рел на него.
- Ты что, профессиональный узник?
   - Отшень плохо, - повторил поляк. - И так мало...
   - О боже! - произнес лысый из угла, -  А  у  меня  в  чемодане  жареная
курочка. Когда они отпустят нас отсюда?
   - Через четырнадцать дней, - ответил Штайнер. - Это  обычное  наказание
для эмигрантов, не имеющих документов. Правда, Иисус Христос?  Ты  же  это
знаешь!
   - Да, четырнадцать, - подтвердил поляк, -  или  больше.  Есть...  очень
плохо. Очень мало. Жидкий суп.
   - Черт возьми! За это время моя курочка протухнет. - Лысый застонал.  -
Мой первый цыпленочек за два года.  Скопил,  собирая  грош  за  грошем.  А
сегодня в обед собирался его съесть.
   - Подождите с причитаниями до вечера, - сказал  Штайнер.  -  А  вечером
можете считать, что вы его уже съели, и вам станет легче.
   - Что? Что за чепуху вы несете?  -  Человек  возбужденно  уставился  на
Штайнера. - Вы считаете, что это то же самое, болван? Даже если я его и не
ел? Кроме того, я бы оставил себе на завтрак кусочек задней части.
   - Тогда подождите до завтрашнего полдня.
   - Я бы совсем не горевал, - заявил поляк. - Никогда не ем цыплят.
   - А чего тебе горевать. У тебя же в чемодане нет жареного  цыпленка!  -
набросился на него человек из угла.
   - Даже если б у меня и был! Я их никогда не ем. Не выношу цыплят.  Меня
воротит от них! - Поляка охватило веселье - он  достал  расческу  и  начал
расчесывать свою бородку. - Для меня бы этот цыпленок ничего не значил.
   - О боже, это же никому не интересно! - сердито закричал лысый.
   - Даже если бы цыпленок был здесь, я бы не стал  его  есть,  -  победно
заявил поляк.
   - О боже! Вы слышали что-либо подобное! - Обладатель курочки в отчаянии
закрыл лицо руками.
   - К жареным курочкам он равнодушен,  -  сказал  Штайнер.  -  Наш  Иисус
Христос совершенно неуязвим. Диоген [древнегреческий философ,  отвергавший
цивилизацию и все жизненные блага; согласно историческому анекдоту, жил  в
бочке] двадцатого века!
   - Ну, а что вы скажете насчет отварной?
   - Тоже не ем, - уверенно ответил поляк.
   - А фаршированной?
   - Вообще никаких! - Поляк сиял.
   - Я сойду с ума! - завыл измученный обладатель цыпленка.
   Штайнер обернулся.
   - А яйца? Иисус Христос, куриные яйца?
   Улыбка исчезла.
   - Яички, да! Яички с удовольствием! - На его лице с общипанной бородкой
замерцало голодное выражение. - С большим удовольствием!
   - Слава богу! Наконец-то, брешь в совершенстве!
   - Яички очень люблю, -  уверял  поляк.  -  Четыре  штуки,  шесть  штук,
двенадцать штук; шесть штук - всмятку,  остальные  -  жареные.  С  жареным
картофелем и салом.
   - Я не  могу  больше  этого  слушать!  Прибейте  его  к  кресту,  этого
прожорливого Христа! - заорал обладатель цыпленка.
   - Господа, - раздался приятный бас с  русским  акцентом.  -  Зачем  так
волноваться из-за недостижимого. У меня с собой есть бутылка водки. Хотите
попробовать? Водка согревает сердце и улучшает настроение.
   Русский откупорил бутылку, сделал пару глотков и передал  ее  Штайнеру.
Тот немного отпил и передал дальше. Керн покачал головой.
   - Пей, мальчик, - сказал Штайнер. - Стоит выпить.  Должен  научиться  и
этому.
   - Водка - очень хорошо, - подтвердил поляк.
