нтральную улицу, они уверенно зашагали вперед.
   У сельмага сторож с двустволкой за плечами вышел на дорогу и попросил у
Робинзона закурить. Отказать нельзя, с неохотой он остановился.
   - А вы никак инженер? - спросил вдруг сторож, часто посасывая еще не
разгоревшуюся папиросу. - На кирпичном вас давно ждут.
   - Что-то в этом роде, - неопределенно промычал Робинзон. - Ну, пока,
отец. Торопимся мы.
   На спуске к озеру стоял старый, вросший в землю почти по самые
подоконники домик. Когда Раиса открыла калитку, их облаяла поджарая,
неопределенного цвета дворняжка. Увидев, что пришельцы не обращают
внимания на ее лай, она благоразумно замолчала, осторожно подошла к людям
и принялась обнюхивать чемоданы. Скрипнула ржавыми петлями дверь. На
порожек дома вышла пожилая женщина в меховой безрукавке. Она не проявила
никаких признаков радости или недовольства и долго щурилась, подставляя
ладонь козырьком ко лбу, стараясь получше рассмотреть гостей.
   Раиса подошла вплотную к ней и заговорила.
   - Райка?! - удивленно вскрикнула старуха. - А я уж и ждать перестала,
думала, опять ты в свою Середнюю Азию подалась. Ну, заходите, заходите, я
человек гостеприимный...
   - Роман, - назвался Робинзон, пожимая ладонь хозяйки, и поспешно юркнул
в узкую дверь сеней.
   - Агриппина Тарасовна, - ответила женщина. Она не очень дружелюбно
посмотрела ему вслед и шепотом спросила у Раисы: - Муж али так, временный?
   - Трудно сказать, Агриппина Тарасовна. Знакомы давно... живом...
   - Коли трудно, значит, временный. Это уж так, - твердо заключила
хозяйка. - Много их на вашу голову, пока вы молоды да интересны, -
продолжала неприязненно бубнить она. - А у моей Женьки опять убег, подлец.
И на ребенка не платит. Схоронился где-то, как вша под струпом. В который
раз милиция разыскивает сукинова сына.
   Старуха была тунеядкой. В каждой фразе ее звучала жалоба: плохо
живется, одна среди подлецов, которые только и стараются насолить ей на
каждом шагу, испортить и без того горькую жизнь. Вот в течение нескольких
лет никак не может выхлопотать пенсию. Везде сидят чинуши и бюрократы,
мошенники и взяточники.
   К ним идти на прием надо с сотней в кармане, а где их возьмешь при ее
настоящем положении?
   - Надолго пожаловала? - поинтересовалась хозяйка.
   - Как примешь.
   - Чем богата, тем и рада. Однако багаж у вас справный. С заработков
вернулись? - сменила тему разговора Агриппина Тарасовна.
   Сагидуллина умышленно пропустила этот вопрос мимо ушей. Ей была знакома
жадность хозяйки до чужого добра. Попробуй поддержи этот разговор, она
станет допытываться, что лежит в чемоданах. А что там лежало, Раиса и сама
толком не знала.
   Хозяйка принялась растапливать плиту. Раиса тоже пошла в тесную кухню,
стала чистить картошку. Робинзон, оставшись один в комнате, попытался
открыть украденный им в поезде чемодан. Но замки были прочными и никак без
ключа пе открывались. Тогда он взял из-под шкафа топорик и взломал их. В
чемодане оказалось несколько тельняшек, две пары флотских брюк - одни
суконные, другие из белой парусины, рабочие, мужские ботинки фабрики
"Скороход", альбом с фотографиями, черная шапка-ушанка... Под конец
Робинзон извлек три банки консервов и завернутую в полотенце бутылку
"столичной".
   Когда хозяйка ушла за водой, он тут же поспешил нарядиться в полосатую
тельняшку. Но главное, что его обрадовало, это документы на имя
демобилизованного матроса Сапунова Виталия Даниловича. Смущала только
разница в возрасте, но при удобном случае можно использовать и такие
документы. Он сунул в горящую топку плиты альбом с фотографиями, выставил
на стол водку, положил консервы.
   - Я говорил, нас ждет удача. Так оно и есть. Смотри, Раюха, как
подвезло.
   - У кого удача, а у кого...
   - Э-э-э! Да ты, я вижу, недовольна? В чем дело?
