х случайно оказались в
ночное время на улице, другие, хотя и шли по известным работникам
угрозыска адресам, совершенно не были похожи на разыскиваемых бандитов, и
их непричастность к преступлению вскоре устанавливалась.
   Из задержанных за весь вечер только один человек в матросской форме, по
мнению Афоничева, действительно представлял интерес. И хотя мальчики не
опознали его, Василий Николаевич распорядился поместить задержанного в
камеру. Единственный аргумент, которым руководствовался инспектор,
заключался в том, что красноармейцы, конвоировавшие задержанного на
Лиговке матроса, по дороге к управлению были кем-то обстреляны.
Неизвестный из подворотни дома произвел несколько револьверных выстрелов.
Красноармейцы ответили огнем из винтовок, и злоумышленник поспешно скрылся
в одном из проходных дворов дома.
   Предположение, вытекавшее из этого инцидента, было весьма просто:
кто-то пытался освободить задержанного.
   А раз так, значит кому-то невыгодно, чтобы матрос оказался в руках
представителей власти. Вот почему необходимо было тщательно проверить эту
личность.
   Человек в матросской форме назвался Резниченко. Обнаруженные при личном
обыске справки о ранении подтверждали это. Он числился в отпуске по
ранению и нигде не работал. Первый допрос раненого матроса был
прощупывающим, поверхностным и почти не дал никаких результатов.
Резниченко отрицал какую бы то ни было связь с преступным миром.
   - Почему не служите? - задал вопрос Афоничев.
   - Было время - служил. А сейчас - вот, - матрос расстегивает брюки-клеш
и тычет пальцем в слой бинтов на бедре, - еще от ранения не оправился. Это
и из документов видно...
   - Где получили ранение?
   - Известно где, в бою.
   - Не морочьте голову! В раком бою? На чьей стороне воевали? - повышает
голос Афоничев..
   Матрос спокойно отвечает и на этот вопрос. Он начинает рассказывать
длинную историю о службе на "Петропавловске", о своих бесспорных заслугах
перед родиной и, наконец, удрученно понурив голову, жалуется на свою
судьбу:
   - А теперь вот, когда за общее дело потеряно здоровье, мне никто не
поможет. Работу посильную не найти... Опять же - образование малое...
Конечао, задерживать и допрашивать многие могут...
   - Где вас задерживали до этого?
   - Как где? На улице обычно. Дальше этого, слава богу, не доходило.
Как-то у Нардома меня проверяли, другой раз - на Невском. Да что с меня
возьмешь - гол как сокол...
   В голове Василия Николаевича роятся сомнения. Трудна все-таки служба
угрозыска. Попробуй раскуси, кто перед тобой. "Может, действительно матрос
невиновен, и я зря нервирую больного человека? Но тогда кому понадобилось
обстреливать наряд и с какой целью? Спросить у него сейчас об этом? Нет,
подожди, Вася, не торопись.
   Оставь на свой риск матроса до утра. Ведь даже то, что сказал этот
молодец, не перепроверено". И Афоничев твердо решает не выпускать матроса
до утра. Вдруг окрепнет часовщик, тогда возможно будет провести опознание,
а может быть...
   Уже поздно. Василия Николаевича клонит ко сну.
   Присел на минуту за стол, и веки сами собой смыкаются.
   А тревожная дума не покидает его. На мгновение он даже представляет
матроса с пистолетом в руке перед беззащитными людьми. Может ли совершить
преступление сидящий перед ним человек? Трудно сказать. Пожалуй, надо пока
отправить Резниченко в камеру и связаться по телефону с больницей. Пусть
сотрудник попытается узнать у Содикова: хорошо ли он запомнил матроса? Что
было написано на ленте бескозырки? Сможет ли он опознать кого-нибудь из
грабителей, в особенности матроса?
   Дверь кабинета неожиданно раскрывается. На пороге - угловатая фигура
Саши Крамера, инспектора общего отдела уголовного розыска.
   - А-а-а! Старый знакомый, не забываешь нас. Или натворил чего? -
запросто обращается он к матросу.
   - Откуда вы его знаете? - вмешивается Афоничев.
   - Да как-то во время облавы у Нардома он мне попадался. Раненный в
бедро?
   - Так точно! - подскакивает с места матрос.
   - Ну, конечно, он. Фамилия его, дай бог памяти, Резченко, - вспоминает
Крамер.