   Керн  сделал  глоток  и  передал  бутылку  поляку,  который   привычным
движением поднес ее ко рту.
   - Он ее всю вылакает, этот любитель яиц, - зарычал обладатель курочки и
вырвал у поляка бутылку. - Тут немного осталось, - с сожалением сказал  он
русскому, после того как немного выпил.
   Тот махнул рукой.
   - Ничего. Самое позднее - сегодня вечером я уже выйду отсюда.
   - Вы уверены в этом? - спросил Штайнер.
   Русский сделал небольшой поклон.
   - К сожалению,  но  почти  уверен.  У  меня,  как  у  русского  имеется
нансеновский паспорт [паспорт, полученный многими эмигрантами при активном
содействии  Фритьофа  Нансена  (1861-1930  гг.),  известного   норвежского
путешественника, океанолога и общественного деятеля; после первой  мировой
войны он занимал пост верховного комиссара Лиги наций].
   - Нансеновский паспорт, - повторил поляк с уважением. - Ну,  тогда  вы,
конечно, относитесь к аристократам среди людей без отечества.
   - Я очень сожалею, что вы не находитесь в таком же положении, - вежливо
ответил русский.
   - У вас было преимущество, - заметил Штайнер. - Вы были первыми. На вас
смотрели с большим  состраданием.  Нам  тоже  сочувствуют,  но  мало.  Нас
жалеют, но мы для всех обуза, и наше присутствие нежелательно.
   Русский пожал плечами. Затем он подал бутылку последнему, кто находился
в комнате и до сих пор сидел молча.
   - Пожалуйста, выпейте и вы глоток.
   -  Спасибо,  -  сказал  человек,  делая  отрицательный  жест.  -  Я  не
принадлежу к людям вашей категории.
   Все посмотрели на него.
   - У меня есть настоящий паспорт, родина, вид на жительство и разрешение
на работу.
   Все замолкли.
   - Извините за вопрос, - нерешительно спросил  русский  через  некоторое
время, - но почему же вы тогда здесь?
   -  Из-за  моей  профессии,  -  ответил  человек  высокомерно.  -  Я  не
какой-нибудь ветреный беженец без документов. Я всего лишь карманный вор и
шулер и пользуюсь всеми гражданскими правами.
   В обед дали фасолевый суп без фасоли. Вечером то же пойло,  которое  на
сей раз называлось кофе;  к  нему  дали  по  куску  хлеба.  В  семь  часов
загремела дверь. Увели русского, как он и предсказывал. Он распрощался  со
всеми, словно со старыми знакомыми.
   - Через четырнадцать дней я загляну в  кафе  "Шперлер",  -  сказал  он,
обращаясь к Штайнеру. - Может быть, вы уже будете там, и я узнаю кое-какие
новости. До свидания.
   В восемь часов полноправный гражданин и карточный шулер все-таки  решил
присоединиться к обществу. Он вытащил пачку сигарет и пустил ее по  кругу.
Все закурили. Благодаря сумеркам и огонькам сигарет комната стала казаться
почти родной. Карманный вор объяснил, что его только взяли на проверку, не
натворил ли он  чего-либо  за  последние  полгода.  Он  не  думает,  чтобы
что-нибудь всплыло. Затем он предложил сыграть и, будто волшебник, вытащил
из своей куртки колоду карт.
   Стемнело, но электрический свет еще не зажигали. Шулер был  готов  и  к
этому. Таким же магическим  движением  он  вытащил  из  карманов  свечу  и
спички. Свечу приклеили к выступу стены.  Она  осветила  комнату  тусклым,
мерцающим светом.
   Поляк, Цыпленок и Штайнер придвинулись ближе.
   - Мы, конечно, играем не на деньги? - спросил Цыпленок.
   - Само собой. - Шулер улыбнулся.
   - Ты не будешь играть с нами? - спросил Штайнер Керна.
   - Я не умею.