   Она, не оборачиваясь, продолжала смотреть в окно и на ощупь чистить
картофелину. Поднявшийся от озера туман закрывал восходящее солнце. В эту
минуту ей вспомнилось, как она после окончания десятилетки жила на-берегу
Каспийского моря. Там познакомилась с матросом срочной службы. Это было
хорошее, безмятежное время в ее жизпп. Костя, так звали матраса, получал
одни раз в неделю увольнительную. Они гуляли по городу, ели мороженое,
ходили в кино и на танцы. Сейчас эти картины у,ке выветрились из памяти, и
она вспоминала их смутно. Залегло в памяти другое, более нежное и близкое,
- расставание. Однажды она цровожала Костю к пристани, когда до конца
увольнения оставались считанные минуты. Стояли вдвоем на излюбленном своем
бугорке и смотрели на морс.
   Безбрежной и радостной казалась им жизнь. С моря дул сильный ветер. Ее
косы перепутались с лентами бескозырки. И когда Костя сделал шаг в сторону
пристани, его головной убор свалился, повис у нее на груди в косах. Они
увидели в этом хорошее предзнаменование...
   Впервые она перешагнула порог тюрьмы, когда с Костей была в ссоре.
Злость, безразличие к окружающим, протянутая рука "помощи" со стороны
однокашников. Два или три вечера с вином и мальчишками и... тюрьма. Как все
быстро делается, когда ты молод и беспечен!
   Костя демобилизовался, узнал, где она находится, писал письма, ободрял,
предлагал помощь. А ей было невыносимо стыдно. В единственном письме,
которое она решила после долгих колебаний написать ему, Раиса просила
Костю лишь об одном - забыть навсегда старое.
   Она считала себя утратившей всякое право на его любовь.
   Ее срок (один год. лишения свободы) подходил к концу. И в это время
Костя нагрянул в тюрьму. Несмотря на уговоры подруг, она отказалась от
свидания...
   - Зря ты матроса обидел, - сказала она со вздохом, повернувшись наконец
от окна.
   - Ах вот где собака зарыта! - жестко ответил Робинзон и по привычке
скривил рот.
   Она подняла глаза. Неприязнь к этому человеку усиливалась. Со
скривленным ртом, из которого выглядывали прокуренные остатки желтых
зубов, он был похож на огрызающегося пса.
   - Тебе чистюлькой захотелось быть, да? - издевательским тоном продолжал
он. - Как говорится, по грязи пройти, а ног не испачкать? Тогда какого
черта ты со мной снова спуталась?! - взревел он. - Я ведь за шесть лет
тюрьмы не заслужил ученую степень. Квартиру и оклад тебе не сулил! Да еще
пять лет по рогам имею, это не фунт изюма, Ранетка!
   Она вздрогнула:
   - Не зови меня так, Роман.
   - Нет, буду называть. Назло буду! Для меня ты была Ранеткой, ею и
останешься. А если тебе жаль каждого фраера, то чего ж ты вчера сбежала от
тихарой?
   Пошла бы с ними, рассказала обо всем, покаялась.
   "Чистосердечное признание смягчает вину". Об этом тебе не меньше моего
толковали, должна зпать цену таким речам!
   - Какой ты грубый, Роман, - обиделась она.
   - Может быть. Но жизнь еще грубее. За впешпим лоском культурненьких
прячется куда большая, чем у меня, грубость. Вот мы взяли хату этого
докторазубника. Что же on - честным трудом все нажил?
   Так я и поверил, держи карман шире. А я работаю первобытным способом.
Ну и вот что еще я тебе скажу: парадом командую я! И не смей мне перечить!
   Робинзон покосился в окошко. Хозяйка с ведром воды подходила к калитке.
Уже притихшим голосом он пе сказал, а приказал:
   - И больше не лезь ко мне со своей моралью, слышишь? Сыт по горло! Под
расписку мораль получал тринадцать лет. С меня хватит! Не послушаешься -
пепяй на себя... Чего она скрипит? - с досадой поморщился он, когда дверь
соней с визгом повернулась на петлях, пропуская хозяйку.
   - Скрипит, - согласилась Раиса - Она напоминает женщинам об их
одиночестве.
   - А мне она напоминает тюрьму, где каждая дверь - предупреждение.
Сейчас я ее успокою.
   Робинзон подошел к столу, отковырнул ножом кусок сливочного масла и
вышел в сени.
   Втроем они легко и незаметно выпили бутылку "столичной". Старухе
понравились консервы, она уже скребла вилкой по дну второй банки. Робинзон
навалился на соленые грибы. Ему доставляло большое удовольствие брать
грузди полностью, но разрезая на куски.
