расывает  возлюбленная  ("На  раздевание
возлюбленной"), являются модными в высшем лондонском свете нарядами. Гладкий
и  отточенный  стих  Овидия,   плавное   движение   мысли,   обстоятельность
повествования у Донна, как правило, заменяет нервная динамика драматического
монолога.
     Иным, чем у Овидия, было и отношение поэта к чувству. Приняв идею любви
как забавной игры, он лишил ее присущей Овидию эстетизации.  Надевший  маску
циника, лирический герой Донна исповедует вульгарный материализм, который  в
Англии  тех  лет  часто  ассоциировался  с  односторонне   понятым   учением
Maкиавелли. Для людей с подобными взглядами место высших духовных  ценностей
заняла чувственность, а природа каждого человека диктовала  ему  собственные
законы  поведения,  свою  мораль.  Шекспировский  Эдмунд  ("Король  Лир")  с
афористической точностью выразил суть этой доктрины,  сказав:  "Природа,  ты
моя богиня". Герой же одной  из  элегий  Донна  ("Изменчивость"),  отстаивая
якобы отвечающее законам природы право женщины на непостоянство, сравнил  ее
с животными, меняющими партнеров по  первой  прихоти,  с  морем,  в  которое
впадают многие реки. По мнению героя, равным  образом  свободны  и  мужчины,
хотя он и советует им быть разборчивыми при выборе и смене подруги.
     В противовес петраркистам Донн сознательно снижает образ  возлюбленной,
смело акцентируя плотскую сторону любви. В его элегиях все перевернуто с ног
на голову и неприступная дама и  ее  томный  воздыхатель  предстают  в  виде
сговорчивой  ветреницы  и  самонадеянного  соблазнителя.  Поэт   сознательно
эпатировал публику: некоторые строки Донна были  настолько  откровенны,  что
цензура выкинула пять элегий из первого издания стихов поэта.
     И все же критики, воспринявшие эти элегии буквально и увидевшие  в  них
проповедь свободы  чувств,  явно  упростили  их  смысл.  Лирика  Донна,  как
правило, вообще не поддается однозначному прочтению. Ведь в  один  период  с
элегиями он писал и третью сатиру, и "Штиль", и "Шторм". Для молодого поэта,
как и для большинства его читателей, отрицательный смысл  макиавеллизма  был
достаточно ясен. Ироническая дистанция постоянно отделяет  героя  элегий  от
автора. Как и Овидий, Донн тоже смеется над своим героем {Andreasen N. J. С.
John Donne. Conservative Revolutionary, Princeton, 1965. P. 78-130.}.
     В 90-е  годы  Донн  обращается  и  к  другим  жанрам  любовной  лирики.
Стихотворения о любви он продолжал писать и в первые  два  десятилетия  XVII
века. В посмертном издании (1633) эти стихи  были  напечатаны  вперемешку  с
другими, но уже в следующем сборнике (1635) составители собрали их в  единый
цикл, назвав его по аналогии с популярным в XVI  веке  сборником  Р.  Тотела
"Песнями  и  сонетами".  В  языке  той  эпохи  слово  _сонет_   помимо   его
общепринятого смысла часто употреблялось также в значении  "стихотворение  о
любви". В этом смысле употребили его и составители книги Донна.
     Читателя, впервые обратившегося к "Песням и сонетам", сразу же поражает
необычайное многообразие настроений и  ситуаций,  воссозданных  воображением
поэта. "Блоха", первое стихотворение цикла а изданий  1635  года,  остроумно
переосмысляет распространенный в эротической поэзии  XVI  века  мотив:  поэт
завидует блохе, касающейся тела его возлюбленной. Донн же  заставляет  блоху
кусать не только девушку, но и героя, делая надоедливое  насекомое  символом
их плотского союза:

                        Взгляни и рассуди: вот блошка
                     Куснула, крови вылила немножко,
                        Сперва - моей, потом - твоей,
                     И наша кровь перемешалась в ней.