   - Должен научиться, мальчик. Что же ты будешь делать по вечерам?
   - Только не сегодня. Может быть, завтра.
   Штайнер обернулся. В слабом свете  свечи  его  морщины  казались  более
глубокими.
   - Что-нибудь не так?
   Керн покачал головой.
   - Нет. Просто немного устал. Пойду лягу на нары.
   Шулер уже тасовал карты. Он проделывал это очень элегантно. В его руках
карты, шурша, ложились одна на другую.
   - Кто сдает? - спросил Цыпленок.
   Человек с правами гражданства пустил колоду  по  кругу.  Поляк  вытащил
девятку, Цыпленок - даму. Штайнер и шулер - по тузу.
   Шулер быстро взглянул на Штайнера.
   - Спор!
   Он потянул снова. Опять туз. Он улыбнулся и  передал  колоду  Штайнеру.
Тот небрежным движением перевернул нижнюю - туз треф.
   - Какое совпадение! - засмеялся Цыпленок. Шулер не смеялся.
   - Откуда вам известен этот трюк? Вы профессионал?
   - Нет, любитель. Но я рад вдвойне, что заслужил похвалу профессионала.
   - Дело не в этом. - Шулер посмотрел на него. - Дело  в  том,  что  этот
трюк изобрел я.
   - Ах, вот оно что! - Штайнер загасил сигарету. -  Я  научился  этому  в
Будапеште. В тюрьме, перед тем как меня выслали. Меня научил некто Качер.
   - Качер? Ну, теперь я понимаю, - карманный вор облегченно  вздохнул,  -
значит, он, Качер - мой ученик. Вы хорошо овладели этим делом.
   - Да, - сказал  Штайнер,  -  можно  научиться  всему,  если  все  время
находишься в пути.
   Шулер передал ему колоду карт и внимательно посмотрел на огонек свечи.
   - Свет плохой, но мы играем, конечно, только для развлечения, не правда
ли, господа? Честно...


   Керн улегся на нары и закрыл глаза. На душе  у  него  было  тоскливо  и
печально. После утреннего допроса он беспрерывно думал о своих  родителях,
вспомнил о них после долгого перерыва. Перед ним снова всплыло лицо  отца,
когда тот возвратился из  полиции:  один  из  его  конкурентов  сообщил  в
гестапо, что отец высказывался  против  правительства.  Своим  доносом  он
надеялся уничтожить отца Керна как конкурента и  купить  за  бесценок  его
фабрику, которая изготовляла гигиеническое мыло, духи  и  туалетную  воду;
этот план удался, как и тысячи других в те времена. Отец Керна возвратился
после шестинедельного заключения совершенно больной. Он никогда об этом не
вспоминал, но продал лабораторию своим конкурентам за  смехотворно  низкую
цену. Вскоре пришел приказ о высылке, а затем  началось  бегство,  бегство
без конца. Из Дрездена - в Прагу, из Праги - в Брно,  оттуда  ночью  через
границу в Австрию, на следующий день - опять в  Чехословакию:  австрийская
полиция отправила их обратно; через несколько дней - тайком через  границу
в Вену; мать со сломанной рукой, ночью,  в  лесу,  нуждающаяся  в  помощи;
шина, сделанная из веток; потом из Вены - в Венгрию,  несколько  недель  у
родственников матери, затем снова полиция, прощание с  матерью:  она  была
венгерка, и ей разрешили остаться в Венгрии, - снова граница, снова  Вена,
жалкая торговля мылом, туалетной  водой,  подтяжками  и  шнурками,  вечный
страх, что тебя схватят или донесут на тебя... вечер,  когда  не  вернулся
отец, месяцы одиночества, бегство из одного убежища в другое...
   Керн повернулся, задел кого-то и открыл глаза. На  нарах  рядом  с  ним
лежал в темноте, словно черный узел, еще один обитатель камеры  -  человек
лет пятидесяти. В течение всего дня он почти не шевелился.
