верняка
умрешь в ближайшие трое суток". И я вернулся в бар и сел за свой столик, как
раз когда она допевала последние слова песенки про дурака.
     Но  я  чуть  запоздал,  и,  когда  она  прошла  мимо  меня   к  бару  с
профессиональной полуулыбкой на лице, ее глаза были полузакрыты и не глядели
на меня.
     -- Давайте выпьем, -- предложил я.
     --  Мне надо выпить с друзьями,  -- сказала она, --  но вы можете к нам
присоединиться.
     И она улыбнулась мне уже более благосклонно и направилась к компании из
двух  женщин и  троих мужчин,  про которых  я  решил, что это  друзья  Тони.
Женщины   были   ей   явно  незнакомы,   последовало   сдержанное   взаимное
представление, радар  к  радару,  и в  конце концов  она  пожала  руки обеим
девушкам.  После  чего  поцеловала  двоих  мужчин мокрым,  сочным  дружеским
поцелуем,  похожим на  шумное,  с хлопком, рукопожатие, и была  представлена
третьему, бывшему  боксеру,  Айку Ромалоццо, Айк  "Ромео" Ромалоццо -- таким
было его имя на ринге, вспомнил я, и, помедлив секунду, она очень громко и с
явным южным акцентом сказала "какого рожна" и поцеловала и Ромео.
     -- За такие поцелуи можно брать по пять долларов, -- сказал Ромео.
     -- Дружок, мне больше нравится раздавать их даром.
     --  Девица  --  полный отпад,  Сэм,  -- заявил Ромео  одному  из  своих
компаньонов,  коротышке  лет  пятидесяти  пяти  с  седыми  волосами,  грубой
сероватого  цвета кожей  и  большим  узким  ртом.  Коротышка  прикоснулся  к
драгоценному  камню  в  булавке  своего  галстука,  словно  предупреждая  об
опасности.
     -- Это приятельница моего приятеля, -- сказал Сэм.
     -- Поцелуй нас еще разок, милашка, -- сказал Ромео.
     -- Я еще от предыдущей порции не отошла, -- сказала Шерри.
     -- Гэри, а где прячется ее дружок? -- спросил Ромео.
     -- Не задавай лишних вопросов, -- сказал Гэри.
     Это  был  высокий  грузноватый  мужчина лет тридцати восьми,  с длинным
носом,  слегка  отечным лицом  и  с  ноздрями, взрезавшими воздух  под таким
углом, что весь его ум, казалось, сосредоточился именно в них.
     Сэм  прошептал что-то на  ухо Ромео.  Ромео умолк. Теперь все  молчали.
Сидя  футах в  пятнадцати от бара, я пришел к  выводу,  что если мне суждено
умереть  в  ближайшие  три дня, то  Ромео как  раз тот  человек,  который  с
удовольствием возьмет эту работенку на себя. Я не знал, подсказал ли мне эту
мысль  вернейший  из моих инстинктов, или это было  очередной  стадией моего
безумия. Так или иначе,  я должен был встать и подойти к Ромео, и  следовало
сделать  это  как можно  скорее.  "Тебе никогда  не  перехитрить полицию, --
пронеслось  у меня в  голове, -- если ты не  сумеешь  увести эту девчонку из
бара и затащить в постель". И как отзвук этих мыслей, ко мне пришло сознание
того факта, что сыщики исчезли из бара. Я ощущал волнение человека, которому
сообщили, что ему предстоит неприятная операция.
     -- Они собираются снимать про меня  фильм, -- сказал Ромео, обращаясь к
Шерри.
     -- А как они его назовут? -- спросил Гэри. -- "Мордоворот и бутылочка"?
     -- Они назовут его "История американского парня", -- сказал Ромео.
     -- Ах ты, Господи, -- сказал Сэм.
     --  Люди, с  которыми  я  работаю, наняли  теневого сценариста. История
парня, который  плохо начал, пошел на поправку, потом  опустился.  --  Ромео
моргнул. -- А  все потому,  что связался с дурной компанией. Дурное влияние.