   - Резниченко, товарищ начальник, - поправляет сияющий матрос.
   Но Крамер не расположен втягиваться в бесплодный, по его мнению,
разговор. Он кладет на стол перед Афоничевым сводку и исчезает за дверью
так же неожиданно, как и появился.
   - Я вас отпускаю, - чертя замысловатые вензеля на бумаге, заявляет
Василий Николаевич и, уловив вздох облегчения, вырвавшийся ив груди
матроса, добавляет: - Но уже давно наступил комендантский час, и вам по
улице не пройти. Останетесь у нас до утра.
   Резниченко заметно меняется в лице, подозрительно, в недоверием смотрит
на дежурного:
   - Зачем же до утра?
   - Так нужно! - обрывает Афоничев и вызывает конвойного.
   До двери задержанный идет спокойно, не проявляя признаков волнения. И
только переступив порог, резко оборачивается и беспокойным взглядом
сверлит Афоничева. В глазах тревога и немой вопрос: "А вы не передумали?
Может быть, отпустите, что вам стоит?" Василий Николаевич молчит. Дверь
закрывается. Тогда он медленно снимает трубку и звонит в больницу, просит
к телефону сотрудника угрозыска, дежурящего у постели пострадавшего.
   - Как больной? - спрашивает без всяких вступлений. - Уснул, говоришь?
Скажи-ка, что он тебе о матросе рассказывал? Ну, какой он из себя, что
написано на околыше бескозырки, может ди опознать его? Что?.. Не говорил?
Так о чем же тогда ты с ним беседу вел, - о соленых огурцах, что ли..
Ладно, имей в виду, как только больной придет в себЯу сразу выясли эти
вопросы и позвони мне.
   В соседнем кабинете, вплотную прижавшись друг к другу, на кожаном
диване спят мальчики. Василий Николаевич все еще не решается отпустить их
домой, - вдруг доставят задержанных, кто их опознает? Ребята -
единственные, кроме потерпевшего, свидетели, поэтому приходится оставлять
их до утра. С родителями Афоничев договорился еще с вечера. Раз надо,
говорят, пожалуйста, мы понимаем ваше положение. Сознательные граждане
попались. Не каждый согласится оставить в милиции детей, да еще с ночевкой.
   Проходит еще час. В городе тихо. На столе дежурного изредка дребезжит
звонок телефона, но задержанных больше не приводят. Голова дежурного опять
клонится вниз. Чтобы прогнать сон, он поднимается из-за стола и ходит
взад-вперед по просторной комнате. За день здесь изрядно натоптали. Пол
грязный до черноты, под ногами валяются окурки, горелые спички, клочья
бумаги. Нетерпимый к беспорядкам, Василий Николаевич хмурится, что-то
обдумывает.
   - Селиванов! - кричит он камерному. - Неси шваб* ру и быстренько
подмети пол, слышишь?
   А Селиванов все слышит, но не отзывается. Пригрелся на мягком стуле, да
и нет особой охоты браться за неприятное занятие. Наконец, после
повторного напоминания, он, позевывая, неторопливо приходит в дежурную
комнату. С мокрой швабры падают капли воды. Побрызгав из ведра, он
приступает к уборке. Неторопливо, молча подметает. Афоничев не то чтобы
чувствовал себя виноватым, но пожалел пожилого милиционера.
   - Ну как там матрос, дрыхнет небось? - первым нарушает он молчание.
   - Не спит, товарищ инспектор. Даже не прилег. Все время сидит на нарах,
думает о чем-то.
   - О чем он, по-твоему, должен думать?
   - Откуда мне знать? Беспокоится о чем-то... К нам ведь за будь здоров
не попадаются, - рассудительно отвечает Селиванов.
   - Беспокоится? - повторяет дежурный.
   - Известное дело. Попал голубь в силок...
   Василий Николаевич присел за стол, задумался.
   Когда Селиванов покончил с уборкой, Афоничев решительно встал и совсем
неожиданно для камерного снова велел привести задержанного в дежурку.
   Матрос нехотя переступил порог и злыми глазами уставился на инспектора.
Не даете, мол, и ночью покоя.
   - Что невесел? - осведомился, выступая навстречу, Афоничев.
   - Ничего. Что ты меня, больного... - начал было матрос, но не успел
договорить.
