ебался,  не воскликнуть ли что-нибудь  вроде  "О Господи, прямо  у
меня   на   глазах,   взяла  и   выбросилась",   но   эта   мысль  оказалась
мертворожденной.  Робертс внушал мне тревогу,  которая  была в чем-то сродни
тому беспокойству, что порой вызывала у меня Дебора.
     Я  пошел вдоль выстроившихся в одну линию машин, попавших  в  аварию, и
увидел, что неприятного вида пожилой  незнакомец все еще продолжает скулить.
Вместе  с  ним  в  машине  сидела  молодая  пара,  высокий  смуглый красивый
итальянец,  который  вполне  мог  быть  его  племянником,  между  ними  было
определенное  фамильное  сходство.   У  него   было  слегка   отечное  лицо,
безупречная  черная  и  отнюдь  не курчавая шевелюра,  одет  он был в черный
костюм и  белую шелковую  рубашку с платиново-белым шелковым  галстуком. Это
был  тот  тип мужчин,  который  мне  никогда не  нравился, а  сейчас он  мне
нравился  и того меньше из-за блондинки, с  которой он сидел  в машине.  Мне
удалось  взглянуть  на  нее  лишь  мимоходом,  но у  нее  было  одно  из тех
безупречно красивых американских лиц -- лицо девушки из маленького городка с
безукоризненными  тонкими  чертами, --  без  которых  не обходится  ни  одна
реклама  или киноафиша.  Но  было  в  ней и кое-что  получше: налет  изыска,
присущий  продавщицам  из самых  фешенебельных  магазинов, некое серебристое
изящество  во  всем   облике.  И  легкая,   приятная,  спокойная   аура.  Ее
классической формы нос был чуть вздернут кверху, как нос катера, скользящего
по воде. Она,  должно быть,  почувствовала  мой  взгляд и повернулась  -- до
этого она с известной скукой внимала усталым утробным звукам, вырывавшимся у
мужчины    в   дымчатых   очках,    --    и    ее   глаза,    поразительного
зелено-золотисто-желтого  цвета (цвет  оцелота),  теперь  смотрели на меня с
простодушным провинциальным любопытством.
     -- Ах вы,  бедняга,  -- сказала она, -- у вас  все лицо в крови. -- Это
был  сильный,  сердечный,  доверительный,  почти  мужской  голос, с  легкими
отголосками  южного говора. Она достала носовой  платок и провела им по моей
щеке.
     -- Какой ужас, -- сказала она. Какая-то нежная, но непреклонная,  почти
материнская забота была в том, как она вытирала лицо.
     -- Слушай,  Шерри, --  произнес  ее спутник, -- сходила бы  ты туда,  к
полисменам, и поглядела, не можем ли мы увезти  отсюда  дядюшку. --  Он явно
пренебрегал мною.
     -- Да ладно, Тони, не привлекай к себе слишком много внимания.
     И  дядюшка застонал вновь, словно  попрекая меня тем,  что я  привлекаю
внимание к себе.
     -- Благодарю вас, -- сказал я блондинке. -- Вы очень любезны.
     -- Я  вас знаю, -- ответила она, заботливо осматривая  мое  лицо. -- Вы
выступаете по телевизору.
     -- Да.
     -- У вас интересная программа.
     -- Благодарю вас.
     -- Мистер Роджек, -- окликнул меня детектив.
     -- Как вас зовут? -- спросил я.
     -- Не берите себе в голову, мистер Роджек, -- с улыбкой ответила она  и
повернулась к Тони.
     И тут я понял, что детектив заметил, как я воркую с этой блондинкой.
     -- Давайте подымемся к вам и поговорим, -- сказал он.
     Мы  сели в  полицейскую машину, включили сирену  и проехали по улице до
конца, а затем развернулись  и поехали к дому. В течение всей поездки  мы не
произнесли ни слова. Так оно было  и лучше. Робертс источал некую физическую
волну,  которую  обычно  получаешь от женщины.  Он был насторожен, как будто
неким инстинктом он проник в меня, а я был насторожен сверх всякой меры.
     К  тому  времени,  как  мы   подъехали,  на  улице  появились  еще  две
полицейские машины.  Наше молчание  продолжалось в лифте, и когда мы вошли в
квартиру, где уже находились несколько полицейских и несколько детективов. В
помещении   стоял  безрадостный  запах   жидкого   мыла.  Двое   полицейских
разговаривали  с  Рутой. Она так и не причесалась. Наоборот, была растрепана
еще  больше  и  выглядела  чересчур привлекательно.  Блузку  и  юбку  сменил
ярко-оранжевый шелковый халат.