Скверное  виски. Бабы. Ему  так и не удалось стать чемпионом. Вот какую цену
ему пришлось заплатить.
     Ромео  выглядел  весьма  привлекательно.  У него  были курчавые  черные
волосы, длинные  и зачесанные на уши, и, уйдя с  ринга, он восстановил форму
носа,   сделав  пластическую  операцию.  Глаза   у  него   были   темные   и
невыразительные, как у китайца; он чуть прибавил в весе. Он был  бы похож на
молодого управляющего из поместья под  Майами, если бы не изрядные желваки у
него на висках, напоминавшие о шлеме, который ему доводилось носить.
     -- Кто финансирует картину? -- спросила Шерри.
     -- Парочка приятелей.
     -- Бобик и Робик, -- сказал Сэм.
     -- Они не станут вкладывать деньги в такую картину, -- сказал Гэри.
     --  Вы  мне не верите? Если они подыщут  хорошего актера на мою роль, у
них получится классная картина.
     --  Послушайте-ка,  Ромео,  --  сказал  я,  --  у меня есть  идея. -- Я
произнес это, сидя от них футах в пятнадцати,  но так, чтобы им было слышно.
Затем  встал и направился в их сторону. Моя идея  была идиотской, но  ничего
лучшего я не мог придумать. Я надеялся, что меня озарит по ходу беседы.
     -- У вас, -- сказал Ромео, -- есть идея?
     -- Да. В этой картине вашу роль могу сыграть я.
     -- Не сможете, -- сказал Ромео. -- Вы еще не настолько спятили.
     Ромалоццо  был знаменит предательским хуком слева. Я  как  раз вошел  в
зону его досягаемости.  Сперва захихикал Гэри, потом Сэм,  потом Шерри и обе
девицы. Они стояли у стойки и смеялись.
     -- Я должен всем вам поставить, -- сказал я.
     -- Эй, бармен! -- заорал Ромео. -- Пять алкозельцеров!
     Гэри шлепнул Сэма по спине:
     -- Наш приятель славно раздухарился.
     -- Талант виден с  детства, --  сказал Ромео. -- Когда фильм выйдет  на
экраны, самые  классные,  самые модные бабы  в этом городе будут хвастаться:
прошлым вечером я ужинала с Ромалоццо.
     -- Да, -- сказал Сэм, -- и этот чернорожий итальяшка слопал всю пиццу.
     -- Бутерброды  с  икрой. Эй,  Фрэнки, -- зарычал Ромео  на  бармена, --
принеси-ка нам бутербродов с икрой к этому алкозельцеру.
     Шерри  вновь засмеялась.  У  нее был необычно громкий  смех. Он был  бы
безупречен и весел, и не  вызывал бы  никаких подозрений,  если бы  в нем не
было намека на  ржанье, чего-то от свойственной  южным городкам подначки.  Я
осознал,  какое напряжение  охватило меня, --  страстное желание, чтобы  она
была безупречна.
     --  Ромео, -- сказала Шерри, -- ты самый замечательный  мужик  из всех,
кого я видела сегодня.
     -- Разве  я? А разве не мой новый дружок? Вот этот мой новый дружок? --
Он указал на меня своими невыразительными глазами.  -- Сэм, разве это не мой
новый дружок?
     Сэм равнодушно посмотрел на меня.
     --  Ладно,  Ромео,  во всяком случае, это не  мой дружок, -- сказал  он
после небольшой паузы.
     -- А может, он твой дружок, а, Гэри?
     -- Никогда ранее не встречал этого джентльмена, -- сказал Гэри.
     -- Голубушка, -- обратился Ромео к одной из девиц, -- может, он твой?
     -- Нет, -- ответила та, -- но он парень, что надо.
     -- Тогда,  подружка,  он  наверняка твой,  -- обратился  Ромео к другой
девице.
