маленькую
поддержку  от  еврейского  комитета  помощи,  а  Керну  -  от   смешанного
еврейско-христианского. В неделю они набирали  около  пятидесяти  франков.
Керн переговорил с хозяйкой отеля и выторговал за эту сумму, кроме комнат,
право получать по утрам немного кофе с хлебом.
   Он продал свое пальто, чемодан и все вещи, оставшиеся от Поцлоха. После
этого они взялись за вещи Рут -  кольцо  ее  матери,  платья  и  тоненький
золотой браслет. Они не очень горевали, что им пришлось расстаться с этими
вещами. Они жили в Париже, и этого им было достаточно.  Они  надеялись  на
завтрашний день и чувствовали себя в безопасности.  В  городе,  который  в
течение целого столетия впитывал  в  себя  эмигрантов,  господствовал  дух
терпимости. В нем можно было умереть с голода, но людей  там  преследовали
только по мере необходимости.
   В один  из  воскресных  дней,  после  обеда,  когда  вход  в  Лувр  был
свободным, Марилл пригласил их отправиться туда.
   - Зимой, чтобы убить время, вам обязательно нужно ходить куда-нибудь, -
сказал он. - Голод, пристанище и время - постоянные проблемы эмигрантов, и
они ничего не могут с ними  поделать,  потому  что  не  имеют  возможности
работать. Голод и забота о ночлеге - это два смертельных врага, но с  ними
еще можно бороться, а время, уйма пустого бесполезного времени - это враг,
который  крадется  тайком  и  пожирает  их  энергию.  Ожидание   утомляет,
призрачный  страх  парализует  волю.  И  если  двое  первых  нападают   на
эмигрантов открыто, и они  должны  обороняться  или  погибнуть,  то  время
подкрадывается незаметно и разрушает душу. Вы еще молоды, не  просиживайте
свое время в кафе, не жалуйтесь на трудности,  будьте  всегда  бодрыми.  И
если порой вам будет тяжело, идите в большие парижские залы ожидания  -  в
Лувр. Зимой он отапливается. Лучше изливать свою  печаль  перед  картинами
Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, чем перед рюмкой водки или в  окружении
бессильной  жалости  и  злости.  Это  говорю  вам   я,   Марилл,   который
предпочитает сидеть перед рюмкой водки. Иначе я бы и не стал  держать  эту
назидательную речь.
   И они  бродили  по  большой  сокровищнице  Лувра  мимо  столетий:  мимо
каменных королей Египта, богов Греции, императоров Рима, мимо  вавилонских
алтарей, персидских ковров и фламандских гобеленов,  мимо  картин  великих
мастеров  -  Рембрандта,  Гойи,  Греко,  Леонардо,  Дюрера.   Бродили   по
бесконечным залам и коридорам,  пока  не  добрались  наконец  до  залов  с
картинами экспрессионистов.
   Они уселись на один  из  диванов,  стоявших  посреди  зала.  На  стенах
блестели  красками  ландшафты  Сезанна  и  Ван  Гога,   танцовщицы   Дега,
выполненные пастелью женские головки Ренуара и красочные  сценки  Мане.  В
зале было тихо, кроме них, там никого не было, и постепенно  Керну  и  Рут
стало казаться, будто они сидят в заколдованной башне,  а  картины  -  это
окна в далекие миры, в сады благородных радостей  жизни,  в  миры  больших
чувств, великих грез и полного душевного покоя, который  живет  по  другую
сторону произвола, страха и бесправия.
   -  Все  они  тоже  были  эмигрантами,  -  сказал  Марилл.  -  Да,   да,
эмигрантами! Их гнали, высылали, изгоняли. Они часто голодали и оставались
без крова. Многих из них  современники  игнорировали,  многих  оскорбляли,
жили они в нищете и в нищете  умирали,  но  взгляните,  что  они  создали!
Сокровища! Мировые шедевры! Это я и хотел вам показать.
   Он снял очки и старательно их протер.
