продолжал  бушевать  Аммерс.  -  Запишите  в
протокол, что он обозвал меня кандидатом в смертники!
   - Кандидат в смертники - это не оскорбление, -  объяснил  чиновник,  не
скрывая своего злорадства. - На это вы не  можете  жаловаться.  Мы  все  -
кандидаты в смертники.
   - Печень уже гниет  в  здоровом  теле!  -  Керн,  заметив,  что  Аммерс
побледнел, шагнул вперед. Тот отпрянул, словно увидел  сатану.  А  Керн  с
триумфом продолжал: - Да, на начальной стадии эту болезнь не установишь! А
когда выясняется, что печень поражена раком, - уже поздно! Рак печени! Это
самая страшная и медленная смерть, которая только существует на свете!
   Аммерс уже не мог  произнести  ни  слова.  Он  схватился  за  голову  и
бессмысленным взором уставился на Керна.
   - Ну, ладно, хватит! - внезапно сказал чиновник резким тоном. -  Сядьте
вон туда и отвечайте нам на наши вопросы! Вы давно в Швейцарии?


   На следующее утро Керн предстал перед окружным судом. Судья, пожилой  и
грузный мужчина с круглым красным лицом, оказался человеком  гуманным,  но
помочь Керну  не  смог:  четко  сформулированные  параграфы  не  допускали
двоякого толкования.
   - Почему вы не сообщили в полицию, когда нелегально перешли границу?  -
спросил он.
   - Потому что меня сразу же выслали бы, - устало сказал Керн.
   - Конечно, выслали бы.
   - А там, на той стороне, я снова должен был бы заявить в полицию, чтобы
не идти против законов. И оттуда на следующую ночь я бы вернулся обратно в
Швейцарию. Так бы и умер от голода, шатаясь по границе. В лучшем случае  я
бы шагал от одной полиции к, другой... Что же нам еще делать, как не  идти
против законов?
   Судья пожал плечами.
   - Ничем не могу помочь. Я должен вас осудить. И самое легкое  наказание
в таких случаях - 14 дней. Таков закон. Мы должны защитить свою страну  от
потока беженцев.
   - Знаю.
   Судья полистал бумаги.
   - Единственное, что я могу сделать для вас, это  написать  в  Верховный
суд, чтобы вам заменили судимость арестом.
   - Большое спасибо, - ответил Керн. - Но мне безразлично, как это  будет
называться. Я уже давно забыл, что такое честолюбие.
   - Но это все-таки не одно и то же, - с некоторой  поспешностью  добавил
судья. - Ведь это очень важно  для  гражданских  прав.  Если  вы  отсидите
только под арестом, вы не будете иметь судимость. Вы, наверное,  этого  не
знаете?
   Некоторое время Керн смотрел на этого наивного и добродушного судью.
   - Вы говорите о гражданских правах, - сказал он. - А что мне  делать  с
этими гражданскими правами? У меня вообще нет  никаких  прав!  Я  -  тень,
призрак,  мертвец  в  гражданском  отношении!   Так   разве   могут   меня
интересовать такие, например, понятия, как гражданские права и прочее?!
   Некоторое время судья молчал.
   - Вы же могли бы достать какие-нибудь документы, - наконец сказал он. -
Может быть, вы могли бы получить паспорт через немецкое консульство?
   - Год назад чешский суд уже пробовал это  сделать.  Просьбу  отклонили.
Для Германии мы вообще больше не  существуем.  А  для  остального  мира  -
только как нежелательные элементы.
   Судья покачал головой.
   - И Лига наций тоже ничего для вас не сделала?  Вас  же  тысячи,  и  вы
должны как-то существовать!
   - Лига наций уже несколько лет решает вопрос о выдаче нам документов, и
все это время каждая страна пытается выпихнуть нас в какую-нибудь  другую.
Видимо, это протянется еще несколько лет...
   - Ну, а до тех пор...
   - До тех пор? Вы сами видите, каково сейчас положение...
   - О, боже ты мой! - довольно беспомощно произнес судья своим мелодичным
голосом с мягким швейцарским акцентом. - Это же целая проблема! Что с вами
будет?
   - Вот этого я не знаю... Для меня гораздо важнее знать, что случится со
мной сейчас.
   Судья провел рукой по вспотевшему лицу и посмотрел на Керна.
   - У меня есть  сын,  -  сказал  он,  -  который  приблизительно  вашего
возраста. И если я представлю себе, что его  гоняют  из  страны  в  страну
только по той причине, что он родился...