     Уже стихотворение "С добрым утром" гораздо более серьезно по тону. Поэт
рассказывает в нем о том, как любящие,  проснувшись  на  рассвете,  осознают
силу чувства, которое  создает  для  них  особый  мир,  противостоящий  всей
вселенной:

                      Очнулись наши души лишь теперь,
                         Очнулись - и застыли в ожиданье;
                      Любовь на ключ замкнула нашу дверь,
                         Каморку превращая в мирозданье.
                      Кто хочет, пусть плывет на край земли
                         Миры златые открывать вдали -
                      А мы свои миры друг в друге обрели.

     Затем следуют "Песня", игриво доказывающая, что  на  свете  нет  верных
женщин, и по настроению близкая к элегиям в духе Овидия "Женская верность" с
ее псевдомакиавеллистической моралью. После  них  -  "Подвиг"  (в  одной  из
рукописей - "Платоническая любовь"), в котором восхваляется высокий союз душ
любящих, забывающих о телесном начале чувства:

                         Кто красоту узрел внутри -
                            Лишь к ней питает нежность,
                         А ты - на кожи блеск смотри,
                            Влюбившийся во внешность.

     "Песни и сонеты" ничем  не  похожи  на  елизаветинские  циклы  любовной
лирики, такие, скажем, как "Астрофил и Стелла"  Сидни,  "Amoretti"  Спенсера
или даже на смело нарушившие  каноны  "Сонеты"  Шекспира.  В  стихотворениях
Донна полностью отсутствует какое-либо скрепляющее их сюжетное начало. Нет в
них и героя в привычном для того времени смысле этого слова. Да и сам  Донн,
видимо, не воспринимал их как единый поэтический цикл.  И  все  же  издатели
поступили  верно,  собрав  эти  стихотворения  вместе,   ибо   они   связаны
многозначным единством авторской позиции. Основная тема "Песен и сонетов"  -
место любви в мире,  подчиненном  переменам  и  смерти,  во  вселенной,  где
царствует "вышедшее из пазов" время.
     "Песни и сонеты"  представляют  собой  серию  разнообразных  зарисовок,
своего рода  моментальных  снимков,  фиксирующих  широчайшую  гамму  чувств,
лишенных единого центра. Герой цикла, познавая самые разные  аспекты  любви,
безуспешно ищет душевного равновесия. Попадая во все новые и новые ситуации,
он как бы непрерывно меняет маски, за которыми не так-то просто угадать  его
истинное лицо. Во всяком случае, ясно, что герой не тождествен автору, в чье
намерение вовсе не входило открыть себя.  Лирическая  исповедь,  откровенное
излияние чувств  -  характерные  черты  более  поздних  эпох,  прежде  всего
романтизма, и к "Песням и сонетам" они не имеют никакого отношения.
     При первом знакомстве с циклом может  возникнуть  впечатление,  что  он
вообще не поддается никакой внутренней классификации. Оно  обманчиво,  хотя,
конечно же, любое членение намеренно упрощает всю  пеструю  сложность  опыта
любви, раскрытую в "Песнях и сонетах".
     Исследователи обычно делят стихотворения цикла на три группы. Однако не
все стихи "Песен и сонетов" вмещаются в них ("Вечерня в день св. Люции"),  а
некоторые ("Алхимия любви") занимают как бы промежуточное положение.  И  все
же  такое  деление  удобно,  ибо  оно  учитывает  три  главные  литературные
традиции, которым следовал Донн.
     Первая из них -  уже  знакомая  традиция  Овидия.  Таких  стихотворений
довольно много, и  они  весьма  разнообразны  по  характеру.  Есть  здесь  и
игриво-циничная проповедь  законности  "естественных"  для  молодого  повесы
желаний ("Общность"):

                        Итак, бери любую ты,
                        Как мы с ветвей берем плоды:
                        Съешь эту и возьмись за ту;
                        Ведь перемена блюд - не грех,
                        И все швырнут пустой орех,
                        Когда ядро уже во рту.