     --  Нет,  если только мы не  встречались  с  ним  в Лас-Вегасе пять лет
назад. Мне  кажется,  --  заторопилась  "подружка",  пытаясь прийти  мне  на
помощь, -- что  мы  встречались в тропическом  баре лет  так пять или  шесть
назад, еще мне не хватало их считать, ха-ха!
     -- Заткнись! -- сказал Гэри.
     Мулат  с  круглым  лицом  китайского мандарина  и  с козлиной  бородкой
пристально смотрел на меня из-за своего столика. Он походил на одного из тех
стервятников в джунглях, которые  сидят на  ветках и ждут, пока лев и львята
не вырвут кровавое мясо и потроха у раненой зебры.
     -- Выходит, -- сказал Ромео, -- ничей он не дружок.
     -- Он твой, -- сказал Сэм.
     -- Да,  -- подтвердил Ромео,  -- он мой. -- И, обратясь ко мне, сказал:
-- А ты что на это скажешь, дружок?
     -- Вы еще не спросили у леди, -- ответил я.
     -- Ты имеешь в виду леди, которая развлекала нас? Которая для нас пела?
     Я промолчал.
     -- Раз  уж ты мой  дружок,  -- сказал Ромео, --  то я введу тебя в курс
дела. Эта леди сегодня со мной.
     -- Это для меня сюрприз, -- сказал я.
     -- Но это факт.
     -- Самый настоящий сюрприз.
     -- Приятель,  ты уже спел свою песенку,  -- сказал  Ромео. -- А  теперь
вали отсюда.
     -- А не могли бы вы выразить свое пожелание в более приемлемой форме?
     -- Ладно, сматывай удочки.
     Я чуть  было  не  ушел.  Мало  что удерживало меня.  Но  что-то все  же
удерживало.  Некое мерцание в глазах у  Шерри, ярких и гордых. Оно подогрело
мой  гнев и решимость вернуть Ромео его взгляд.  Потому что она использовала
меня  -- и  сейчас я это осознал. Во мне проснулась леденящая душу ненависть
ко всем женщинам, которые пытались меня  использовать. Это, разумеется, было
следствием  моего нездоровья  -- мало ли мне довелось за ночь  встречаться с
представительницами этого пола, -- но все же я ответил:
     -- Я уйду, когда меня об этом попросит леди, но никак не раньше.
     -- Перед смертью не надышишься, -- сказал Гэри.
     Я не спускал взора с Ромео. Наши взгляды заклинились друг на друге.
     Сейчас тебе будет  больно, -- говорили его  глаза.  Я сумею постоять за
себя, -- отвечали мои. На его  лице появилось выражение некоторого сомнения.
Ставки были ему не ясны. В глазах у него не было никакой мысли, только голая
угроза. Вероятно, он решил, что у меня в кармане пистолет.
     -- Ты пригласила этого парня? -- спросил Ромео.
     -- Разумеется,  пригласила,  -- сказала Шерри. -- И ты организовал  ему
сердечный прием.
     Ромео захохотал.  Он хохотал во  все горло, но  смех его был плоским  и
мертвым,  это  был  профессиональный  смех  профессионала,  выигравшего  сто
поединков  и  потерпевшего   поражение  в  сорока,  причем  из  этих  сорока
двенадцать из-за неверного судейства, шесть были подстроены, а из-за четырех
ему  пришлось  полежать  в  больнице.  Так   что  это  был  смех   человека,
научившегося смеяться в ответ на поражения любого сорта.
     -- Знаете ли, --  сказала Шерри, --  этот джентльмен знаменитость.  Это
мистер  Стивен  Ричардс Роджек,  а  телепрограмма,  которую  он  ведет,  вам
наверняка известна, правда?
     -- Да, -- сказал Сэм.
     -- Правда, -- сказал Гэри.