     Но все эти прегрешения она искупила своим приветствием.
     -- Мистер Роджек, -- сказала она, -- как мне вас жаль, как жаль. Может,
я сварю вам кофе?
     Я кивнул. Да и выпить бы мне сейчас  не помешало. Может,  она сообразит
плеснуть чего-нибудь в чашку.
     -- Ладно, -- сказал Робертс. --  Я  хочу взглянуть  на комнату, где это
произошло.
     Он  кивнул одному из помощников, здоровенному ирландцу-альбиносу, и они
вдвоем  прошли за мной  в спальню. Второй детектив был  крайне деликатен. Он
даже сочувственно подмигнул мне, когда мы усаживались в кресла.
     --  Ладно, --  сказал  Робертс. -- Начнем с  того, давно ли  вы с женой
здесь живете.
     -- Она въехала сюда полтора-два месяца назад.
     -- Без вас?
     -- Без меня, мы расстались с нею год назад.
     -- А сколько лет были женаты?
     -- Почти девять.
     -- А с тех пор, как вы расстались, вы с ней часто виделись?
     -- Раз-другой  в неделю. Перед сегодняшней  встречей  я не видел ее две
недели.
     -- По телефону вы сказали, что произошел несчастный случай.
     -- По-моему, я сказал, что произошло несчастье. Да, именно так.
     -- Но это был несчастный случай?
     -- Нет, детектив. Я вам прямо скажу, что это было самоубийство.
     -- Но почему по телефону вы выразились так туманно?
     -- У меня была смутная надежда пощадить репутацию моей жены.
     -- Я рад, что вы не пытаетесь пудрить нам мозги.
     -- Как только я положил трубку, я понял, что сказанное мной почти ложь.
Думаю, именно это и вывело меня из ступора. Когда я позвонил  вниз служанке,
я решил сказать ей правду.
     -- Что ж, ладно. --  Он кивнул. --  Это  было самоубийство.  Ваша  жена
выбросилась из окна.  -- Он очень старался, чтобы в его словах не прозвучало
подозрение. -- А теперь помогите мне во всем разобраться. Ваша жена встала с
постели. Верно?
     -- Верно.
     -- Подошла к окну и раскрыла его.
     -- Нет, я открыл окно за несколько минут до этого.  Она пожаловалась на
духоту и попросила меня распахнуть окно.
     Говоря  это, я дрожал  от  холода, потому  что  окно  было  по-прежнему
распахнуто.
     -- Простите  мне  мою  настырность, -- сказал Робертс, -- но  суицидные
дела самые гиблые, если только не закончить их сразу же. Мне придется задать
вам несколько непростых вопросов.
     -- Спрашивайте о чем хотите. Едва ли что-нибудь еще может меня задеть.
     -- Ладно.  Тогда, прошу прощения, скажите, вступали ли вы с вашей женой
в интимные сношения нынешней ночью?
     -- Нет.
     -- Хотя и выпивали с ней.
     -- Выпили порядочно.
     -- Она была пьяна?
     --  Она  выпила  очень  много.  Но  пьяна  не  была.  Дебора  умела  не
напиваться.
     -- Но, может быть, вы с ней ссорились?
     -- Если можно так выразиться.
     -- Пожалуйста, поясните.
     -- Она была в жутком настроении. И сказала мне несколько гадостей.
     -- И вы не вспылили?
     -- Я к этому привык.
     -- Не затруднит ли вас передать, что именно она говорила?
     -- А в чем жены всегда обвиняют своих мужей? Они так или иначе дают вам
понять, что вы слабак.
     -- Иногда жены жалуются  на то, -- возразил Робертс, -- что мужья лезут
под каждую юбку.
     -- У меня  своя  личная  жизнь. У Деборы была своя.  Люди из  ее  круга
предпочитают строить брачные отношения на принципах невмешательства.
     -- Звучит довольно мирно.
     -- Хотя, честно говоря, все это было далеко не мирно. Дебора впадала по
временам в глубочайшую депрессию. Но старалась держать свои печали при себе.
Она  была  гордой женщиной. Не думаю, чтобы даже  ее ближайшие друзья знали,
сколь  глубока  ее депрессия.  Когда ей  становилось плохо, она  ложилась  в
постель и не вставала сутки, а то и  двое. Но  старалась никогда  никому  не
жаловаться. Я не слишком  часто с ней виделся в  этот  последний год,  но вы
можете расспросить служанку.