     Есть  и  шутливое  обращение  к  Амуру  с  просьбой  о  покровительстве
юношеским проказам героя  ("Ростовщичество  Амура"),  и  искусные  убеждения
возлюбленной уступить желанию героя ("Блоха"), и  даже  написанный  от  лица
женщины монолог, отстаивающий и ее  права  на  полную  свободу  отношений  с
мужчинами ("Скованная любовь"), и многое  другое  в  том  же  ключе.  Как  и
элегиях Донна, героя и автора в этой  группе  "Песен  и  сонетов"  разделяет
ироническая дистанция, и эти стихотворения тоже противостоят  петраркистской
традиции.
     Но есть в "Песнях и сонетах" и особый поворот темы, весьма  далекий  от
дерзкого щегольства элегий. Испытав разнообразные превратности любви,  герой
разочаровывается в ней, ибо она не приносит облегчения его  мятущейся  душе.
Герой "Алхимии любви" сравнивает страсть с мыльными пузырями и  не  советует
искать разума в женщинах, ибо в лучшем случае они наделены лишь нежностью  и
остроумием. В другом же, еще более  откровенном  стихотворении  "Прощание  с
любовью" герой смеется над юношеской идеализацией любви,  утверждая,  что  в
ней нет ничего, кроме похоти, насытив которую человек впадает в уныние:

                           Так жаждущий гостинца
                      Ребенок, видя пряничного принца,
                           Готов его украсть,
                      Но через день желание забыто,
                      И не внушает больше аппетита
                           Обгрызанная эта сласть;
                              Влюбленный,
                      Еще вчера безумно исступленный,
                      Добившись цели, скучен и не рад,
                      Какой-то меланхолией объят.

     Своими горькими мыслями эти стихотворения  перекликаются  с  некоторыми
сонетами  Шекспира,  посвященными  смуглой   леди.   Но   по   сравнению   с
шекспировским герой Донна настроен гораздо более цинично и мрачно. Очевидно,
ему надо было познать крайности разочарования,  чтобы  изжить  искус  плоти,
радости которой, игриво воспетые поэтом в других  стихах  цикла,  обернулись
здесь своей мучительно опустошающей стороной.
     В другой группе стихотворений Донн, резко отмежевавшийся от современных
подражателей Петрарки,  самым  неожиданным  образом  обращается  к  традиции
итальянского  поэта  и   создает   собственный   вариант   петраркизма.   Но
неожиданность - одно из характернейших свойств  поэзии  Донна.  Видимо,  ему
мало было спародировать штампы петраркиетов в стихотворениях в духе  Овидия,
его герой  должен  был  еще  и  сам  переосмыслить  опыт  страсти,  воспетой
Петраркой.
     Стихотворения этой группы обыгрывают  типичную  для  традиции  Петрарки
ситуацию - недоступная дама  обрекает  героя  на  страдания,  отвергнув  его
любовь. Из лирики "Песен и сонетов", пожалуй, наиболее  близким  к  традиции
итальянского мастера  был  "Твикнамский  сад",  в  котором  пышное  цветение
весеннего сада противопоставлено иссушающе-бесплодным мукам  героя,  льющего
слезы из-за неразделенной любви:

                   В тумане слез, печалями повитый,
                   Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;
                   И вот к моим ушам, к моим глазам
                   Стекается живительный бальзам,
                   Способный залечить любую рану;
                      Но монстр ужасный, что во мне сидит,
                      Паук любви, который все мертвит,
                   В желчь превращает даже божью манну;
                   Воистину здесь чудно, как в раю, -
                   Но я, предатель, в рай привел змею.

     Написанный как комплимент в честь графини Люси  Бедфордской,  одной  из
покровительниц поэта, "Твикнамский сад" вместе с тем и наименее типичное  из
петраркистских стихотворений Донна.  Комплиментарный  жанр  не  требовал  от
поэта  сколько-нибудь  серьезных  чувств,  но  он  определил  собой  внешнюю
серьезность их выражения. В других стихотворениях Донн более  ироничен.  Это
позволяет  ему  сохранять  должную  дистанцию  и  с   улыбкой   взирать   на
отвергнутого влюбленного. Да и сам влюбленный по большей части мало похож на
томного воздыхателя. Он способен не без остроумия анализировать свои чувства
("Разбитое сердце") и с улыбкой  назвать  себя  дураком  ("Тройной  дурак").
Иногда же привычная ситуация  поворачивается  вообще  совсем  непредвиденным
образом. Убитый пренебрежением возлюбленной  (метафора,  ставшая  штампом  у
петраркистов), герой возвращается к ней в  виде  призрака  и,  застав  ее  с
другим, пугает, платит презрением за презрение:

                   Когда убьешь своим презреньем,
                   Спеша с другим предаться наслажденьям,
                   О мнимая весталка! - трепещи:
                   Я к ложу твоему явлюсь в ночи
                      Ужасным гробовым виденьем,
                   И вспыхнет, замигав, огонь свечи...

                                                    "Призрак"

     Наконец, есть здесь и стихи, в которых  отвергнутый  влюбленный  решает
покинуть недоступную даму и искать  утешение  у  более  сговорчивой  подруги
("Цветок"). И в этой группе стихотворений  мятущийся  герой,  изведав  искус
страсти (на этот раз неразделенной), побеждает ее.
     Третья группа стихов связана с популярной в эпоху Ренессанса  традицией
неоплатонизма. Эту доктрину, причудливым образом совмещавшую христианство  с
язычеством, развили итальянские гуманисты  -  Марсилио  Фичино,  Пико  делла
Мирандола, родившийся в  Испании  Леоне  Эбрео  и  другие  мыслители,  труды
которых были хорошо  известны  Донну.  Итальянские  неоплатоники  обосновали
весьма сложное учение о любви как о единстве  любящих,  мистическим  образом
познающих в облике любимого образ творца.  Английские  поэты  XVI  века  уже
обращались  к  этому  учению  до  Донна,  но  он  идет  здесь  своим  путем.
Неоплатоническая доктрина послужила для него исходным моментом развития. От-
талкиваясь от него, поэт создал ряд сцен-зарисовок, иногда прямо,  а  иногда
косвенно связанных с неоплатонизмом.
     И тут Донн  тоже  воспроизводит  достаточно  широкий  спектр  отношений
любящих. В некоторых стихах поэт  утверждает,  что  любовь  -  непознаваемое
чудо. Она не поддается рациональному определению и описать ее можно  лишь  в
отрицательных категориях, указав на то, чем она не является ("Ничто"):

                       Я не из тех, которым любы
                       Одни лишь глазки, щечки, губы,
                          И не из тех я, чья мечта -
                          Одной души лишь красота;
                       Их жжет огонь любви: ему бы -
                          Лишь топлива! Их страсть проста.
                       Зачем же их со мной равнять?
                       Пусть мне взаимности не знать -
                       Я страсти суть хочу понять.

                       В речах про высшее начало
                       Одно лишь "не" порой звучало;
                          Вот так и я скажу в ответ
                          На все, что любо прочим: "Нет".

     В других стихотворениях Донн изображает любовь возвышенную и идеальную,
не  знающую  телесных  устремлений  ("Подвиг",  "Мощи").   Но   это   скорее
платоническая любовь в обыденном смысле слова, и возможна она лишь как  один
из вариантов союза любящих. Неоплатоники Ренессанса были не склонны  целиком
отрицать роль плотской стороны любовного союза. Подобное отношение  разделял
и Донн.
     В "Экстазе", одном из самых известных стихотворений цикла, поэт  описал
занимавший воображение неоплатоников мистический экстаз любящих,  чьи  души,
выйдя из тел, слились воедино. Но хотя таинственный союз и свершился в душах
любящих, породив единую новую душу, он был бы немыслим  без  участия  плоти.
Ведь она свела любящих вместе и является для них, выражаясь языком Донна, не
никчемным шлаком, а важной частью сплава, символизирующего их союз.

                       Но плоть - ужели с ней разлад?
                          Откуда к плоти безразличье?
                       Тела - не мы, но наш наряд,
                          Мы - дух, они - его обличья.
                       Нам должно их благодарить -
                          Они движеньем, силой, страстью
                       Смогли друг дружке нас открыть
                          И сами стали нашей частью.
                       Как небо нам веленья шлет,
                          Сходя к воздушному пределу,
                       Так и душа к душе плывет,
                          Сначала приобщаясь к телу.