   - Молчать! Здесь уголовный розыск, а не притон, и "тыкать" я не
позволю! А вот шапочку нужно снимать обязательно, когда на допрос
приходите...
   Задержанный чуть заметно побледнел. Левая бровь приспустилась на глаз.
Он медленно стащил с головы бескозырку и коротким движением руки бросил ее
в самый угол на вытертую до блеска широкую скамейку. Сам же сел на стул,
плотно сжимая губы. Ни на один вопрос инспектора он не ответил. Сидел,
устремив тупой взгляд на массивную чернильницу.
   Вскоре из приокрытой двери дежурной комнаты до камерного донесся голос
инспектора:
   - Уведите!
   Селиванов молча увел матроса. При этом никто не заметил, что черная
бескозырка осталась лежать на скамейке. Только часа в три ночи Афоничев
наткнулся на нее.
   Прошел в угол, взял в руки. Взгляд скользнул по золотым буквам на
ленточке: "Петропавловск". Как относится к этому кораблю задержанный? А
может, он и в глаза не видел его? А что, если пойти по этой дорожке: пусть
расскажет все, что знает о корабле и его людях, а потом навести справки в
Адмиралтействе. Если он не служил на корабле, то наверняка запутается или
вообще напорет чушь несусветную...
   Он повертел бескозырку в руках и собирался бросить ее на скамейку, но
одна деталь была подозрительной и поразила инспектора. Сукно на головном
уборе матроса было старое, изрядно вытершееся, тогда как ленточка
поблескивала свежей позолотой. Открытие интересное. Не отдавая себе
полного отчета в действиях, Афоничев скорее машинально, чем сознательно,
сжал околыш бескозырки и приподнял ленту. Под ней оказалась другая, и тоже
с надписью: "Гавриил". Дрожащими руками Василий Николаевич отдернул
"Гавриила" и прочел: "Достойный".
   Какое-то время Афоничев остолбенело взирал на эту вновь открывшуюся,
такую нужную ему надпись, не смея поверить в успех. Затем он быстро
переменил ленточки, оставив сверху ту, на которой значилось "Достойный", и
помчался в соседний кабинет к ребятам. С трудом он растолкал безмятежно
спавших мальчиков. Прежде чем проводить опознание, Афоничев угостил их
крепким чаем.
   Не выдавая секрета, сообщил ребятам, что им нужно будет взглянуть на
одного задержанного матроса. При этом Василий Николаевич не сказал, что
ребята еще вечером видели его.
   Резниченко и не думал спать. На этот раз Афоничев сам зашел к нему в
камеру. Задержанный сидел на низких нарах, опустив голову.
   Однако теперь уже сомнения Василия Николаевича остались позади. Он
знал, что перед ним не такой уж безобидный субъект, каким представлялся до
сих пор.
   - Пошли. Напутал ты там много во время допроса.
   Не все сходится. Необходимо выяснить, - спокойно начал Афоничев,
показывая кивком головы на дверь.
   Матрос равнодушно подчинился. На этот раз он был сговорчивее и охотно
устраняя "неточности" данных ранее показаний. Слушая его, нельзя было и
заподозрить, что всего час назад этот человек был нем как рыба. Беседа не
заняла много времени. По команде инспектора задержанный медленно встал со
стула, с напускным безразличием окинул взглядом добрую дюжину протоколов,
разложенных на столе, и повернулся лицом к двери. Когда он сделал первый
шаг, Василий Николаевич неожиданно надел на его голову бескозырку:
   - Шапочку забыли давеча.
   Ответа не последовало. Резниченко потуже нахлобучил бескозырку и в
сопровождении самого инспектора вышел в коридор. Ребята, посаженные там на
скамейку в углу, увидев матроса, разинули рты от неожиданности.
   - Он, - заявили мальчишки в один голос, когда их пригласили в дежурную
комнату. Как и предполагал Афоничев, дети хорошо помнили надпись на
бескозырке и по ней начинали "опознание". А теперь вспомнили и лицо
матроса.


                                     7

   Во второй половине ночи в особняке на Михайловской площади закипела
работа. Большую часть сотрудников сняли с засад. Других вызвали из дому.
Пока люди в предчувствии настоящего дела оживленно переговаривались,
начальник угрозыска вместе с Афоничевым вновь допрашивал Резниченко.