     -- Парочка  наших  ребят как раз сейчас с ней толкуют, -- сказал другой
детектив с широкой блаженной улыбкой, как будто единственное,  чего он желал
от жизни, -- это подбодрить меня.
     -- Как насчет кофе? -- спросил я.
     -- Варится, -- ответил Робертс.  Он  подошел  к двери, глянул на нижний
этаж и вернулся. -- И  что же ее так  печалило? --  продолжил он без особого
нажима.
     -- Она была верующей. Чрезвычайно набожной  католичкой. А я не католик.
Полагаю,  ей казалось, что, живя  со  мной  в браке, она  совершает смертный
грех.
     --  И она, как чрезвычайно набожная католичка, решила  покончить  жизнь
самоубийством, чтобы спасти свою бессмертную душу?
     Возникло нечто вроде мимолетной паузы.
     --  У  Деборы  была  неординарная натура, --  сказал  я.  -- Она  часто
разговаривала со мной о  самоубийстве, особенно в периоды своей депрессии. И
особенно  в последние два года. У нее, знаете ли, был выкидыш, и она  больше
не могла иметь детей.
     Но, произнеся это, я  навлек на себя серьезную опасность. Не со стороны
следователей, а, скорее, со стороны  некоего инстинкта, глубоко засевшего во
мне. Этот  инстинкт  вдруг разросся до  чудовищного отвращения: ведь Деборин
выкидыш был утратой не только для нее, но и для меня.
     И все же не оставалось ничего другого, как продолжать.
     --  Не думаю,  что  дело  было  только в  выкидыше.  У Деборы  возникло
ощущение,  будто с ней что-то неладно. Ей  казалось,  она  одержима  бесами.
Говорит это вам что-нибудь?
     --  Нет, -- ответил  Робертс. --  Я  не  знаю,  как  включить  бесов  в
полицейский рапорт.
     Второй детектив опять благодушно махнул мне рукой.
     -- Робертс,  сдается мне, вы не из тех, кто совершает самоубийство,  --
сказал я.
     -- Да, не из тех.
     --  Ну хорошо,  но не  находите ли вы, что  немного милосердия было  бы
весьма кстати, когда вы пытаетесь понять суицидальную натуру?
     -- Вы не перед телекамерой, мистер Роджек, -- ответил Робертс.
     --  Да ладно вам, я знаю,  перед кем я и перед  чем. Я стараюсь сделать
все, что в моих  силах,  чтобы хоть что-то растолковать вам. Или вам было бы
приятнее, если бы я был оглушен горем?
     -- Я сказал бы, что это выглядит более убедительно.
     -- Не означает ли это замечание, что вы меня в чем-то подозреваете?
     --  Послушайте, мистер Роджек, погодите-ка  минутку,  и нечего сразу же
тащить меня к барьеру. Там, внизу, должно быть, уже околачиваются газетчики.
У морга их соберется целая толпа, а другая  толпа будет ждать у полицейского
участка.  Думаю,  вы  не  удивитесь,  увидев  завтра  эту  историю на первых
полосах. Может быть, и на самой первой. Вас изрядно огорчит любая неточность
в  газетах, а любая неточность  в полицейском  рапорте и вовсе уничтожит вас
навеки. Мой долг полицейского офицера -- выяснить все факты и расположить их
в надлежащем порядке.
     -- Включая информацию для прессы?
     -- Я сотрудничаю с ними круглый год, встречаюсь  каждый день. С  вами я
буду  работать сегодня и, может  быть,  завтра  и, будем надеяться, не более
того. И вот  что  хочу разъяснить  вам. Я должен иметь основания  спуститься
вниз, выйти к репортерам и заявить: "Думаю, она сама выбросилась, и оставьте
этого несчастного ублюдка в покое". Поняли меня? Мне не хотелось бы говорить
им: "Этот мужик с говнецом, может, он ее и столкнул".
     -- Ладно, -- сказал я. -- По крайней мере, откровенно.
     -- Как вам будет угодно. Вы вправе не отвечать на мои вопросы и вызвать
адвоката.
     -- У меня нет желания вызывать адвоката.
     -- Ну, может, он вам и не помешал бы.
     -- Я не хочу вызывать адвоката. И не понимаю, зачем он мне нужен.
     -- Тогда продолжим беседу.
     -- Если  вы хотите  понять мотивы  Деборы так,  как их  понимаю  я, вам
придется довольствоваться моей интерпретацией.
     -- Вы говорили о бесах, -- сказал Робертс.
     -- Да, Дебора верила, что она одержима  ими. Считала  себя  воплощением
зла.
     -- Она боялась ада?
     -- Да.