   - Что оставляет самое большое впечатление на этих картинах?  -  спросил
он у Рут.
   - Мир, - не задумываясь, ответила девушка.
   - Мир... Я думал, вы скажете: красота. Но вы тоже правы: мир сегодня  -
это красота. Особенно для нас. Ну, а ваше впечатление, Керн?
   - Не знаю, - ответил тот. - Но мне почему-то хочется  взять  что-нибудь
отсюда с собой и продать, чтобы мы могли жить.
   - Вы - идеалист, - ответил Марилл.
   Керн недоверчиво взглянул на него.
   - Я говорю это серьезно, - добавил Марилл.
   - Я знаю, что говорю глупости, но сейчас - зима,  а  я  бы  смог  тогда
купить пальто для Рут.
   Керн и сам себе казался глупым,  но  он  действительно  сейчас  не  мог
думать ни о чем другом. Все время  он  думал  только  об  этом.  К  своему
удивлению, он  неожиданно  почувствовал  в  своей  ладони  руку  Рут.  Она
посмотрела на него восхищенными глазами и тесно прижалась к нему.
   Марилл снова надел очки и огляделся.
   - Человек велик в своих крайностях, - изрек он. - В  искусстве,  любви,
глупости, ненависти, эгоизме и даже самопожертвовании. Но миру чаще  всего
не хватает золотой середины.


   Керн и Рут поужинали. Их ужин состоял из какао и хлеба и уже неделю был
их единственной едой, не считая  чашки  кофе  и  двух  бриошей  по  утрам,
которые Керну удалось  выторговать  у  хозяйки,  включив  этот  завтрак  в
стоимость комнат.
   - Сегодня хлеб пахнет бифштексом, -  заметил  Керн.  -  Хорошим  сочным
бифштексом с жареным луком.
   - А мне показалось, что он пахнет курой,  -  ответила  Рут.  -  Молодой
жареной курочкой со свежим зеленым салатом.
   - Все может быть... Возможно, с твоей стороны  он  и  пахнет  курочкой.
Дай-ка мне кусочек с той стороны. Мне очень хочется попробовать и  жареную
курочку.
   Рут отрезала ему от длинного французского хлебца толстый ломоть.
   - Вот тебе куриная ножка, - сказала она. - Или ты предпочитаешь грудку?
   Керн рассмеялся.
   - Эх, Рут, если бы не ты, я бы наверняка сейчас враждовал с богом.
   - А я бы валялась на кровати и выла...
   В дверь постучали.
   - Наверное, Брозе, - довольно мрачно предположил Керн. - И  как  раз  в
минуту нежных любовных излияний.
   - Войдите! - крикнула Рут.
   Дверь распахнулась.
   - Нет, этого не может быть! - воскликнул Керн. - Все это - только  сон!
- Он поднялся так осторожно, будто боялся спугнуть привидение. -  Штайнер!
- еле выговорил он. Привидение ухмыльнулось. - Штайнер! - вскричал Керн. -
Владыка небес, ведь это - Штайнер!
   - Хорошая память - основа дружбы и гибель любви, - ответил  Штайнер.  -
Простите меня, Рут, за то, что я вхожу с  такой  сентенцией,  но  внизу  я
только что повстречал своего знакомого Марилла. Так что этого не избежать.
   - Откуда ты приехал? - спросил Керн. - Прямо из Вены?
   - Угу. Только окружной дорогой, через Мюртен.
   - Что? - Керн отступил на шаг. - Через Мюртен?
   Рут рассмеялась.
   - Мюртен - место нашего  позора,  Штайнер.  Я  там  заболела,  а  этого
нарушителя границ поймала полиция. Бесславный город для нас, этот Мюртен.
   Штайнер ухмыльнулся.
   - Поэтому-то я и здесь! Я  отомстил  за  вас,  ребятки.  -  Он  вытащил
бумажник и вынул оттуда  шестьдесят  швейцарских  франков.  -  Вот!  Здесь
четырнадцать долларов  или  приблизительно  триста  пятьдесят  французских
франков. Подарок Аммерса.