Матрос, еще будучи в камере, по отдельным фразам, доносившимся из
коридора, почувствовал приближение опасности. Интуиция подсказывала ему,
что сотрудники угрозыска сумели добыть какую-то новую улику против него.
Он внутренне готовился к борьбе, но определенно не знал, с какой стороны
на этот раз к нему подступятся. Так оно и вышло. Удар оказался неожиданным.
   Задержанный слегка вздрогнул и побледнел, когда Кишкин ткнул пальцем в
обновленную надпись на околыше бескозырки. К такому неожиданному повороту
дела он был совершенно не подготовлен и на мгновение растерялся.
   - Я... да нет... как же...
   - А вот все так же, - в тон ему ответил Афоничев. - Говори все
начистоту, а если собьешься, мы тебе подскажем. Думаешь, зря всю ночь у
нас столько людей работало?
   - У вас нет доказательств против меня. Никаких абсолютно. А другую,
нужную вам ленту на бескозырку вы сами нацепили. Для этого и шапку
оставили в комнате после второго допроса! Вот так.
   - А вам известно, что часовщика с Озерного переулка удалось спасти? Он
жив, - неожиданно заговорил молчавший Кишкин.
   - Как жив? - не вытерпел лобового вопроса Резниченко. Но тут же понял,
что проговорился, и замолчал.
   Потом провел по потному лбу рукавом и, стараясь казаться равнодушным,
спросил: - Да о ком вы говорите? Я ничего не понимаю. При чем здесь
Озерный переулок и какой-то часовщик? Я нигде не был, тем более никого не
убивал...
   - А разве мы говорили об убийстве?
   Опять наступило молчание. Работники угрозыска понимали, что сейчас
самый благоприятный момент для разговора.
   - Мы вас и не обвиняем. Это сделали ваши дружки.
   - Дружков не имею. Не успел обзавестись...
   Резниченко явно нервничал. Он все чаще останавливался на полуслове и,
быстро вытирая платком вспотевший лоб, просил дать время подумать.
   - Не думать, а придумывать, - поправлял Кишкин. - Не советую. На флоте
это не принято. Между прочим, можно и штатскому одеться моряком.
   Этот намек особенно болезненно переживает матрос.
   А когда ему заявили, что поедут на квартиру, где он снимает угол, и
проведут обыск, задержанный совсем сник.
   Он молча сидел, пригнув голову, безвольно положив на колени крепкие
руки. В комнате на какое-то мгновение наступила тишина.
   Кишкин в ожидании ответа катал по столу толстый карандаш, но не торопил
матроса: сочинять новую версию ему уже поздно, в старой же подозреваемый
окончательно запутался, - слишком неожиданны и весомы были улики против
него.
   Прежде чем заговорить начистоту, Резниченко с жадностью выпил два
стакана воды, вытер ладонью губы и медленно начал:
   - Когда я дезертировал с корабля, то ни о чем таком особом не думал.
Решил податься в деревню, уйти в лес, смастерить землянку и ожидать
установления мира. Но в наше время даже пустяковый план далеко но всегда
легко выполним. Очутившись на берегу, я прежде всего столкнулся с голодом.
Моя знакомая, у которой я отсиживался первое время, через три дня
откровенно заявила, что в дальнейшем не может меня кормить. Я должен был
или убраться на все четыре стороны, или же приносить в дом продукты хотя
бы для себя, а лучше и для нее.
   Переодевшись в штатское, я пошел на вокзал в надежде заработать на
разгрузке вагонов. Там-то я и встретился впервые с Митькой-Джоном. Так его
звали все. Фамилию и до сих пор не знаю. Дня два он присматривался ко мне,
а на третий пригласил составить ему компанию по случаю "заработка". В моем
положении деваться было некуда, и я принял приглашение. На квартире, куда
привел меня Джон, оказался еще один человек - Федька Мальчик.
   Я без труда определил, чем занимаются эти люди, но у меня не хватило
силы воли отказаться от их предложения.
   Слишком маленький был выбор: лесная землянка с одиночеством или новые
друзья. Я избрал второе, предупредив Мальчика и Джона, что даже для
запугивания никогда не возьму в руки оружия. Главарем был Федька, и он
принял мои условия. Они очень рассчитывали на мою физическую силу. Так я
начал снимать одежду с людей, выворачивать их карманы, ломать двери и
сундуки... Но ни единого раза я не ударил свою жертву. Все убийства и
избиения дело их рук. В особенности Мальчика...