   Смачно шевеля массивными челюстями, он кивнул в сторону пустой бутылки,
посетовал:
   - Маловато прихватил, недотепа! Придется в магазин сбегать.
   - Зачем же в магазин? - засуетилась Агриппина Тарасовна. - Вы дайте мне
денег, а я к Гаврилычу схожу. У него водочка отменная, не чета
государственной.
   Эту, говорят, теперь изготовляют пз отводов древесины да из нефти...
Химичат все. Фу, дрянь какая. А денежки дерут немалые.
   - Это верно, мамаша, - согласился Робинзон. - Вот мы, грешные, на это
дело свои трудовые и тратим, - добаггил он, вытаскивая из кармана пухлый
бумажник.
   Вскоре Агриппина Тарасовна принесла массивную черную бутылку из-под
шампанского. Опа вытащила ее из-за пазухи, любовно вытерла фартуком и с
гордостью поставила на середину стола. Робинзон по давней привычке
подбросил тяжелую бутыль в воздух, ловко поймал ее в левую руку и стукнул
по дну мощной ладонью.
   Пробка легко вылетела. Пахучая мутноватая жидкость с бульканьем
полилась в рюмки.
   Пить самогон Раиса наотрез отказалась. Она только взяла рюмку за пожку
и долго просматривала ее на свет, думая о чем-то своем. Глаза ее заметно
осоловели. Бессонная ночь и выпитая водка делали свое дело. Вскоре ей
стало все безразлично. Как во сне, она слышала обрывки фраз из разговора
Робинзона с хозяйкой. Те, казалось, перестали ее замечать.
   - Крепка, сволочь... - говорил Робинзон, глотая большими дозами самогон.
   - Потому из чистого сахара, - хвасталась Агриппина Тарасовна.
   - Да?
   - Ага. И лучше и дешевле. Из килограмма песку литр получается.
   - Коммерция, ничего но скажешь. Капитал можно нажить...
   Взгляд Раисы остановился на узорчатом одеяле. Она поднялась из-за
стола. Пошатываясь, направилась к никелированной кровати. Не говоря ни
слова и не стесняясь присутствия Робинзона, стала раздеваться. Агриппина
Тарасовна поспешно постелила постель и благоразумно удалилась по своим
делам. Сразу же Раиса почувствовала рядом с собой жаркое тело Робинзона.
   Она потянулась к нему руками, крепко обвила шею.
   ...Проснулся Робинзон только после обеда. Долго но мог понять, где он
находится. Низкий, выбеленный:, известью потолок походил на барачный. Но
стены били оклеены розовыми обоями. В углу на полочке блестел позолотой
скорбный лик божьей матери. Рядом на подушке спала Раиса. Лицо ее стало
нежно-розовым, губы полуоткрыты в довольной улыбке. За топкой перегородкой
кто-то разгогаринал. Робинзон насторожился.
   - ..не инженер он. Моряк. Служил во флоте.
   По голосу Робинзон узнал Агриппину Тарасовну и вспомнил, где находится.
   - Староват для моряка. Со службы помоложе возвращаются, - возражал
другой, тоже женский, голос.
   - Милая, так он же офицер, понимаешь? А офицеры, они всегда дольше
рядовых служат. Представительный такой мужчина, культурный, - продолжала
хозяйка.
   "Неспроста все это", - забеспокоился Робинзон. И как бы подтверждая его
подозрения, другой женский голос согласился:
   - Да, да. Такие люди всегда культурные. Ну, я пошла. До свидания,
соседка.
   И тут Робинзон пожалел, что смазал петли дверей в сенях. Тихо
приподнявшись на локте, он выглянул в окно. Двор пересекала женщина
помоложе хозяйки, в мужском пиджаке и резиновых сапогах. Открывая ветхую
калитку, она подозрительно обернулась.
   Этот визит обеспокоил Робинзона.
   - Кто это у вас был? - спросил он у Агриппины Тарасовны, прикидываясь
только что проснувшимся.
   - Соседка заходила. Гречневой крупы в долг просила, а у меня у самой
греча кончилась, - пояснила хозяйка.
   - А с кем она живет, соседка? - не унимался Робинзон.
   - Муж у нее сторожит магазин да двое внуков. Дочка с зятем на целину
подались, партийные...
   Всплыл в памяти старик с ружьем. "Как же так? Сторожит магазин, а крупой
не запасся. Что-то тут не того". Робинзон сладко потянулся, откинул одеяло
и босиком прыгнул на пол. Подозрительность не давала ему покоя. Ехал
отдыхать, а приходится нервничать.