   Керн непонимающе посмотрел на него.
   - Аммерса? - переспросил он. - Триста пятьдесят франков?
   - Я объясню тебе все позже, мальчик. А пока спрячь их... - Ну, а теперь
дайте мне на вас посмотреть! - Он  внимательно  разглядел  обоих.  -  Щеки
ввалились, чувствуется недостаток питания, на ужин  -  какао  с  водой,  и
никому ни слова, так?
   - До крайности еще не доходило, - ответил Керн. - А  когда  нам  бывало
совсем плохо, нас всегда приглашал Марилл. У этого человека словно  шестое
чувство...
   - Есть у него и седьмое. Картины. Разве он не водил вас в музей. Так  с
ним всегда расплачиваются за обед.
   - Да, мы видели Сезанна, Ван Гога, Мане, Ренуара  и  Дега,  -  ответила
Рут.
   - Ага! Импрессионисты! Значит,  он  действительно  кормил  вас  обедом.
После ужина он тащит к Рембрандту, Гойе и Греко. Ну,  а  теперь,  ребятки,
одевайтесь, живо! Рестораны Парижа ярко освещены и ждут нас!
   - Мы как раз...
   -  Это  я  уже  вижу,  -  недовольно  перебил  Штайнер.  -   Немедленно
одевайтесь! Я плаваю в деньгах.
   - Мы уже одеты...
   - Ах, вот оно что! Пальто уже успели продать какому-нибудь товарищу  по
вере, который наверняка вас облапошил.
   - Не облапошил... - сказала Рут.
   - Бесчестные евреи тоже существуют, девочка, - ответил Штайнер. - Каким
бы святым мне ни казался сейчас ваш народ-мученик. Ну, пошли!


   - А теперь рассказывайте, как ваши дела? - спросил Штайнер после еды.
   - Мы словно в заколдованном кругу, - ответил Керн. -  Париж  -  это  не
только город туалетной воды, мыла и духов; это также  и  город  английских
булавок, шнурков, пуговиц и,  кажется,  даже  портретов  святых.  Торговля
здесь полностью исключается. Я перепробовал тысячи  вещей  -  мыл  посуду,
таскал корзины с овощами, переписывал адреса, торговал  игрушками,  но  не
разбогател на этом. Все  это  было  работой  по  случаю.  Рут  две  недели
проработала уборщицей в одной фирме, а потом эта фирма вылетела в трубу, и
ей вообще  ничего  не  заплатили.  За  джемпер  из  кашмирской  шерсти  ей
предложили такую сумму, которой ей как раз  хватило,  чтобы  снова  купить
шерсть. Поэтому... - Керн расстегнул свою куртку. - Поэтому  я  одет,  как
богатый американец. В джемпере чувствуешь себя чудесно, если  у  тебя  нет
пальто. Она и тебе сможет связать джемпер, Штайнер...
   - У меня хватит шерсти еще на один, -  подтвердила  Рут.  -  Но  только
шерсть темная. Вы любите темный цвет, Штайнер?
   - Еще бы! Мы же живем в темноте. - Штайнер закурил сигарету. - Ладно, я
подумаю... Вы заложили свои пальто или продали?
   - Сперва заложили, потом продали.
   - Так я и предполагал. Обычное явление. Вы уже были когда-нибудь в кафе
"Морис"?
   - Нет, только в "Эльзасе".
   - Чудесно! Тогда пойдемте в "Морис". Там есть некто  Дикман.  Он  знает
обо всем. И о пальто - тоже. И о все" мирной выставке, которая состоится в
этом году.
   - О всемирной выставке?
   - Да, мальчик, - ответил Штайнер. - Ведь  на  выставке  должна  найтись
работа. И документы там не будут спрашивать так строго.
   - Откровенно говоря, когда ты приехал в Париж, Штайнер? Ведь ты уже обо
всем прекрасно информирован.