   - У меня есть отец, - ответил Керн. - И если бы вы увидели его...
   Он отвернулся  и  посмотрел  в  окно.  Осеннее  солнце  мирно  освещало
небольшую, полную плодов яблоню. Там, за  окном,  была  свобода!  Там,  за
окном, была Рут!
   - Мне хотелось бы задать вам один вопрос, - сказал судья спустя минуту.
- Вопрос этот не относится к делу, но тем не менее я хотел бы его  задать.
Вы верите еще во что-нибудь?
   - О, да! Я верю в святой эгоизм! В бессердечность! В ложь!  В  косность
души!
   - Я так и думал. Иначе и не могло быть.
   - Но это  не  все,  -  продолжал  Керн  спокойно.  -  Я  верю  также  в
товарищество, в любовь, в готовность прийти на помощь ближнему. С  этим  я
тоже близко познакомился. Может быть, даже  ближе,  чем  человек,  который
живет в нормальных условиях.
   Судья поднялся, тяжело ступая, обогнул свое кресло и подошел к Керну.
   - Приятно слышать от вас такие слова, - пробормотал он.  -  Если  бы  я
только знал, чем могу вам помочь!
   - Ничем, - ответил Керн. - Я ведь тоже  знаю  законы,  и  у  меня  есть
приятель, специалист по такого рода вопросам. Отсылайте меня в тюрьму.
   - Я пошлю вас под арест и передам ваше дело дальше, в Верховный суд.
   - Что ж, если это облегчит вам душу. Но если  это  затянется  на  более
длительный срок, то я предпочитаю тюрьму.
   - Нет, не затянется. Я позабочусь об этом.
   Судья вынул из кармана большое портмоне.
   - К сожалению, существует только  этот  примитивный  способ  помощи,  -
нерешительно сказал он, вынимая из портмоне сложенную бумажку. -  Я  очень
огорчен, что не могу сделать для вас ничего больше...
   Керн взял деньги.
   - Это - единственное, что нам действительно помогает, -  ответил  он  и
подумал: "Двадцать франков!  Какое  счастье!  На  эти  деньги  Рут  сможет
доехать до самой границы!"


   Послать весточку Рут он не отважился - сразу же стало бы известно,  что
они находились в стране уже давно, и Рут могли осудить. А  так  ее  просто
вышлют. Если же повезет, то и просто выпишут из больницы.
   В первый вечер своего заключения Керн чувствовал себя несчастным  и  от
волнения не мог спать. Перед его глазами возникал образ Рут, - лежавшей на
кровати, тяжело больной, - и он в страхе все время  просыпался.  Ему  даже
приснилось, что ее хоронят. Он приподнялся на нарах и долгое время  сидел,
поджав ноги. Керн не хотел поддаваться страху, но  чувствовал,  что  страх
сильнее его. "Во всем виновата ночь,  -  подумал  он.  -  И  страхи  ночи.
Дневной страх разумен, ночной - не имеет границ!"
   Он встал и начал холить взад-вперед по маленькому помещению. Потом снял
с себя куртку и стал заниматься гимнастикой. "Я не могу допустить, чтобы у
меня сдали нервы, - думал он. - Иначе я погиб.  Я  должен  сохранить  свои
нервы в порядке!" Он приседал, выгибал корпус, и ему удалось отвлечься  от
тягостных  мыслей.  А  потом  он  вспомнил  о  вечере,  который  провел  в
полицейском участке Вены, и о студенте, который дал ему  уроки  бокса.  Он
усмехнулся.  "Если  бы  не  этот  студент,  я  бы  не  смог  сегодня   так
разговаривать с Аммерсом, - подумал он, - Это он мне помог, он и  Штайнер,
и вся эта жестокая жизнь. Она и  должна  меня  ожесточить,  но  не  должна
разбить. Я буду защищаться!" Он принял позицию, приготовившись к  бою,  и,
мягко пружиня ногами, стал всем телом наносить удары в темноту  -  вправо,
влево, в перерыве между, ними - несколько коротких апперкотов, все быстрее
и быстрее.  Внезапно  в  темноте  перед  ним  замерцала,  словно  призрак,
остренькая седая бородка больного раком печени Аммерса, и удары  приобрели
смысл и направление.
   Он бил его сильными прямыми ударами в подбородок и уши. Вслед  за  этим
нанес два "крюка" в сердце и сильный удар в  солнечное  сплетение,  и  ему
даже послышалось, как тот со стоном упал на пол. Он  снова  его  поднял  и
продолжал, тяжело дыша от возбуждения, систематически обрабатывать  своего
врага, наградив его напоследок двумя сильными ударами  в  печень,  которые
показались особенно удачными. К этому времени  забрезжил  рассвет,  и  он,
изможденный и усталый, упал на нары и сразу заснул, стряхнув с себя ночные
страхи.