   К вечеру он увидел недалеко от дома сторожа. О чемто разговаривая с
человеком в сером плаще, сторож, как показалось Робинзону, дважды ткнул
палкой в сторону дома Агриппины Тарасовны. Это укрепило его подозрения о
ненадежности убежища.
   Пересортировав с Раисой вещи, он сложил их в чемоданы, и в сумерках они
направились к станции с твердым намерением поспеть на поезд, идущий из
Ленинграда.


                                     7

   Добрых полчаса метался Бадраков по длинным коридорам Дома культуры, тая
надежду, что разыщет беглянку в этих, как теперь ему казалось,
неприветливых стенах. Но - увы! Все его старания были напрасны.
   Сагидуллина исчезла. Он уже ругал себя за то, что не бросился сразу к
трамвайной остановке. А вдруг она не успела уехать. Но момент был упущен...
   Бадраков вторично зашел к администратору и принялся расспрашивать о
художественном руководителе кружка пения.
   - Талантливый парень, ничего не скажешь, - с готовностью ответил
администратор. - Это вам по его предшественник Саша Дынкин, который только
и знал, что занимать в долг деньги. Мне десятку должен и по сей день не
отдает.
   - А он, Дынкин этот, в каких отношениях с Сагидуллиной был? - спросил
Бадраков. Он чувствовал, что многое не успел учесть.
   - Видел я их несколько раз на улице. Вроде бы любезпичали, но конкретно
об их отношениях боюсь говорить. Дело такое, сами знаете, - пожал плечами
смущенный администратор.
   Бадраков узнал адрес Дынкипа и вышел. Как же теперь докладывать
начальству? Маренгоф, безусловно, сидит у себя и кабинете и ждет, когда
приведут задержанную. Да и не одип сидит, следователя домой не отпускает.
   Сначала Петр Кириллович хотел поехать в отдел и лично доложить о
случившемся. Выйдя из Дома культуры, он направился на остановку трамвая.
По дорого увидел будку телефона-автомата.
   Пришлось выбрать меньшее из двух зол. Все-таки сообщать по телефону
неприятную историю о бегстве Сагидуллиной было немного легче, чем
предстать воочию перед начальником.
   Попробуй теперь доказать, что виноват милиционер Сватухин. С тобой и
разговаривать не станут. Ты - старший оперуполномоченный, ты - инициатор
дела, наконец офицер, поэтому будь любезен ответить за результат операции.
   Начальник не стал длинно распространяться по этому поводу, когда
Бадраков позвонил ему из автомата и додожил о случившемся. Он ограничился
одним-единственньш словом:
   - Как?!
   Было в нем и разочарование, и недовольство, и упрек.
   Бадраков принялся последовательно, припоминая все мельчайшие детали,
описывать свои действия в Доме культуры, особенно стараясь заострить
внимание Марепгофа на необходимости вернуться на третий этаж.
   К тому же Сагидуллину он оставлял в фойе не одну, а с опытным
милиционером Сватухиньш.
   Однако чем больше Бадраков старался хоть немного смягчить свою вину,
тем больше он признавал эту вину.
   В конце концов Маренгофу надоело выслушивать оправдания своего
подчиненного.
   - Хватит! - возмутился он. - Сумел упустить, сумей и найти. Без нее в
отдел не возвращайся, тебе здесь нечего делать. А подробности о своем
ротозействе расскажешь в другом месте и в другой раз.
   В трубке послышались короткие гудки. Петр Кириллович печально вздохнул
и молча вышел из будки.
   Ход событий вновь направлял Бадракова к тому, с чего он начал. Он пошел
в общежитие, - возможно, Сагидуллина попытается взять из комнаты свои вещи
или хотя бы плащ. Ведь в такую погоду налегке далеко не уйдешь. Пальто ее
осталось в гардеробе Дома культуры, Бадраков изъял его до выяснения
обстоятельств по делу.
   Снова знакомый двор. Дверь во флигелек оказалась открытой, по комната
Сагидуллиной была заперта.
   - Не возвращалась? - спросил Бадраков у Гвоздихиной.
   - Нет. Когда это было, чтобы она в выходные сидела дома. Завтра явится
прямо на работу.
   - Должна явиться раньше, - сказал он, делая особое ударение на слово
"должна".
