
как следует  приготовить, потому что в первый или во второй  день  наверняка
кто-нибудь заглянет... Это уж мне не под силу. У  меня  есть свой дом и муж,
надо и о нем позаботиться.
 - Если тебе тяжело, найми женщину из деревни, чтобы  тебе помогла. Ведь
ты не  бросишь меня и Йоахима на произвол судьбы? Разве  я тебе когда плохое
слово сказал, Гертруда? Разве закрывал от тебя коробочку с деньгами?
 - Да нет. Стояла открытая. Ни разу ты не спросил, на  что я  трачу твои
деньги. И не хвалил  меня за  экономность  и  не ругал за  расточительность.
Старая  я уже и слабая, чтобы два  дома  на себе  тащить.  - Найми женщину в
деревне.
 - Что?  Какую-нибудь  грязнулю, неряху или,  того  хуже, воровку в  дом
привести?  Ведь  у нас все  стоит нараспашку, даже коробочка с деньгами.  Не
дождешься, Янек, чтобы я что-нибудь такое сделала.
 - Так как же мне быть? - спросил он нетерпеливо,  поглядывая на часы. -
Не прикидывайся, что не  знаешь, к чему я  клоню. Есть только одна  женщина,
которой  я доверяю и которая могла бы помочь.  Пригласи к  нам на  праздники
панну Брыгиду. Пригласи ее вместе с ребенком.
 -  Она  не  примет  приглашения, - сказал  он. -  Она  слишком  гордая.
Впрочем,  я не  хочу  иметь  перед ней никаких  обязательств.  Разве  ты  не
помнишь, как она меня назвала? Она сказала,  что я хряк. Я думаю, что и тебе
было бы неприятно, если  бы в моем доме крутилась в  праздники  такая особа,
как Брыгида. Это женщина  очень гордая,  я  тебе напоминаю об  этом. Она  не
захочет входить с черного хода, только с парадного.
 - Эх,  Янек,  Янек, -  улыбнулась она снисходительно.  -  Я у нее часто
бываю.  Немного  уж  осталось от ее  гордости.  Ее ждут  вторые  в ее  жизни
одинокие праздники,  потому  что она  не сказала своим родителям,  что у нее
внебрачный  ребенок.   Это   какие-то  зажиточные   хозяева.  Они   дали  ей
образование, брат  выплатил  ее  долю  в  хозяйстве заграничной  машиной.  К
счастью  для  Брыгиды, живут  они  далеко и она  может  им сказать, что  она
страшно загружена работой и поэтому не может приехать к ним на Рождество.
 - Не приглашу  я  ее, - сказал он твердо.  -  Она  назвала меня хряком.
Говоря это, он  вышел из дома Гертруды и уехал,  зная, что  Макухова сделает
по-своему.
 Когда он,  несколько  позже  обычного, вернулся  домой,  он  увидел  на
заснеженном подворье роскошную машину Брыгиды, а она сама  вместе с Иоахимом
раскладывала на снегу большой ковер из салона. Макухова предпочитала чистить
ковры в снегу.
 Он сухо сказал Брыгиде "день добрый" и, как был, в  куртке и в шапке из
барсука,  закрылся  в  своем врачебном  кабинете, который уже накануне велел
исключить из предпраздничной уборки.
 Спустя минуту в кабинет вошла Брыгида.
 - Большое вам  спасибо  за то,  что вы  пригласили меня  с  ребенком на
праздники в ваш дом,  доктор, - сказала она, слегка покраснев. - Жаль, что у
вас не хватило  смелости передать это приглашение  лично, хоть  вы и были  в
Трумейках  в нескольких шагах от  моей  квартиры. Несмотря на это, я приняла
приглашение,  потому  что  люблю  Гертруду  и  люблю  вашего  сына  Йоахима.
Сознаюсь, что меня ждали печальные, одинокие праздники.
 Доктор стиснул  губы. Он отыскал  взглядом глаза Брыгиды, но не нашел в
них выражения покорности. Гертруда  обманула его: Брыгида не потеряла ничего
от своей давнишней гордости.
 -  Мое приглашение могло  прозвучать двусмысленно, поэтому я предпочел,
чтобы его тебе передала Гертруда, - объяснил он спокойно, хотя в нем копился
гнев.  - Я знаю, что  я для тебя - только  хряк.  Ты обо  мне самого плохого
мнения. Я был уверен, что ты отбросила бы мое приглашение, если бы  я сделал
это лично.
 - Вы в самом деле  хотели, чтобы мы с ребенком провели здесь праздники?
- спросила она, с большим трудом выговаривая каждое  слово, словно бы что-то
внезапно  стиснуло  ей горло. Ее  большие  глаза увлажнились  росой, которая
вот-вот могла превратиться  в слезы.  Он подумал, что Гертруда, однако, была
права: немного гордости осталось в этой женщине. Может быть, только немного,
немножечко...
 - Да. Я этого хотел, - подкрепил он эту фразу кивком головы.
 -  Я не думаю о вас плохо, доктор. Вы очень хороший человек, - пыталась
она объясниться. Но он решительно ее перебил:
 - Ах, это теперь не имеет  никакого значения! Лучше возьмемся каждый за
свою  работу. Она поняла, что он не  хочет больше разговаривать о  себе  и о
ней, вышла из кабинета,  а  он  - за  ней и  направился в кухню, где  застал
Гертруду,  которая сидела на табуретке и растирала в глиняной миске желтки с
сахаром. Правой ногой она качала спящего в коляске ребенка Брыгиды.