     --  Ясное дело, --  сказала  одна  из  девиц, "голубушка",  с  радостью
двоечницы,  ответившей   на  вопрос  учителя.  --  Я   чрезвычайно  польщена
знакомством с вами, мистер Роджек, -- сказала "голубушка". Она и впрямь была
голубушкой. Сэму было не по себе в роли ее кавалера.
     --  А  сейчас,  поскольку  я  отношусь  к  мистеру  Роджеку  совершенно
по-особому, --  сказала Шерри,  пробежав  четырьмя надушенным пальчиками  по
моей шее, -- мы с ним отойдем в сторонку и выпьем по стаканчику.
     -- Тебе через пятнадцать минут на сцену, -- сказал бармен.
     -- Я этого не слышала.
     Она  улыбнулась  серебристой  улыбкой -- так,  словно  опасения  мужчин
заслуживали не большего внимания, чем бульканье бегемотов.
     Мы  уселись за маленький столик с лампой,  стилизованной под канделябр,
футах  в  десяти  от  пустой  эстрады  с  ее  осиротевшим  пианино  и  немым
микрофоном.  Сидя рядом  с ней, я  ощущал  как  бы ее  двойное  присутствие:
во-первых, со  мной была  молодая пепельная блондинка с лавандовыми тенями и
любопытными  призраками, с некоей тайной музыкой, женщина с  телом,  которое
никому не будет дано созерцать  при свете дня, и  во-вторых, молодая  особа,
здоровая, как деревенская девка, и  словно бы  рожденная для того,  чтобы ее
фотографировали в купальном костюме, грубоватая, практичная, чистая, из тех,
что занимаются сексом как спортом.
     -- Вы все еще сердитесь? -- спросила она.
     -- Да.
     -- Вам не стоило так заводиться. Они просто подшучивали над вами.
     -- Так же, как и вы. Если бы я отошел, вы бы остались с Ромео.
     -- Не исключено.
     -- И не почувствовали бы никакой разницы.
     -- Как вы жестоки, -- произнесла она голосом маленькой девочки из южных
штатов.
     -- Жестокость рождает ответную жестокость.
     Не  помню уж точно, что  я говорил, но беседа доставляла ей бесконечное
удовольствие. Мы словно бы  стали парой подростков.  Она брала меня пальцами
за подбородок,  ее зеленые глаза  искрились в свете канделябра, расцветая то
карим,  то золотым и желтым цветом. В этом освещении в ней проступило что-то
кошачье -- кошачьи глаза, ноздри, опытный кошачий ротик.
     -- Мистер Роджек, а вы умеете рассказывать анекдоты?
     -- Умею.
     -- Расскажите какой-нибудь.
     -- Попозже.
     -- Когда же?
     -- Когда мы соберемся отсюда уйти.
     -- Как вы неделикатны! На самом деле...
     -- Что именно?
     -- А, не  бери в голову, -- сказала она  с южной кашей  во  рту,  и мы,
ликуя,  уставились  друг на  дружку,  как два ювелира, отыскавшие наконец-то
подходящие камешки. Затем мы наклонились друг  к другу и поцеловались. Из-за
алкоголя у меня в крови я едва не вырубился. Ибо из ее рта веяло сквознячком
чего-то  сладкого  и  сильного,  и  все  намекало  на  то,  что  она  хорошо
осведомлена  о  многом: о  маленьких  южных  городках  и  о задних  сиденьях
автомашин, о роскошных апартаментах в отелях и о хорошем джазе на протяжении
многих лет, о простой и  честной мышце ее сердца и о вкусе хорошего вина,  о
музыкальных  автоматах  и карточных  столах,  об упрямой  воле  и  некоторых
уступках, об инертных и активных  газах, о чем-то таком же угрюмом и мощном,
как ее друзья, о запахе  бурбона, сулившем  такое кроваво-красное  обещание,
что я закрыл глаза  и погрузился в транс на одно-два мгновения, она была мне
не по зубам -- вот именно, все выглядело так,  словно я боксирую с человеком
крупнее и тяжелее меня и  уже пропустил  удар правой, не  голым  кулаком, но
рукой  в боксерской перчатке, и вырубился на секунду, и употребил еще долгую
секунду  на то, чтобы прийти в  себя, потому  что главное наказание  ожидало
меня впереди.  Это  был не  самый прекрасный  поцелуй,  какой  мне  довелось
когда-нибудь  изведать,  но  наверняка самый  мощный,  в нем было  что-то от
железных моторов тех сердец, что бились в груди мужчин, которых ей случалось
целовать раньше.