   - Можете подождать. Я вас не выгоняю. Проходите, чайку попьем. Есть
такая пословица: "Вместе тесно, а врозь скучно". Нет ее третий день, я уже
и загрустила в одиночестве, - объяснила старуха.
   - Самому мне нельзя оставаться. Постарше товарищ придет. Так вы уж,
будьте любезны, приютите его до возвращения Раисы Матвеевны. Срочное дело,
понимаете?
   - Всегда пожалуйста, - не удивилась Гвоздихина, - люди мы простые...
Раз надо, значит, надо.
   Договорившись с Прасковьей Павловной, Бадраков прошел на вахтерский
пост в проходную общежития, набрал номер дежурного по отделу, спросил:
   - Где Сватухин?
   - Здесь, у меня околачивается. Не знаю, что с пим делать. Белено завтра
на гауптвахту отправить.
   Хотя Бадракову было не до шуток, он все же улыбнулся.
   - Если не думаешь сейчас превращать его в солонину, то, будь добр,
пришли в студенческое общежитие.
   Я его буду ждать у вахтера.
   - Будет сделано.
   Вскоре грузная фигура Сватухина появилась у подъезда. Петр Кириллович,
наскоро изложив задачу, препроводил его во флигелек.
   Теперь путь Бадракова лежал к бывшему художественному руководителю Дома
культуры Дынкину, о котором так нелестно отзывался администратор.
   Дьшкин изрядно струсил, когда увидел удостоверение сотрудника
уголовного розыска.
   - Позвольте, - заявил он, возвращая документ Бадракову, - если вы
получили на меня заявление, то я всегда к вашим услугам. Пришлите мне
повесточку, адрес мой известен, прописка постоянная. А зачем же приходить
ко мне домой? Это совершенно напрасно.
   Поведение Дынкина полностью подтверждало его характеристику, данную
администратором Дома культуры.
   Видимо, кредиторы осаждали его не на шутку. Иначе зачем было опасаться
заявлений в милицию. Но это еще нс говорило о том, что Дынкин преступник.
   - Простите, - отвечал Бадраков, стараясь как можно выразительнее
подчеркнуть свое миролюбие, - я пришел к вам за помощью, а не по каким-то
заявлениям. Извините, конечно, что нарушил ваш семейный покой, но дело у
меня срочное, не терпящее отлагательств.
   - Пардон, пардон! Прошу, - засуетился повеселевший хозяин. При этом он
широко улыбнулся, обнажая металлические зубы, и гостеприимно указал рукой
на обшарпанную дверь комнаты.
   Бадраков успел заметить, что, хотя Дынкин был необыкновенно подвижен,
ему давно перевалило за тридцать. Невысокого роста, худощавый, с
поредевшей вьющийся шевелюрой, он передвигался легко и свободно.
   И без конца говорил. За короткое время он успел сообщить, что жена
работает завучем в школе, что работа эта особенно нервная, но, несмотря на
это, жена мужественно переносит все невзгоды и заслуженно пользуется в
школе авторитетом. Сейчас она уехала в Москву на совещание. Шутка ли,
простая женщина, а разъезжает по совещаниям такого масштаба! Теперь вот
оп, папаша, вынужден оставаться дома с сыном. Хорошо, что не успел на
работу устроиться, а то бы оказался в весьма затруднительном положении:
мальчика ежедневно нужно водить в детский сад, а вечером приводить домой.
У самого Дыпкина незаурядные актерские способности, он дважды снимался в
кино. Правда, роли ему давали второстепенные, даже меньше того... Но все
же... Теперь ему некогда работать над собой, а "Ленфильм" шлет одно
приглашение за другим...
   В комнате царил полнейший беспорядок. Ребенок спал на тахте, обложенный
со всех сторон детскими книжками в пестрых переплетах. Рядом на стуле
возвышалась недостроенная пирамида из кубиков. На полу стояли игрушечные
автомобили и лошадь на колесиках.
   Кругом грязно и неуютно.
   Бадраков медленно скосил глаза на стол. Он был покрыт газетами. На нем
возвышались пустые винные бутылки. Тут же стоял проигрыватель с поднятой
крышкой, лежали пластинки в больших красочных конвертах с изображениями
полуобнаженных женщин и ковбоев из американских боевиков.
   Людей с подобными вкусами Бадракову приходилось встречать не раз. Их
нравы ему были знакомы. Это был особый сорт людишек, преклоняющихся перед
иностранным барахлом.
   "Типус тот еще", - с неприязнью подумал Петр Кириллович, но вслух
заговорил со