   - Четыре дня тому назад. А до  этого  был  в  Штрассбурге.  Должен  был
закончить там кое-какие дела. А вас нашел через  Классмана.  Встретился  с
ним в префектуре. У меня есть паспорт, ребятки. И через несколько  дней  я
перееду в отель "Интернасьональ". Мне нравится это название.


   Кафе "Морис" было похоже на кафе "Шперлер" в  Вене  и  кафе  "Грейф"  в
Швейцарии. Это была типичная биржа эмигрантов. Штайнер  заказал  кофе  для
Рут и Керна, а потом подошел к одному пожилому человеку.  Некоторое  время
они разговаривали друг с другом. Потом человек  внимательно  посмотрел  на
Рут и Керна и ушел.
   - Это Дикман, - объяснил  Штайнер.  -  Он  знает  обо  всем.  Всемирная
выставка  действительно  будет.  Керн.  Сейчас  уже  строятся  заграничные
павильоны. Строительство оплачивают  иностранные  правительства.  Частично
они привозят своих рабочих, но для самых простых работ -  земляных  и  так
далее - они нанимают людей здесь. Вот тут-то для нас и  откроются  большие
возможности. Так как деньги выплачиваются иностранным комитетом,  французы
мало беспокоятся о том, кто там работает. Завтра утром мы отправимся туда.
Там уже работает кое-кто из эмигрантов. Мы дешевле  французов,  и  в  этом
наше преимущество.
   Вернулся Дикман. На руке он нес два пальто.
   - Думаю, что они подойдут.
   - Примерь-ка! - сказал  Штайнер  Керну.  -  Сперва  ты,  а  потом  Рут.
Сопротивление бесполезно.
   Пальто оказались впору. На женском пальто был даже  маленький  потертый
меховой воротничок. Дикман слабо улыбнулся.
   - Выбрал на глаз, - сказал он.
   - Это лучшее, что ты можешь  предложить  из  своего  хлама,  Генрих?  -
спросил Штайнер.
   Дикман взглянул на него немного обиженно.
   - Пальто хорошие. Конечно, не новые. Вот  это,  с  меховым  воротником,
раньше носила графиня. Разумеется, из эмигрантов, -  добавил  он,  заметив
взгляд Штайнера. - Воротник енотовый, не то что там  какой-нибудь  кролик,
Йозеф!
   - Хорошо. Мы их возьмем. Завтра я еще зайду, и мы поговорим.
   - Не обязательно. Ты можешь взять их и так... У нас же свои счеты.
   - Чепуха!
   - Нет, не чепуха. Возьми их и забудь об этом. Тогда  я  здорово  сел  в
лужу, черт возьми!
   - Ну, а как вообще идут дела? - спросил Штайнер.
   Дикман пожал плечами.
   - На себя и детей хватает. Но противно жить в постоянных конвульсиях.
   Штайнер рассмеялся.
   - Только не становись сентиментальным, Генрих! Я -  шулер,  бродяга,  я
занимаюсь  подделкой  документов,  за  мной  числится  нанесение   увечий,
сопротивление государственной власти и еще всякая всячина - и тем не менее
совесть моя чиста.
   Дикман кивнул.
   -  Мой  меньшой  заболел.  Грипп.  Высокая  температура.   Но   высокая
температура для детей не опасна, правда?
   Он с надеждой посмотрел на Штайнера. Тот кивнул головой.
   - Малыши быстро встают на ноги, Генрих. Можешь не опасаться.
   - Сегодня я пойду домой немного раньше.
   Штайнер заказал себе порцию коньяку.
   - А тебе взять, мальчик? - спросил он у Керна.
   - Послушай, Штайнер... - начал Керн.
   Тот сразу же замахал рукой.
   - Не говори ничего. Это - рождественские подарки, и они мне  ничего  не
стоят. Вы же сами видели... Порцию коньяку, Рут? Будете?
   - Да.
