вищная  репутация: четыре брака,
трое  детей и любовники  на  каждом  углу,  полный набор  -- от египтянина с
гигантской коллекцией плеток до  юного американца-автогонщика. О ней  ходили
самые невероятные слухи, в которые трудно было поверить, потому что она была
изящна и очаровательна, как орхидея. И  почти бесплотна и  неуловима: стоило
мне отвернуться к бару, и она куда-то исчезала из комнаты. Но все вокруг нее
дышало великолепием. У нее было  изысканное  чувство юмора.  Мне не хотелось
копаться в грязных  историях, связанных с ее именем, но все же пришлось, ибо
Бесс обладала особым даром: ты не просто крутил с ней роман, ты участвовал в
некоем  действе.  Сигналы  поступали  в  твой мозг и  отсылались  обратно --
впервые  в жизни  я кое-что  понял  во  всей  этой ерунде с  телепатическими
способностями. В Бесс было нечто астральное или,  наоборот, вампирическое --
ей нравилось впиваться в меня зубами, и я был не  в состоянии остановить ее.
Она  то  и  дело  воровала  голубей  с  моей  голубятни --  если  можно  так
выразиться. Потом возвращала их -- оказывается, она  всего  лишь брала  их у
меня взаймы,  -- но  они возвращались уже другими, какими-то чужими.  У меня
возникало ощущение, что я сам вступаю в соприкосновение с силами, от которых
следовало бы держаться подальше. Старик  Мангаравиди тоже обладал  подобными
способностями, я всегда был уверен в том,  что он знается с духами. Но  Бесс
была  сущей  царицей  привидений.  Никогда  не  встречал  человека  с  такой
магнетической  силой. Если бы Маркони  не изобрел радио, то это  сделала  бы
именно она. Вспоминаю, как однажды в саду она попросила у меня пятифранковую
монету. Бесс положила ее  в сумочку,  достала  оттуда  маникюрные ножницы  и
срезала у  меня с головы несколько волосинок. Потом подняла камень, положила
в ямку мои волосы, прикрыла их монетой, а монету камнем. "Ну вот, -- сказала
она, -- теперь я слышу  тебя". Я хотел было посмеяться над этим, но мне было
не до смеха, проклятое дерево высилось надо  мной,  как гигантская статуя. И
тут Бесс принялась пересказывать  слово в слово мою беседу с Леонорой и, что
хуже  того,  даже пересказала  мне некоторые  мои  тайные  мысли.  Под  этим
проклятым  деревом я чувствовал  себя полностью в ее власти.  Я считал  себя
настоящим мужиком, поверь мне, в любви я был столь же умел, как и в делах, и
у нас с Бесс бывало порой по  нескольку блистательных  актов за ночь, и это,
разумеется,  тешило мое мужское тщеславие,  аплодисменты  Бесс  были подобны
посвящению  в рыцари, а потом она вдруг куда-то пропадала. Исчезала на  день
или на целую неделю. "Милый, я  ничего не могла поделать. Он был неотразим",
-- говорила она по возвращении -- лишь для того, чтобы потом подстегнуть мое
самолюбие  признаниями в том, что я еще  более неотразим  и  потому-то она и
вернулась. Или, наоборот, втаптывала  меня в грязь,  заявляя: "Что  ж, с ним
все кончено, но я  его  никогда не забуду". Я был вроде пса, которому кинули
недоеденный кусок мяса -- не доеденный  моим соперником.  Она довела меня до
того,  что,  даже  занимаясь  делом,  я  вдруг  представлял себе,  как  Бесс
развлекается с кем-то другим. И мысли мои разбегались в разные стороны,  как
муравьи из разворошенного муравейника. Это было  невыносимо,  я ее боялся. Я
еще  никогда  никого так  не боялся.  Всякий раз, когда мы бывали  вместе, я
казался себе копилкой для монет, готовой принять все, что ей вздумается туда
бросить. Ее  монетки наделяли меня  магнетической силой.  У  меня  появилось
безошибочное  чутье к  биржевому курсу.  Лежа  в постели, я ощущал потенциал
каждого пакета акций столь явственно, будто окунался в тайные помыслы многих
тысяч вкладчиков. Я впитывал их  в  себя и в конце концов приходил к выводу:
"Артишоки завтра подскочат  в цене, а Бетховен упадет". Да что там говорить!
Конечно,  я  имел превосходную информацию от экспертов, за определенную мзду
получал сведения любого рода, но,  уверяю тебя, все это  не  шло ни в  какое
сравнение  с моим  тогдашним  чутьем. Случалась порой  и  другая  бесовщина.