   Резниченко рассказывал быстро и торопливо, словно боялся, что его
прервут раньше времени. Кишкин и инспектор понимали его душевное состояние
и не задавали вопросов. Афонячев даже запись показаний прекратил.
   Только изредка, чтобы отметить новый факт, выводил на листе несколько
слов да ставил номер над каждым абзацем.
   - Как-то в конце зимы, - продолжал Резниченко, - в парке нам попался
один человек, бывший офицер. Сняли мы с него приличную меховую шубу,
сапоги, часы золотые взяли. Тогда Федька Мальчик, по привычке, хотел
расправиться с ним, чтобы не оставлять свидетелей, - у него такой закон.
Офицер почувствовал, чем пахнет дело, и пошел на хитрость. А может, он и
не хитрил, - просто ему нужна была рабочая сила. Он заманил нас на Большую
Дворянскую, обещал дать много денег, но...
   - Что "но"? - в первый раз прервал матроса Кишкин.
   - Деньги он только пообещал, а дал совсем мало, зато поручил нам
взорвать водопроводную станцию на Петроградской стороне.
   - И вы согласились на это?
   - Допустим, моего согласия там не спрашивали. Все переговоры вел
Мальчик. Мы с Джоном в этом деле были сбоку.
   - Когда вы узнали, что речь идет о взрыве водопроводной станции?
   - После того, как я ночью побывал с Мальчиком на территории станции...
Утром там начались взрывы.
   - И большой куш вы за это получили? - тихо спросил начальник уголовного
розыска.
   - Я уже сказал: нам обещали большую сумму денег, подробно договаривался
Мальчик. Но в назначенное время офицер не пришел. Тогда Джон попытался
встретить его на Большой Дворянской и либо получить деньги, либо
прикончить его, как это делали со всеми, на кого мы нападали. Но он не
смог сделать ни того, ни другого. Офицер куда-то бесследно исчез.
Квартира, на которой он договаривался с нами и давал задаток, оказалась
"на крючке".
   Джон постарался уйти оттуда незамеченным. А спустя несколько недель там
поселились люди, ничего об офицере не знавшие.
   - Лейчикова тоже они убили? - из тактических соображений Кишкин хотел
показать матросу, что его он не считает убийцей.
   - Одна фамилия мне ничего не говорит. Нужны подробности. Хотя,
постойте... Лейчиков? Это не тот, что еще в старой полиции работал? -
спросил матрос испуганно.
   - Тот.
   - Да, это дело их рук. Мы втроем возвращались както с одного дельца.
Там обошлось все тихо и без жертв.
   Уверен, что заявок от пострадавших к вам не поступит.
   У одной графини Мальчик позаимствовал кое-что из женского гардероба.
Это был подарок для. его. новой любовницы. Идем мы по улице ночью, зашли
во двор передохнуть. И вдруг этот полицейский вырос перед нами как из-под
земли. Мальчику он был знаком давно: Лейчиков, как после рассказывал
Федька, дважды ловил его с поличным и сажал в тюрьму. Последний раз перед
самой Февральской революцией. При встрече они тотчас узнали друг друга.
Оба схватились за пистолеты... Мальчик оказался проворнее, а Лейчиков
замешкался и... ваших нет1 Остался лежать бедняга во дворе с простреленной
головой...
   Резниченко умолк и снова вытер ладонью вспотевший лоб. Носовой платок
давно уже был мокрый. Кишкин тем временем написал на клочке бумаги
несколько слов и пододвинул записку к инспектору. Афоничев прочитал:
"Людей живо в машину" - и поспешил выйти из кабинета.
   - Много на Озерном взяли? - равнодушно спросил Кишкин у матроса, когда
за инспектором закрылась дверь.
   - Тысяч около двадцати наличными, ну и вещички кое-какие, - тихо
проговорил Резниченко, глядя в одну точку на полу.
   Он заметно сник. Видимо, он надеялся, что после такого чистосердечного
признания к нему проявят особый интерес, будут скрупулезно добиваться
подробностей. На самом же деле ничего этого не случилось. Инспектор вышел,
а начальник после одного вопроса стал мрачным и неразговорчивым. Тогда
матрос заговорил сам.
   Теперь речь е