   - Новые пальто! В перспективе - работа! - Керн выпил  коньяк.  -  Жизнь
снова нам улыбается!
   - Не обманывайся! - усмехнулся Штайнер. - Позднее,  когда  ты  вдосталь
наработаешься, это время - время вынужденного безделья  -  будет  казаться
тебе самым чудесным временем в твоей жизни. И ты будешь рассказывать своим
внукам удивительные истории, внукам, сидящим у дедушкиных ног.  И  история
эти будут начинаться так: "давным-давно, когда дедушка жил в Париже..."
   Мимо них прошел Дикман.  Он  устало  махнул  им  на  прощание  рукой  и
направился к выходу.
   - Занимал когда-то пост бургомистра, был социал-демократом.  -  Штайнер
посмотрел ему вслед. - Имеет пятерых детей, а жена умерла. Чудесный нищий.
С достоинством. И обо всем знает... Правда, немного сентиментален, как это
часто бывает у социал-демократов. Поэтому и политики они плохие.
   Кафе стало заполняться посетителями. Появились люди, ночующие  в  кафе,
чтобы занять угловые места на ночь. Штайнер выпил коньяк.
   - Здешний хозяин великолепен - пускает всех  спать,  кто  подыщет  себе
место. Бесплатно. Или буквально за гроши. Если бы в Париже не  было  таких
вот ночлежек, многим пришлось бы очень тяжело.
   Он поднялся.
   - Ну, пойдемте, ребятки!
   Они вышли из кафе.  На  улице  было  холодно  и  ветрено.  Рут  подняла
енотовый воротник своего пальто и  крепко  прижала  его  руками.  Потом  с
улыбкой посмотрела на Штайнера. Тот кивнул.
   - Тепло, малютка Рут? В мире ведь все зависит от капельки тепла.
   Он поманил старую цветочницу, которая брела мимо. Та сразу поспешила им
навстречу мелкими шажками.
   - Фиалки, - прокаркала она. - Свежие фиалки с Ривьеры.
   - Какой город! Фиалки посреди улицы, в декабре! - Штайнер купил букетик
и протянул его Рут.
   - Бесполезное фиолетовое счастье! Но душу  согревает.  -  Он  подмигнул
Керну, - Еще один жизненный урок, как сказал бы Марилл.



        9

   Они сидели в  столовой  всемирной  выставки.  В  этот  день  им  выдали
жалованье. Керн разложил тонкие бумажные деньги вокруг своей тарелки.
   - Двести семьдесят франков! - мечтательно произнес он. -  И  заработаны
всего за  неделю.  Третий  раз  я  уже  получаю  жалованье!  Прямо  сказка
какая-то!
   Мгновение Марилл с улыбкой  смотрел  на  него.  Потом  поднял  рюмку  и
повернулся к Штайнеру.
   - Давайте выпьем  по  глотку  дряни  за  эти  бумажки,  дорогой  Губер!
Удивительно, какая власть у них над человеком. Наши предки в древние  века
испытывали страх от  грома  и  молнии,  боялись  тигров  и  землетрясений;
средневековые отцы - вооруженных воинов, эпидемии и  господа  бога,  а  мы
испытываем дрожь  от  печатной  бумаги  -  будь  то  деньги  или  паспорт.
Неандертальцев убивали дубинками, римлян - мечом, средневекового  человека
- чумой, а с нами можно расправиться с помощью жалкого клочка бумаги.
   - Но эти клочки бумаги могут  также  возвратить  человека  к  жизни,  -
добавил Керн и посмотрел на банкноты французского банка,  лежавшие  вокруг
его тарелки.
   Марилл покосился на Штайнера.
   - Что ты скажешь об этом ребенке? Растет, правда?
   - Еще бы! Прямо расцветает под суровыми ветрами чужбины. Теперь  уже  в
состоянии убить одним языком.
   - Я знал его еще ребенком, - заметил Марилл. - Нежным и  нуждающимся  в
утешении. Это было всего несколько месяцев назад.