Однажды какой-то напыщенный подонок заставил меня здорово  поволноваться, и,
когда  он уходил,  я мысленно бросил ему  вслед: "Да  провались ты  ко  всем
чертям!"  И с  ним  случился припадок падучей  прямо на пороге  моего  дома.
Поразительная сила!
     Ну, ладно. Время шло,  и меня стали  раздражать экстравагантные выходки
Бесс.  Начались скандалы.  Мне  пришлось выпутываться  из  парочки  скверных
передряг --  Бесс была  неисправима.  И  только  одним способом  можно  было
заставить   ее  притормозить.   У  нее  была  племянница  --  дочь   сестры,
девятнадцати лет,  еще девственница.  Очень милая  девушка. Бесс обожала ее.
Пожалуй,  только  о  ней  она  заботилась по-настоящему. Племянница приехала
навестить  ее, и не успел я  и глазом моргнуть,  как  они стали  неразлучны.
Можешь себе представить, как это по действовало на  Бесс. Передо мной словно
расступилось море --  темные  глубины ее либидо, -- и, подобно Моисею, я все
дальше уходил в Красную пустыню. Я решил взяться за дело и заставить девушку
влюбиться  в меня. Казалось,  только так я сумею совладать  с Бесс. Не знаю,
делал ли  я  это по наущению  Бесс или против ее воли, но мы трое сближались
все больше и больше, и невозможное  уже  не казалось  нам невозможным. И вот
однажды ночью -- ночью, так или иначе беременной взрывом, мы втроем сидели в
будуаре  у Бесс.  Я  довольно много  вы  пил, Бесс  чуть  меньше, а  девушка
потихоньку потягивала шампанское. Мы  пытались вести светскую  беседу, но  я
ощущал  в себе  нестерпимый  зуд, подстрекающий  к  действиям,  равнозначным
землетрясению. Потом мы замолчали. В ноздрях у  нас был запах  пороха  и еще
чего-то едва  уловимого и  похожего на запах савана.  Мне  безумно  хотелось
сорваться  с места, но ноги  были  ватными, да, знаешь ли, -- сказал  Келли,
махнув рукой, -- чего врать, девушка была не племянницей Бесс, а  дочерью, с
которой ее  разлучили давным-давно,  после очередного развода.  Любое  слово
было  бы  сейчас  подобно  спичке,  поднесенной  к  бочке  с  порохом, но  я
чувствовал,  что если  прерву  эту игру,  то  лишусь  последних  сил.  Боясь
продолжать ее  и  боясь остановиться, мы сидели  в будуаре,  словно в адской
топке. Бесс расплавилась первой и  кивнула  мне.  Но она поторопилась  минут
эдак на  пять. Я вскочил как ошпаренный  и бросился вниз  по лестнице, чтобы
выпить  в одиночестве. Поклялся себе, что  брошу Бесс, Потом вышел  из дома.
Но, проходя  через сад, вспомнил  о каучуковом дереве и понял, что  не смогу
уйти, пока Бесс  подслушивает мои  мысли  из-под камня.  И  начал выкапывать
клад.  "Не  смей!" -- отчетливо произнес голос  Бесс, хотя ее  поблизости не
было.
     "Будь  ты  проклята!" --  ответил я,  раскопал  монетку,  положил ее  в
карман, затоптал ямку,  в которой  остались мои волосы, и пошел прочь. Но не
успел сделать и пяти шагов, как почувствовал, что мне это не под силу. Тогда
я вернулся  в дом, вошел  в ванную на первом этаже и попытался проблеваться,
как  молокосос после  первой  в  его жизни бутылки виски. И в это мгновение,
стоя  на  коленях  в  рабской зависимости от собственного  желудка  и сжимая
пятифранковую монету, как будто  она была моим  единственным  достоянием,  я
вдруг услышал,  как на  другом  конце города плачет Дебора. Громко плачет! Я
увидел пламя, охватившее ее кроватку, так отчетливо,  словно на стене ванной
прокручивались  кадры из кинофильма. Я был уверен, что у меня  в доме пожар.
Выскочил из ванной  и  во  весь опор  помчался  по  городу,  --  едва  ли  я
когда-нибудь бегал так быстро. И что же ты думаешь? Мой дом был  в целости и
сохранности. А  вот соседний горел. Весь  был охвачен  пламенем.  И никто не
знал, в чем причина пожара. И Дебора плакала в своей кроватке.