     -- Как ты сладко целуешься, -- сказала она.
     Да, мы вполне могли сойти за двух подростков. Я не чувствовал особенной
смеси обещания и почтения, а только некоторое благоволение (как  будто меня,
ослепленного, вели по лестнице, и  я мог в любой момент  с нее свалиться, но
как  условие игры внизу  были подостланы перины),  предчувствие, что у жизни
есть что предложить мне, -- то, что она предлагает  лишь весьма немногим, --
блаженство оттого, что рядом со  мной находилось тело, исполненное ощущением
почти  той  же  сладости,  какую  испытывал я сам,  сладость  ни  с  чем  не
сравнимую. Мне было страшно даже пошевелиться.
     --  Хулиган, -- сказала она.  -- Ты подошел так, словно у тебя в каждом
кармане по кастету.
     -- Я боялся.
     -- Чего?
     -- Бармалея.
     -- Ты сам  Бармалей. Ты разбойник. Я не познакомила тебя с ними, потому
что я с тобой больше не играла. Чудовище, вот ты кто.
     -- Это точно.
     -- Какой кошмар!
     К ней подошел бармен:
     -- Тебе пора на сцену.
     -- Сегодня я больше петь не буду.
     -- Я позвоню Тони, -- сказал бармен.
     У нее на лице появилось  такое выражение, словно  она была солдатом  на
марше, подобравшим с земли спелое яблоко и остановившимся, чтобы съесть его.
И через минуту опять в поход.
     -- Позвони Тони и принеси нам два двойных, -- сказала она.
     -- Мне неохота звонить ему.
     -- Фрэнк, я буду рада, если ты  позвонишь Тони. Меня это не волнует.  В
самом деле, не волнует.  Но не  заставляй меня  переживать из-за того, что я
испортила тебе настроение.
     Фрэнк молча посмотрел на нее.
     --  И к  тому же,  мистеру Роджеку не нравится, как я пою. Его от этого
блевать тянет.
     Мы все рассмеялись.
     -- Ему  нравится, --  сказал бармен. --  Он  делал мне  страшные  глаза
всякий раз, когда я звенел бокалами.
     -- Мистер  Роджек  не виноват, что  у него дурной глаз. Это от  него не
зависит.  Вот так! -- сказала Шерри. И стакан, из которого она прихлебывала,
полетел наземь.
     -- Ты  действительно  не  собираешься больше сегодня  петь? --  спросил
Фрэнк,  глядя  на  осколки  на  полу. Она  покачала головой,  и он  отошел в
сторону.
     -- От всей души благодарю, -- сказал он, уходя.
     --  Ладно,  --  сказала  Шерри,  --  так  вот  и  поганят  превосходное
настроение.
     Она  зажгла  спичку и тут  же задула ее. Затем заглянула в  пепельницу,
загадывая:
     -- Предстоит скверный поворот событий.
     -- Думаешь, я сошел с ума?
     -- Вот уж ни капельки. -- Она беззаботно рассмеялась. -- Просто на тебя
порчу навели.
     Мы  снова поцеловались.  Это не слишком  отличалось  от нашего  первого
поцелуя. Нам и впрямь предстояло нечто необычайное.
     -- Думаю, я все-таки сошел с ума. Моя жена мертва. Я вытянул пустышку.
     -- У тебя позади что-то скверное, и ты не хочешь оборачиваться?