     --  Итак,  мы  вернулись на  прежнее место.  Набожная католичка  боится
попасть в ад и решает спасти душу самоубийством.
     -- Именно так, -- сказал я.
     -- Именно,  --  кивнул Робертс.  -- А вы могли  бы повторить все это  в
присутствии священника, вот прямо сейчас?
     -- Ему будет так же трудно понять это, как и вам.
     -- Тогда все же попробуйте убедить меня.
     -- Не так-то просто начать, -- сказал я. -- Что там с кофе?
     Второй детектив, тот, что был выше и старше, встал и  вышел из комнаты.
Пока он отсутствовал, Робертс  молчал. Время от  времени он поглядывал то на
меня, то на  фотографию Деборы в  серебряной  рамке,  стоящую  на письменном
столе. Я закурил и протянул ему пачку.
     -- Не курю, -- сказал он.
     Второй следователь вернулся с кофе.
     -- Вы не возражаете, если тоже выпью чашечку? -- сказал он. -- Служанка
плеснула туда ирландского виски. -- И опять широко  улыбнулся  мне. Весь его
облик источал какую-то жирную сладкую продажность.
     Я с жадностью сделал первый глоток.
     -- О, Боже, она умерла, -- произнес я.
     -- Совершенно верно, -- сказал Робертс. -- Выбросилась из окна.
     Я  вытащил изо рта  сигарету  и прочистил  нос,  с  ужасом замечая, что
кислый  пар рвоты проложил  себе дорогу  через горло, свербит в переносице и
через  ноздри проникает даже в  носовой платок.  Я  еще раз  глотнул кофе, и
виски обожгло меня молочным теплом.
     -- Не  знаю, сумею ли я объяснить вам, -- начал я. -- Дебора  верила  в
то,  что  для  самоубийц  существует  какая-то  поблажка,  какое-то   особое
милосердие. Она  думала, что это страшный грех, но что Бог простит вас, если
ваша душа подвергалась опасности быть уничтоженной.
     -- Уничтоженной, -- повторил Робертс.
     -- Да, не  потерянной, а именно уничтоженной.  Дебора верила, что, даже
попав  в  ад,  можно  сопротивляться козням  Дьявола.  Но,  знаете  ли,  она
полагала, что есть кое-что и пострашнее ада.
     -- И что же это?
     -- Когда душа  умирает  раньше, чем тело. Когда  душа уничтожается  при
жизни, и уже ничего не остается в вечности после вашей смерти.
     -- А что на этот счет говорит церковь?
     -- Дебора полагала, что это не относится  к обычным католикам. Но  себя
она считала падшим католиком. Она верила, что душа ее умирает. Думаю, именно
поэтому она и решила покончить с собой.
     -- И это единственное объяснение, которое вы можете дать?
     Я переждал минуту.
     -- Не знаю,  имелись ли для этого  основания, но Дебора считала,  что у
нее рак.
     -- А как вам кажется?
     -- Может, так оно и было.
     -- Она консультировалась у врачей?
     -- Я об этом ничего не знаю. Но Дебора не доверяла врачам.
     -- И не принимала таблеток? Только пила? -- спросил Робертс.
     -- Таблеток не принимала.
     -- А как насчет наркотиков?
     -- Ненавидела их.  Выходила из комнаты,  если там закуривали сигарету с
марихуаной. Как-то раз назвала травку милосердием Дьявола.
     -- А вы подкуриваете?
     -- Нет.  -- Я закашлялся. -- То  есть раз-другой сделал пару затяжек за
компанию, но даже не помню когда.
     --  Ладно,  --  сказал  он, -- давайте  займемся ее раком.  Почему  вам
кажется, что он у нее был?
     -- Она постоянно говорила о нем. Ей казалось, что если душа умирает, то
начинается  рак.  Она всегда говорила, что  смерть  от рака пострашнее любой
другой.
     Толстый детектив пернул. Просто так, без церемоний.
     -- Как вас зовут? -- спросил я.
     -- О'Брайен. -- Он поерзал в  кресле, устраиваясь поудобней,  и закурил
сигару.  Ее  дым  влился  в  сложный  запах,  стоявший  в  комнате.  Робертс
недовольно посмотрел на него. У меня возникло ощущение, что только сейчас он
начал мне верить.
     -- Мой отец умер от рака, -- сказал он.
     -- Мои соболезнования. Могу  только добавить,  что мне  было не слишком
приятно выслушивать ее теории, моя мать умерла от лейкемии.