     Я  внял этому предостережению, пришел к Леоноре и все  рассказал ей.  А
она --  мне следовало бы догадаться  заранее -- закатила жуткую  истерику. А
наутро произошла уже настоящая катастрофа. У  дочери Бесс  ночью был нервный
срыв, она словно обезумела. И слуги кое-что слышали. Что означает -- об этом
узнали все на свете. И  нас осудили. Ты  можешь вытворять все,  что  угодно,
лишь бы сор из избы не выносил. Леонора оставила меня и уехала.  И забрала с
собой Дебору. Отказалась дать развод и лишила меня всех прав на ребенка. Мне
запрещалось видеть  Дебору,  пока  ей не исполнится восемь лет,  да и  после
этого  только  часовые свидания. Я  не  виделся с ней  по-настоящему  до  ее
пятнадцати лет. -- Он перевел дыхание  и поглядел на пламя  в камине. -- Мне
было  над  чем  поломать  голову. Никогда в  жизни я не  подвергался  такому
искушению,  как в  ту  ночь. Меня постоянно  донимала  мысль, что если  бы я
воспользовался тогда представленным мне шансом, то  мог бы стать президентом
или королем. --  Он  сделал  основательный  глоток коньяку.  -- Я решил, что
единственное объяснение  заключается  в  том, что Бог  и  Дьявол тяготеют  к
незаурядным  личностям.   Не   знаю,  часто  ли  они  вмешиваются  в   жизнь
обыкновенных  людей,  --  едва  ли   можно   как  следует  позабавиться   на
каком-нибудь ранчо, -- но неужели ты думаешь, что Бог и Дьявол обходят своим
вниманием людей  вроде  Ленина,  Гитлера или Черчилля? Разумеется, нет.  Они
предлагают свои услуги и требуют за них  плату. Вот  почему люди, облеченные
властью,  порой  совершают   такие   нелепые  ошибки.   Например,  император
Вильгельм. Ведь  на  самой  вершине  нет  ничего,  кроме  магии. И  немногие
избранные  не торопятся разглашать эту маленькую тайну. Но  как раз поэтому,
друг  мой, не так-то просто взобраться  на самый верх.  Ибо  ты должен  быть
готов завести  дела или  с Тем, или с Другим, а для человека заурядного  это
нелегко. Рано  или поздно он прекращает свое восхождение и застревает где-то
посередине. Но я знал,  что в ту ночь я  был  готов  ко всему. Инцест -- это
врата к самым темным источникам власти, а мне уже в молодости предоставилась
возможность войти в них. -- Келли вздохнул. -- Это испытание заставило  меня
на долгие годы забыть о сексе.
     -- По вашей репутации этого не скажешь.
     --  Такую репутацию я приобрел позже. Но некоторое время я вел себя как
пай-мальчик.  Настоящий пай-мальчик.  Но  потом излечился от  этого.  Знаешь
почему?
     -- Почему?
     -- Леонора разорилась. А  во всем  виноват ее чертов католицизм. Она не
могла вздохнуть, пока  не решала, что святые сидят возле ее постели. Так или
иначе она потеряла в биржевых операциях  половину своего наследства, идиотка
проклятая!  И вдруг  оказалась  в весьма  стесненном материальном положении.
Прежде  Леонора не  брала у  меня  денег, но  теперь она  могла рассчитывать
только на проценты с оставшегося капитала. И тут выяснилось, что денежки для
нее важнее морали. В обмен на большую сумму наличными я получил полное право
заниматься воспитанием Деборы.  Впрочем, дочь и мать уже  давно не  выносили
друг  друга. Леонора  запихала ее в монастырскую  школу.  А теперь  у нас  с
Деборой появился свой дом.
     -- И что же? -- спросил я.
     --  Счастливые времена. -- Он отвернулся  и  посмотрел в сторону. -- Не
так-то  просто   говорить  об  этом.  Особенно   сегодня  ночью.  Но  я  был
по-настоящему  счастлив, пока  Дебора  не  вышла замуж  за Памфли.  Нет,  не
подумай,  мне  нравился Памфли, он чем-то  напоминал Мангаравиди. Но он  был
слишком  стар  для  нее  и  к  тому же нездоров.  Ладно,  не  будем касаться
печальных сторон всего этого.
     -- Дебора рассказывала, что Памфли был отличным охотником, -- сказал я,
просто чтобы поддержать разговор. На душе у меня было паршиво. Я не понимал,
закончил ли Келли свой рассказ или это только начало.
     -- Когда-то он  действительно был хорошим охотником. В медовый месяц он
повез ее  поохотиться в Африку, но  по джунглям Дебора лазила с егерем. Да и
поездка  была недолгой. Памфли плохо  себя чувствовал. Кроме того,  у Деборы
были сложности с Деирдре.
     -- Так она вышла замуж беременной?