     -- Именно так.
     -- Я чувствовала себя так целую неделю.
     Аккомпаниатор-негр  подошел  к пианино. Проходя  мимо  Шерри, он  пожал
плечами. Он заиграл какую-то веселенькую мелодию, потом  попробовал  две-три
другие, точно такие же, и наконец выбрал что-то быстрое и сердитое.
     --  Может быть,  ты ее  любил, -- сказала Шерри,  -- и поэтому  у  тебя
ничего  не осталось.  Ведь только женщины  ждут не дождутся смерти любимого,
чтобы зарыдать на похоронах.
     Зазвонил телефон. "Мистер Роджек, это вас", -- сказал Фрэнк и кивнул на
кабинку возле бара. Проходя  по залу, я  заметил,  что Ромео,  Сэм,  Гэри  и
девицы исчезли.
     -- Роджек?
     -- Да.
     -- Это Робертс.
     -- Все еще не спите?
     -- Да, приятель, все еще не сплю.
     -- Где же вы находитесь?
     -- В Квинсе. Я  как раз собирался лечь. -- Он помолчал с той взвешенной
расточительностью, которую позволяют себе представители власти.
     -- И кто же вам позвонил?
     -- Позвонили сверху.
     -- А что они сказали?
     --  Роджек, прекратите  разговаривать со мной  таким  тоном.  Вы  не из
миллионеров. Я знаю, где вы родились.
     -- Знаете? Зато я не знаю, где родились вы.
     -- Да ты, сукин сын, напился.
     -- Да и вы тоже, -- сказал я. -- Вы под газом.
     -- Вот именно.
     -- А я думал, что вы не пьете.
     -- Раз в году позволяю себе, -- сказал Робертс.
     -- Весьма польщен, что послужил поводом для этого.
     -- Опять эта высокомерная херня, -- сказал Робертс.
     -- Мы оба не пай-мальчики, -- ответил я.
     --  Послушайте,  вам  следует  покинуть  это  заведение.  Там  для  вас
небезопасно.
     -- Может, и небезопасно, но нельзя сказать, чтобы мне здесь было плохо.
     -- Та девица, с которой вы сидите.
     -- И что же она?
     -- Вы знаете, что она такое?
     -- Отрава, сущая отрава.
     -- Лучше считайте, что так оно и есть.
     -- Робертс, в ковчеге были и чистые, и нечистые.
     -- Когда-нибудь слышали о Багси Сигеле?
     -- Разумеется, слышал. Как можно  относиться с уважением к собственному
пьянству и никогда не слышать о Багси Сигеле?
     -- Ладно, Роджек, эта малышка могла бы давать уроки Багси Сигелу.
     -- Почему же тогда, -- полюбопытствовал я,  -- она поет в жалком ночном
заведении и зарабатывает всего сто пятьдесят в неделю?
     -- Больше я ничего не могу сказать.
     Теперь уже рассердился я:
     -- Мне кажется, вы собирались заняться делом Эдди Гануччи.
     -- Но и в вашем деле есть кое-что новенькое.
     -- Что именно?
     -- Вы рассказали нам о своей жене далеко не все.
     -- Не все?
     -- Либо вам понятно, что я имею в виду, либо нет.
     -- Совершенно непонятно.
     -- Ладно, проехали.
     -- А эта новая информация -- она хорошая или плохая?
     -- Вам следует быть в участке в пять тридцать сегодня вечером.
     -- И больше вы мне ничего не хотите сказать?
     -- Я слышал, что сегодня утром в город прилетает ваш тесть.
     -- А где вы это слышали?
     -- По радио, -- сказал  Робертс и засмеялся. Это было его первой шуткой
за сегодняшнее утро.  -- Я слышал  это по  радио.  А теперь,  Роджек,  дайте
трубку бармену. Мне надо потолковать с ним.
     Когда я вернулся к своему столику, то  обнаружил там  Тони. Он  казался
весьма