 Он   был  голоден,  но  на  кухне  не  заметил  даже  признаков  обеда.
Рассерженный, он вынул из  кармана пачку  сигарет, но его остановил  строгий
голос Гертруды:
 - Ты  ведь не будешь курить при таком маленьком ребенке? Иди уж лучше к
себе. Йоахим принесет тебе поесть. Нам сегодня некогда было готовить обед.
 Он без слова вышел из кухни, во врачебном кабинете уселся за свой белый
стол.  Спустя  минуту вошел  Йоахим  с  подносом,  полным бутербродов,  и  с
чайником.
 -  И ты  бывал у Брыгиды, правда? - спросил он его будто бы равнодушно,
но прозвучало это иронически.
 - Да, - ответил тот вызывающе. - Разве в этом есть что-то плохое?
 -  Нет.  Только я тебе советую, чтобы ты был  поосторожнее с  женщинами
мягкими  и послушными, подчиненными мужчине. Их желание неустанно  посвящать
себя мужчине набрасывает на нас сладкие путы плена.
 - Ты говоришь о Брыгиде? - спросил Йоахим.
 Доктор сделал удивленное лицо:
 - Да нет, Йоахим. Я имел в виду Гертруду.
 -  Извини, но впервые  в  жизни  я тебе не верю. Ты  говорил о Брыгиде,
хоть, может  быть, и о Гертруде. Что  касается  меня, то мне  ни к чему твои
предостережения. Я тоже когда-нибудь, видимо, буду жить среди таких женщин.
 Что оставалось доктору? Только  заняться едой. Йоахим вышел, доктор, не
чувствуя вкуса, съел четыре бутерброда  и выпил стакан чаю. Посидел какое-то
время за  столом,  напрасно  стараясь  сосредоточиться  на  мысли  о Юстыне,
которая так недавно сидела тут, в  этом самом кабинете. Внезапно он поднялся
из-за  стола,  набросил  на  себя меховую куртку, надел шапку из  барсука  и
задержался в дверях  салона.  Брыгида  натирала там полы. Она  делала это на
коленях, выпячивая в его  сторону свой зад кобылицы-двухлетки.  Весь пол был
покрыт  тонким слоем пасты, а он хотел пройти к  буфету. Он стоял в дверях и
ждал, что Брыгида его заметит, но никак  не давал знать о своем присутствии,
а с удовольствием наблюдал за движениями ее бедер и плеч. Она вдруг заметила
его,  выпрямилась, покраснела, понимая,  что  он уже  давно  и  безнаказанно
оценивает  ее  взглядом,  как  кобылу  на  ярмарке.  Она хотела  сказать ему
что-нибудь резкое, наказать за  это нахальство, но он сделал невинное лицо и
вежливо попросил:
 - Подай  мне, Брыгида, бутылку вишневки. Она в буфете с левой  стороны,
на второй полке снизу. Не хочется мне ездить по пасте.
 Молча,  на кусочке фланели, она приблизилась к буфету, нашла бутылку. -
Я решил  навестить друзей и выпить с ними,  -  объяснил  он, пряча бутылку в
карман куртки.
 Когда он вышел, она, прежде чем снова взяться за работу,  подумала, что
с ней происходит что-то странное. Она рассердилась на то, что он подглядывал
за ней, а сейчас жалела, что  его уже нет в дверях и он  не смотрит на  нее.
"Видимо, Гертруда права,  - задумалась  она.  - Я  глупая.  Попросту глупая.
Люблю его и хочу, чтобы он меня обижал, смотрел на меня и прикасался ко мне,
и в  то  же  время что-то во  мне противится  самой мысли, что он может  это
делать.  Чего же мне на самом деле хочется? Почему я внушаю себе, что каждое
его слово и  каждый взгляд имеет одну  цель: чтобы меня унизить и  покорить.
Как  многие  другие,  я, глупая, поверила,  что  он  должен сначала  унизить
женщину,  прежде чем  в  нее  войдет, и  решила, что я единственная этого не
позволю. Зачем? Если я люблю  его,  а ему это необходимо для любви, то пусть
унижает  меня  каждый  день,  каждую  минуту. Ничто не  лишит  меня  чувства
гордости, что я живу с любимым мужчиной. Никто не осудит женщину, чья любовь
победила..."




 О том,
 что каждый получит то, чего хочет,
 если сильно постарается


 Весь  занесенный  снегом,  доктор вошел  в кухню, потому что  там горел
свет. Гертруда  вынимала  из духовки противни  с  пирогами, в  коляске  спал
ребенок Брыгиды. Йоахим, похоже, уже был в своей комнате наверху.
 - Сними шубу и шапку. Холодом на ребенка веешь, - сделала ему замечание
Макухова. Он послушно  исполнил все,  что  она ему велела.  Повесил одежду в
сенях и вернулся в теплую кухню. - А где Брыгида? - спросил он.
 - Поехала в Трумейки. Ей надо взять из дому еще какие-то  вещи для себя
и для ребенка. С завтрашнего дня она взяла отпуск на несколько дней.
 - А  ты  знаешь, что делается на  улице?  Страшная  метель. Она засядет
где-нибудь по дор