     --  Боюсь,  что  да,  --  с   некоторым  раздражением  ответил  он.  --
Собственно, что ты хочешь выяснить? -- Казалось, он был готов забыть о своем
британском произношении.
     -- Хотелось бы знать, кто отец Деирдре.
     -- Неужели ты думаешь, что Дебора болтала об этом на каждом углу?
     И ее смерть вдруг вновь разверзла пропасть между нами.
     -- Что ж, эта  история и впрямь еще не закончена. И, наверное, не стоит
что-то утаивать от тебя, не так ли? -- И он насмешливо поглядел  на меня. --
Видишь ли,  к тому  времени,  когда Дебора перебралась под  мой  кров, я уже
разогнался в  полную силу. Когда  годами  живешь  один,  посвящая всего себя
собственной  душе  и  собственному  бизнесу,  просто   невозможно  не  стать
чертовски  богатым.  Понимаешь,  в такой  ситуации трудно удержаться  от все
новых и новых  афер. С одной  стороны,  у  тебя ясная голова. С другой -- ты
обманешь  ожидания массы  людей,  если  каждые полгода не будешь  отыскивать
какое-нибудь  новое сокровище,  они прямо-таки  умоляют  тебя  отыскать его,
умоляют  взять их деньги, их вклады, их лицензии на экспорт, взять их жен  и
дочерей -- они горят желанием отдать тебе все это. А ты скучаешь. Но богатый
человек не может позволить  себе скучать --  иначе его скука станет воистину
безграничной.  Поэтому  я  искал  новых  сфер  деятельности.  Купил  долю  в
еженедельнике,  думаю, ты знаком с человеком, который слывет  его издателем.
Но только слывет, поскольку издает  журнал один из нас. А ему достается  вся
слава.    Изрядный   мерзавец.    Эдакий    регулировщик    на    автостраде
капиталистического образа жизни.
     И Келли  ухмыльнулся  собственной  шутке, впервые  за  все  время давая
понять, что он пьян.
     -- Так вот,  занимаясь  журналом,  я заинтересовался тем,  что называют
"проблемами  правительства",  а правительство заинтересовалось  мною. Лондон
самое подходящее место для  твоей  штаб-квартиры, когда начинаешь заниматься
подобными  делами, -- насквозь прогнивший городишко. Там ты всегда  будешь в
курсе всех  интриг --  и европейских,  и американских.  Полагаю, я был тогда
одним из  ста самых влиятельных людей в мире. Сегодня  я уже не  сказал бы о
себе  этого.  Сегодня  все  вдруг стали  влиятельными. И  тут  в  моем  доме
появилась  Дебора.  Пятнадцать  лет,  полна  сил,  очаровательный  звереныш,
пухленькая,   ирландские   искорки  в  зеленых  глазах  и  грация  семейства
Мангаравиди.  Не  прошло  и  двух  дней,  как  она  притащила  в  дом  троих
большевиков -- студенты  меня  увидели,  -- я казался  им  воплощением  зла,
никогда  я  еще  не бывал  столь  неотразим.  "Ты  держался  с  ними  просто
изумительно, папочка", -- сказала Дебора, когда они убрались восвояси.
     -- Келли, мне все труднее слушать вас.
     --  Тогда не испытывай мое терпение. Тебе едва ли доставят удовольствие
рассказы о том, как она была хороша тогда. Да и я вовсе не намерен развивать
эту  тему. Я  хочу лишь  одного,  чтобы  ты дал обещание прийти на похороны.
Придешь?
     Я чувствовал  давление,  которое он оказывал на  меня, но никак не  мог
понять его подлинные мотивы. Чтобы заполнить паузу в разговоре, я  отхлебнул
еще джина и с шумом выдохнул воздух -- горячий, как в  метро в жаркий летний
полдень. И некий приказ проник в мое сознание сквозь  пелену опьянения: я не
должен  покидать апартаменты Келли, пока не выйду на  балкон и не пройду  по
парапету,  по  всем его трем сторонам. Желание выйти на  балкон  было  таким
сильным, что меня всего аж затрясло.
     -- Ты ведь придешь на похороны? -- снова спросил Келли.
     И  у меня возникло ощущение, будто нам вскоре предстояло встретиться  в
смертельном поединке в какой-нибудь темной аллее.
     -- Вы  так  ничего  и  не объяснили  мне.  Вы  долгие  годы  стремились
заполучить Дебору, ждали этого дня...
     -- Ну?
     -- А потом взяли и вернули ее в монастырь.
     -- Да, вернул.
     -- Получили ее спустя пятнадцать лет и сразу отдали обратно?