     В  любви  духовное  и  телесное  не   только   противостоящие,   но   и
взаимодополняющие друг друга начала.
     Как гармоническое единство  духовного  и  чувственного  начал  показана
любовь в лучших стихотворениях цикла. Назовем среди них  "С  добрым  утром",
где герой размышляет о  смысле  взаимного  чувства,  неожиданно  открывшемся
любящим, "Годовщину" и "Восходящему солнцу", где неподвластная тлению любовь
противопоставлена бренному миру, "Растущую любовь", где поэт развивает мысль
о том, что меняющееся с течением времени чувство все же остается  неизменным
в своей основе, и "Прощание", возбраняющее печаль",  где  герой  доказывает,
что нерасторжимому союзу любящих не страшна никакая разлука.
     Благодаря этим стихотворениям Донн  сумел  занять  выдающееся  место  в
английской лирике. Ни один крупный поэт в Англии ни до,  ни  после  него  не
оставил столь яркого изображения любви  взаимной  и  всепоглощающей,  дающей
героям радость и счастье. Однако и на эту  любовь  "вывихнутое"  время  тоже
наложило свой отпечаток. Сила чувств любящих столь велика, что они,  создают
для  себя  собственную,  неподвластную  общим  законам  вселенную,   которая
противостоит окружающему  их  миру.  Само  солнце,  управляющее  временем  и
пространством, находится у них в услужении, освещая стены  их  спальни.  Мир
любящих необъятен, но это потому,  что  он  сжимается  для  них  до  размера
маленькой комнатки:

                   Я ей - монарх, она мне - государство,
                        Нет ничего другого;
                   В сравненье с этим власть - пустое слово,
                   Богатство - прах, и почести - фиглярство.
                   Ты, Солнце, в долгих странствиях устало.
                   Так радуйся, что зришь на этом ложе
                   Весь мир: тебе заботы меньше стало,
                   Согреешь нас - и мир согреешь тоже.
                        Забудь иные сферы и пути:
                        Для нас одних вращайся и свети!

     Знаменательно,  что  стихотворениям,   воспевшим   гармонический   союз
любящих, в "Песнях и сонетах" противостоят  стихотворения,  в  которых  сама
возможность такого союза ставится под сомнение. "Алхимия любви" и  "Прощание
с  любовью"  с  их  разоблачением  чувственности  были   направлены   против
неоплатонической идеи  любви,  доказывая,  что  все  ее  тайны  лишь  пустое
притворство и выдумка. И здесь Донн остался верен себе,  обыграв  различные?
ситуации и столкнув противоположности.
     В первые десятилетия XVII века помимо "Песен и сонетов" Донн написал  и
довольно  большое  количество  разнообразных  стихотворений  на   случай   -
посланий, эпиталам, траурных элегий. Во  всех  них  поэт  проявил  себя  как
законченный  мастер,  который  в  совершенстве  овладел  стихом,   способным
передать даже самый: причудливый  ход  мысли  автора.  Но,  как  справедливо
заметили специалисты, все же блестящее мастерство редко  сочетается  в  этих
стихах с глубиной истинного чувства  {Bush  D.  Op.  cit.  P.  131.}.  Донн,
однако, ставил перед собой иные цели. Сочиняя стихотворения  на  случай,  он
платил дань широко принятому обычаю: искавший покровительства поэт  посвящал
свои строки какой-либо могущественной особе. Подобные  стихотворения  писали
очень многие современники Донна (например, Бен Джонсон). Но и тут  он  пошел
своим путем, переосмыслив традицию {Lewalski В.  Donne's  Anniversaries  and
the Poetry of Praise. Princeton, 1973. P. 42-73.}.  У  Донна  похвала  лицу,
которому посвящено стихотворение, как правило, не содержит в себе привычного
прославления его нравственных достоинств и не ограничивается чисто светскими
комплиментами, но служит поводом к размышлению о высоких  духовных  истинах.
При таком отношении автора восхваляемая им особа теряет свои  индивидуальные
черты  и  превр