   - Извините, - сказал Керн, - я вас не заметил.
   Человек не ответил. Невидящими глазами он уставился на Керна. Тому было
знакомо это состояние. Этого человека лучше всего было оставить в покое.
   - Проклятие! - донесся вдруг из  угла  картежников  голос  Цыпленка.  -
Какой я осел! Какой я неслыханный осел!
   - Почему? - спокойно спросил Штайнер. - Дама червей как раз и играла!
   - Да я не об этом!  Ведь  этот  русский  мог  бы  мне  переслать  моего
цыпленка! О, боже! Какой я осел! Просто настоящий осел!
   Он смотрел по сторонам с таким видом, будто наступил конец света.
   Внезапно Керн поймал себя на том, что смеется. Он не хотел смеяться, но
не мог остановиться. Его просто трясло от смеха, и он не  знал  -  почему.
Ч-то-то внутри смеялось в нем и все перемешало - тоску, прошлое, мысли.
   - Что случилось, мальчик? - спросил Штайнер и оторвал глаза от карт.
   - Не знаю. Я смеюсь.
   - Смеяться всегда хорошо.  -  Штайнер  вытянул  короля  пик  и  вынудил
удивленного поляка к безоговорочной капитуляции.
   Керн схватил сигарету. Внезапно все показалось ему совсем ничтожным. Он
решил завтра  же  научиться  играть  в  карты,  и,  как  ни  странно,  ему
показалось, что это решение изменит всю его жизнь.



        2

   Через пять дней шулера отпустили.  Ему  не  смогли  предъявить  никаких
обвинений. Штайнер и он простились как друзья. Пока они сидели  в  камере,
шулер объяснил Штайнеру до конца свой метод игры. На прощание  он  подарил
Штайнеру колоду карт, и тот начал учить Керна. Он научил его игре в  скат,
ясс, тарокк и покер; в скат играли эмигранты, в ясс - швейцарцы, в  тарокк
- австрийцы, а в покер Керн научился играть на всякий случай.
   Через четырнадцать дней Керна вызвали наверх. Инспектор  провел  его  в
комнату,  в  которой  сидел  пожилой  человек.  Комната  показалась  Керну
огромной и такой светлой, что ему пришлось зажмурить глаза; он уже  привык
к своей камере.
   - Вы - Людвиг Керн, не имеете подданства, студент, родились  30  ноября
1914 года в Дрездене? - равнодушно произнес человек и посмотрел на бумаги.
   Керн кивнул. Он не мог говорить. В горле  у  него  внезапно  пересохло.
Мужчина поднял глаза.
   - Да, - хрипло выдавил Керн.
   - Вы проживали на территории страны без документов, не сообщив об  этом
властям. - Мужчина быстро просмотрел протокол. - Вы осуждены  на  14  дней
ареста, которые уже  отсидели.  Вас  вышлют  из  Австрии.  За  возвращение
понесете наказание. Вот решение суда. Здесь подпишитесь: вы ознакомились с
содержанием и знаете, что если возвратитесь, то  будете  наказаны.  Здесь,
справа.
   Мужчина закурил сигарету. Керн, словно прикованный, смотрел  на  пухлую
руку со вздувшимися венами, которая держала спичку. Через  два  часа  этот
человек закроет свой письменный  стол  и  отправится  ужинать;  потом  он,
возможно, сыграет партию в тарокк и выпьет пару стаканчиков молодого вина;
около одиннадцати он зевнет, рассчитается и скажет: "Я устал. Пойду домой.