   Штайнер рассмеялся.
   - Он живет в неустойчивом столетии, когда легко погибают, но  и  быстро
растут.
   Марилл выпил глоток легкого красного вина.
   - Неустойчивое столетие! Людвиг Керн - молодой  вандал  времен  Второго
Великого переселения народов!
   - Сравнение неудачное, - заявил Керн. - Я -  молодой  полуеврей  времен
второго выхода из Египта!
   Марилл осуждающе взглянул на Штайнера.
   - Твой ученик, Губер, - сказал он.
   - Нет,  афоризмам  он  научился  от  тебя,  Марилл!  Впрочем,  надежный
недельный заработок всегда  делает  человека  остроумным.  Да  здравствует
возвращение блудных сынов к жалованью! - Штайнер  повернулся  к  Керну.  -
Спрячь деньги в карман, мальчик. Иначе они улетят. Деньги не любят света.
   - Я отдам их тебе, - ответил Керн. - Вот они и улетят. И  все  равно  я
тебе еще останусь должен.
   - Что-то непонятное ты говоришь, мальчик. Я  еще  не  настолько  богат,
чтобы давать деньги в долг.
   Керн взглянул на него. Потом сунул деньги в карман.
   - До которого часа работают сегодня магазины? - спросил он.
   - А зачем это тебе?
   - Ведь сегодня канун Нового года.
   - До семи, Керн, - ответил Марилл. - Хотите купить водки на сегодняшний
вечер? Тогда здесь, в столовой, это обойдется дешевле. Есть отличный ром с
Мартиники.
   - Нет, речь идет не о водке...
   - А-а, понимаю! В последний день года вы, наверное,  захотели  вступить
на тропу буржуазной сентиментальности, так ведь?
   - Приблизительно. - Керн поднялся. -  Хочу  сходить  к  Соломону  Леви.
Может быть, сегодня он тоже настроен сентиментально, и у него можно  будет
что-нибудь выторговать.
   - В наши времена вы ничего не выторгуете, - ответил Марилл.  -  Но  все
равно, валяйте, Керн, действуйте! Привычка - ничто, импульс - все!  Только
не забудьте: в восемь часов - ужин  старых  воинов  эмиграции  у  "Матушки
Марго".


   Соломон  Леви  был  живым,  вертлявым  человечком  с  жидкой   козлиной
бородкой. Он хозяйничал в темном сводчатом помещении, заставленном часами,
музыкальными инструментами,  подержанными  коврами,  картинами,  писанными
маслом, домашней утварью, гипсовыми карликами и зверюшками из  фарфора.  В
витрине была выставлена дешевая  имитация:  искусственный  жемчуг,  старые
украшения в серебряной  оправе,  карманные  часы  и  разнообразные  старые
медали.
   Леви сразу узнал Керна. В  его  памяти  было  записано  все,  словно  в
гроссбухе. И благодаря своей памяти он уже провернул ряд выгодных сделок.
   - Что у вас? - сразу же спросил он, готовый к бою. Он был  уверен,  что
Керн опять собирается что-нибудь продать. - Вы пришли в плохое время.
   - Почему? Разве вы уже продали кольцо?
   - Продал ли я кольцо? Продал ли я кольцо? - сразу заголосил Леви. -  Вы
спросили меня, продал ли я кольцо? Или я ослышался? Ошибся?
   - Нет, вы не ошиблись.
   - Молодой человек, - отчетливо сказал Леви, - вы что, не читаете газет?
Живете на луне и не знаете, что происходит на земле?.. Продал ли я кольцо?
Кому нужен сейчас такой старый хлам! А каким тоном это было сказано! Таким
тоном только Ротшильд может  сказать!  Вы  знаете,  что  сейчас  значит  -
продать? - Он специально замолчал, а потом продолжил  патетически:  -  Это
значит, приходит незнакомый человек и хочет что-нибудь купить. И  вынимает
из кармана свой кошелек... - Леви вытащил свое