     -- Ну, не сразу. Она прожила в моем доме целый год.
     -- И вернулась в монастырь?
     -- Как раз началась война, и мне приходилось много ездить. Я решил, что
там ей будет спокойнее.
     -- Понятно.
     -- Послушай-ка, Стивен...
     -- Да?
     -- Если ты на что-нибудь намекаешь...
     -- Я просто считаю это весьма странным и неестественным.
     --  Ну, ладно,  --  сказал  он  с  глубоким  вздохом,  словно испытывая
облегчение  оттого, что я  вынудил его продолжить рассказ. -- Ты  прав. Было
тут  и  впрямь нечто весьма  неестественное.  Понимаешь,  Стивен,  мне  было
невыносимо  разлучаться  с  Деборой даже  на вечер, который она  проводила у
какой-нибудь из своих подружек, а если она оставалась там ночевать, я звонил
родителям в час ночи и осведомлялся о  ее здоровье. Если  несчастная малышка
отправлялась  на концерт с каким-нибудь приятелем, меня терзали кошмары. Мне
казалось,  что  все  это  потому,   что  она  только  что   из  монастыря  и
соответственно очень неопытна. Господи, я ревновал эту девочку куда сильней,
чем в свое время Бесс. И вот однажды вечером  сбылись все мои страхи. Дебора
вернулась  домой с вечеринки  на двадцать  минут позже, чем обещала. Я был в
такой  ярости, что чуть было не рассчитал шофера. Потащил ее  наверх, наорал
на нее, Дебора  попробовала возражать, и я ударил ее. И она разрыдалась. И я
схватил  ее, сжал в объятиях, поцеловал в  губы, сунул  ей в рот  язык... --
Кончик языка высунулся из уголка его рта. -- И затем отшвырнул ее от себя. Я
думал,  меня  хватит  удар...  Но  она  подошла   и  вернула  мне   поцелуй.
Представляешь, какой ужас?
     Но то, что витало сейчас в воздухе, не  было похоже на ужас. Это больше
походило на напряжение, которое вызывает у вас  шутка,  способная изобличить
самого шутника или того, кто ей внимает. Келли посмотрел на меня и сказал:
     --  Я  ушел  от  нее.  Заперся у  себя в  комнате.  Самые  разные мысли
одолевали меня. Самоубийство. Убийство.  Да, я думал и  о  том, что способен
убить ее. Впервые  за  пятнадцать лет утратил  самообладание.  А  потом мною
овладело бешеное желание пойти к ней, я буквально скрежетал зубами, в паху у
меня трепетал клубок змей. Словно сам Дьявол посетил меня в  это мгновение и
завладел моей  душой,  поверь  мне, я  чувствовал его запах,  от  него пахло
козлом, и это  было невыносимо. "Избави мя,  Господи!" -- взмолился я, и тут
же ощутил сильнейший порыв подойти к окну и броситься вниз. Словно я получил
знамение свыше. --  Келли на  секунду остановился. -- Я находился на  втором
этаже,  совсем  невысоко от земли. Так что  прыгать мне пришлось бы футов  с
шестнадцати или чуть больше. Ничего героического.  Более того,  я понял, что
просто  сломаю  ногу.  Но даже если бы Царствие  Небесное ожидало  меня  там
внизу, я все равно не решился бы прыгнуть. Видишь  ли, мне случалось  играть
втемную со множеством людей, способных перерезать тебе глотку, и это меня не
пугало, всю жизнь у  меня были железные нервы, но тут  я был -- знаешь такое
выражение  Кьеркегора,  да  ты его  наверняка знаешь,  --  я был в страхе  и
трепете. Я стоял у окна целый  час. И чуть не выл от собственной трусости. А
похотливый козел не оставлял меня в покое: "Она у себя, -- шептал он мне. --
Она в постели, она ждет тебя, Освальд". А я отвечал: "Избави мя, Господи!" И
наконец  я услышал,  как некий голос отчетливо произнес: "Прыгай! Это утолит
твое желание,  дружище.  Прыгай!"  Бог, как видишь, по  отношению ко мне  не
лишен  чувства  юмора.  "Господи, --  взмолился я, -- уж лучше я откажусь от
Деборы".  И  бесхитростная  мысль  посетила  меня:  "Позволь  мне,  Господи,
отправить ее обратно в монастырь". И стоило  мне это  подумать, как я понял,
что я отрекся от Деборы. И наваждение исчезло.
     -- И вы вернули ее в монастырь?
     -- Да.
     -- И отреклись от собственной дочери?
     -- Да. Ну, а  теперь понимаешь,  поч