Спать". Домой! Спать! В это время на  леса  и  поля  у  границы  опустится
глубокая ночь, кругом  темнота,  неизвестность,  страх  и  затерявшаяся  в
огромном мире, спотыкающаяся,  усталая,  тоскующая  по  людям  и  боящаяся
людей, крошечная искорка жизни - Людвиг Керн. И это все  из-за  того,  что
его  и  скучающего  чиновника  за  письменным  столом  разделяла   бумага,
называемая паспортом. У них одна и та же температура тела, их глаза  имели
одно и то же строение, их нервы одинаково реагировали  на  одно  и  то  же
раздражение, их мысли текли по одним  и  тем  же  руслам,  и  все-таки  их
разделяла пропасть - ничего не было у них одинакового: удовольствие одного
было мучением другого, один обладал всем  -  другой  ничем;  и  пропастью,
которая разделяла их, являлась эта бумага,  на  которой  ничего  не  было,
кроме имени и ничего не значащих данных.
   - Здесь, справа, - сказал чиновник. - Имя и фамилию.
   Керн взял себя в руки и подписал.
   - К какой границе вас доставить? - спросил чиновник.
   - К чешской.
   - Хорошо. Через час вы поедете. Кто-нибудь вас отвезет.
   - У меня остались кое-какие вещи в доме, где я жил.  Могу  я  зайти  за
ними?
   - Какие вещи?
   - Чемодан с бельем и всякой мелочью.
   - Хорошо. Скажите об этом чиновнику, который вас повезет к границе.  По
пути вы сможете зайти.
   Инспектор снова отвел Керна вниз и вызвал Штайнера.
   - Ну как? - спросил Цыпленок с любопытством.
   - Через час нас отправят.
   - Иисус Христос! - запричитал поляк. - Опять начнутся муки.
   - Ты хочешь остаться здесь? - спросил Цыпленок.
   - Если еда лучше... и маленький пост кальфактора, то я отшень охотно.
   Керн достал носовой платок и-почистил, насколько  было  возможно,  свой
костюм. За четырнадцать дней рубашка стала грязной. Он перевернул  манжеты
на левую сторону. Он всегда следил за манжетами. Поляк посмотрел на него.
   - Через год-два тебе будет безразлично, - изрек он, словно пророк.
   - Куда ты подашься? - спросил Цыпленок.
   - В Чехословакию. А ты? В Венгрию?
   - В Швейцарию. Уже решил. Поедем со мной? А оттуда мы потом переберемся
дальше, во Францию.
   Керн покачал головой:
   - Нет, я хочу добраться до Праги.
   Через несколько минут Штайнера привели в камеру.
   - Ты знаешь, как зовут того полицейского, который ударил меня  по  лицу
во  время  ареста?  -  спросил  он  Керна.  -  Леопольд  Шефер.  Живет  на
Траутенаугассе, 27. Я узнал об этом из протокола. Конечно, там  говорилось
не о том, что он меня ударил, а о том, что я ему угрожал. -  Он  посмотрел
на Керна. - Ты думаешь, я забуду имя и адрес этого человека?
   - Нет, - ответил Керн. - Конечно, не забудешь.
   - Я тоже так думаю.
   За Керном и Штайнером  зашел  чиновник  уголовной  полиции  в  штатской
форме. Керн разволновался. В дверях он непроизвольно остановился; картина,
представшая перед его взором, подействовала на него, словно  мягкий  южный
ветер. Небо над домами было синее, оно уже немного  потемнело,  черепичные
крыши блестели в красных лучах заходящего солнца. Донау-канал  сверкал,  а
на улице сквозь гуляющую толпу пробивались блестящие автобусы.  Неподалеку
прошла группа девушек в светлых платьях...
   - Ну, пошли, - сказал чиновник уголовной полиции.
   Керн вздрогнул. Заметив, что его  без  стеснения  разглядывал  один  из
прохожих, он в смущении опустил глаза.
   Они пошли по улице, чиновник посередине. Перед каждым кафе  уже  стояли
столики и стулья,  везде  сидели  радостные  люди,  разговаривали  друг  с
другом. Керн опустил голову и пошел быстрее. Штайнер посмотрел на  него  с
добродушной усмешкой:
   - Ну, мальчик, это не для нас, не так ли? Все это.