     Он кивнул:
     -- Знаете, Роджек, вот что я вам скажу. Предстоит вскрытие. И оно может
опровергнуть то, что вы тут излагаете.
     -- Может  и  опровергнуть.  А  если Дебора находилась  в  предканцерном
состоянии?
     --  Может  и  так. Но  все  было  бы куда  проще,  если бы  рак  все же
обнаружили.  Между  раком  и  самоубийством существует  прямая  зависимость.
Уверяю  вас. --  Он  поглядел  на  часы.  --  И еще  несколько  практических
вопросов. У вашей жены была куча денег?
     -- Не знаю. Мы никогда не говорили о ее деньгах.
     -- Ее отец чертовски богат, если я ее ни с кем не путаю.
     --  Судя  по всему, он перестал помогать ей,  когда  мы  поженились.  Я
частенько говорил друзьям,  что  она  была  способна ради меня отказаться от
своей доли двухсотмиллионного состояния, но была не  в силах приготовить мне
завтрак.
     -- А вы не знаете, не упомянула ли она вас в своем завещании?
     -- Если у нее  и были деньги, то едва ли она  оставила их мне. Она все,
конечно, оставила дочери.
     -- Ладно, это довольно просто выяснить.
     -- Разумеется.
     -- Что ж, мистер Роджек, давайте перейдем  к событиям нынешней ночи. Вы
пришли повидаться с ней после двухнедельной разлуки. Чего ради?
     -- Я  почувствовал, что  соскучился по ней. Такое бывает и после  того,
как люди расстаются.
     -- В котором часу вы пришли?
     -- Несколько часов назад. Может быть, в девять вечера.
     -- Она вам открыла?
     -- Нет. Открыла служанка.
     -- Вдували когда-нибудь этой служанке? -- спросил О'Брайен.
     -- Ни разу.
     -- А хотелось?
     -- Такие мысли меня иной раз посещали.
     -- И что же вас удерживало? -- упорствовал О'Брайен.
     -- Было бы очень неприятно, если бы об этом узнала Дебора.
     -- Достаточно убедительно, -- сказал О'Брайен.
     -- Ладно, -- сказал Робертс, -- вы вошли сюда, и что дальше?
     -- Мы разговаривали несколько часов подряд. Пили и разговаривали.
     --  Бутылка не опорожнена и  наполовину. Не  так много  для двух пьющих
людей за три часа.
     -- Пила в основном Дебора. Я только делал время от времени по глоточку.
     -- И о чем вы разговаривали?
     -- Обо всем. Мы обсуждали возможность воссоединения. И пришли к выводу,
что оно  невозможно. Потом она заплакала, что с ней случалось  крайне редко.
Она сказала, что  перед моим приходом целый час  провела у открытого окна  и
что у  нее  было сильное  искушение выброситься  из него.  Ей казалось,  что
именно этого ждет  от  нее  Господь. Она  сказала, что  потом  почувствовала
раскаяние, как будто оттолкнула Его. А затем сказала: "Раньше у меня не было
рака.  Но за этот  час, который я провела у окна,  он у  меня появился. Я не
прыгнула вниз, и поэтому прыгнули  во мне мои клетки. Я знаю это". Буквально
так и сказала. А потом немного поспала.
     -- А что вы делали, пока она спала?
     -- Просто сидел в кресле у кровати. Мне было очень паршиво, уверяю вас.
Потом она проснулась. И попросила меня  открыть окно. А затем сказала... мне
действительно необходимо вдаваться в такие детали?
     -- Весьма желательно.
     -- Она сказала, что у моей матери  был рак и  у меня тоже рак,  и что я
заразил ее им. Сказала,  что все эти годы, когда мы лежали вдвоем в постели,
я заражал ее.
     -- И что вы на это ответили?
     -- Нечто столь же отвратительное.
     -- Пожалуйста, менее фигурально, -- сказал Робертс.
     -- Я сказал, что это было вполне справедливо, потому что она паразитка,
а мне надо заниматься своим делом. Я  даже сказал, что если ее душа умирает,
то она того заслужила. Это было подло.
     -- И что она сделала?
     -- Она встала с постели, подошла к окну и сказала: "Если ты не возьмешь
назад  своих слов,  я  выброшусь". Я  был  уверен, что это  игра.  Само  это
выражение  "возьмешь  назад".  И я ответил ей:  "Ладно,  давай выбрасывайся.
Избавь мир от своей пагубы". Я думал, что поступаю именно так, как надо, что
я разрушаю ее безумие, ее тираническое своеволие, которое погубило наш брак.
Мне казалось,  что благодаря этому я смогу хоть немного ее испр