   - Да, - ответил Керн и плотно сжал губы.
   Они подошли к пансиону,  где  жили  раньше.  Хозяйка  встретила  их  со
смешанным чувством гнева и сострадания. Она  тотчас  же  отдала  им  вещи.
Украдено ничего не было. Еще в камере Керн решил надеть чистую рубашку, но
теперь, после того как прошел по улицам, он не сделал этого. Он взял  свой
старый чемодан и поблагодарил хозяйку.
   - Я очень сожалею, что у вас были такие неприятности.
   Хозяйка махнула рукой:
   - Ничего, желаю вам всего хорошего. И вам тоже, господин Штайнер.  Куда
же вы теперь?
   Штайнер неопределенно махнул рукой:
   - По дороге пограничных клопов. От куста к кусту.
   Одну минуту хозяйка стояла в нерешительности. Затем она  твердим  шагом
подошла к стенному шкафчику орехового дерева:
   - Вот, выпейте еще на дорогу...
   Она достала три рюмки, бутылку и налила.
   - Сливовица? - спросил Штайнер.
   Она кивнула и предложила вина чиновнику.
   Тот вытер усы:
   - Наш брат ведь только исполняет свои обязанности...
   - Конечно. - Хозяйка снова налила вина. -  А  почему  вы  не  пьете?  -
спросила она Керна.
   - Я не могу. На пустой желудок...
   - Ах, так... - Хозяйка внимательно посмотрела на него. Ее  одутловатое,
холодное лицо неожиданно потеплело.
   - О боже, да ведь он еще  растет,  -  пробормотала  она.  -  Франци!  -
крикнула она. - Принеси бутерброды!
   - Спасибо, не нужно. - Керн покраснел. - Я не голоден.
   Служанка принесла большой двойной бутерброд с ветчиной.
   - Не церемоньтесь, - сказала хозяйка. - Ешьте.
   - Дать тебе половину? - спросил Керн Штайнера. - Для меня  это  слишком
много.
   - Ешь без разговоров! - ответил Штайнер.
   Керн съел бутерброд с ветчиной  и  выпил  рюмку  сливовицы.  Потом  они
распрощались с хозяйкой. До Восточного вокзала  добрались  на  трамвае.  В
поезде Керн внезапно почувствовал, что очень  устал.  Стук  колес  навевал
дремоту. Словно во сне, он видел, как за окном проплывали в нежных голубых
сумерках  дома,  фабричные  дворы,  улицы,  сады  с   высокими   ореховыми
деревьями, лужайки, поля. Его мысли притупились, они потерялись в мечтах -
о  беленьком  домике,  окруженном  цветущими  каштанами,  о  торжественной
депутации мужчин в сюртуках, передававших ему письмо от почетных  граждан,
и о диктаторе в военной форме, который, упав на колени, со слезами  просил
у него прощения.
   Когда они подошли к таможне, уже  почти  стемнело.  Чиновник  уголовной
полиции передал их дежурным по таможне и, стуча  сапогами,  растворился  в
сиреневых сумерках.
   - Сейчас еще слишком рано, - сказал таможенный чиновник. - Самое лучшее
время - половина десятого.
   Керн и Штайнер уселись на скамейку перед дверью и  стали  наблюдать  за
прибывающими машинами. Спустя некоторое  время  из  таможни  вышел  другой
чиновник. Он повел их вправо от таможни, по тропинке. Они шли через  поле,
которое сильно пахло землей и росой, миновали несколько домиков,  в  окнах
которых горел свет, и перелесок.
   Через некоторое время чиновник остановился:
   - Идите дальше и держитесь левой стороны, - там вас скроет кустарник, -
пока не доберетесь до болота. Сейчас оно  неглубокое.  Вы  без  труда  его
перейдете.
   Они пошли. Вечер был очень тих