   Два дня спустя в камере появился доктор Беер. Керн быстро вскочил.
   - Как ее здоровье?
   - Хорошо, то есть нормально.
   Керн вздохнул с облегчением.
   - Как вы узнали, что я здесь?
   - Очень простым путем. Вы не пришли ко мне - значит, угодили в кутузку.
   - Да, конечно. Она знает об этом?
   - Да. Когда вчера вечером вы не выступили под ее окном в роли Прометея,
она подняла на ноги все небо и ад в придачу, чтобы увидеть меня. Через час
мы уже знали, что случилось. И надо же было додуматься - затеять эту  игру
со спичками!
   -  Да,  сглупил,  конечно...  Но  когда  человек   чувствует   себя   в
безопасности, он наверняка рано или поздно сделает какую-нибудь  глупость.
Меня осудили на 14 дней. Через 12 дней, я, наверное, выйду. Она поправится
к тому времени?
   -  Нет...  Во  всяком  случае,  она  еще  не  сможет  продолжать   ваше
путешествие. Я думаю, что мы оставим ее в больнице до  тех  пор,  пока  не
прояснится картина с вами.
   - Конечно! - Керн задумался. - В таком случае мне придется ждать  ее  в
Женеве. Я же не смогу взять ее с собой. Меня вышлют.
   Беер достал из кармана письмо.
   - Вот! Я вам кое-что принес.
   Керн быстро схватил письмо, но, подумав, положил его в карман.
   - Вы можете прочесть его прямо сейчас, - сказал Беер. - Я не спешу.
   - Нет, я прочту его потом.
   - Ну, тогда я поеду обратно в больницу. Передам, что видел вас.  Вы  не
хотите ей написать? - Беер вынул из кармана ручку и бумагу. -  Я  вам  все
принес.
   - Спасибо! Большое спасибо! - Керн быстро написал письмо.  Он  написал,
что у него все в порядке, пожелал Рут скорого выздоровления и сообщил, что
будет ждать ее в Женеве перед главным почтамтом в  двенадцать  часов  дня,
Подробности она узнает от доктора Беера.
   Вложив в конверт двадцатифранковую бумажку,  полученную  от  судьи,  он
заклеил письмо и передал его доктору.
   - Вот, возьмите...
   - А вы не хотите сперва прочесть ее письмо? - спросил тот.
   - Нет, не сейчас. Не так быстро. Впереди еще целый день, и  у  меня  не
будет никакого другого занятия.
   Беер удивленно посмотрел на него, потом спрятал письмо.
   - Хорошо. Денька через два-три я вас еще навещу.
   - Это точно?
   Беер улыбнулся.
   - Конечно! Вы не верите?
   - Нет, нет! Конечно, верю! Теперь все в порядке  -  связь  налажена.  В
ближайшие двенадцать дней ничего особенного не случится. Во всяком  случае
- ничего неожиданного. Это меня успокаивает.
   Когда Беер ушел, Керн достал письмо Рут. "Какое легкое, - подумал он. -
Листок бумаги, несколько строк, написанных чернилами, а сколько счастья!"
   Он положил письмо на краешек нар и занялся гимнастикой.  Несколько  раз
он мысленно сбивал Аммерса с ног, и  на  этот  раз  даже  нанес  ему  пару
запрещенных ударов в почки.
   - Мы не сдадимся!  -  сказал  он,  обращаясь  к  письму,  и  прекрасным
"свингом" по остренькой бородке опять бросил Аммерса  на  землю.  Отдохнув
немного, Керн снова начал беседовать с  письмом.  Только  после  обеда  он
вскрыл конверт и прочел первые строчки.  Через  каждый  час  он  читал  по
нескольку строк. До подписи Рут он добрался только вечером. В письме  было
все: и беспокойство, и страх, и ее любовь,  и  мужество.  Керн  вскочил  и
снова принялся избивать Аммерса. Этот бой нельзя было назвать спортивным -
Аммерс получал пощечины, подножки, а в довершение всего  Керн  вырвал  его
седую остренькую бородку.


   Штайнер собирал свои вещи. Он уезжал во Францию. В Австрии стало опасно
оставаться - вопрос об аншлюсе с Германией был только делом времени.
   Кроме того, Пратер и аттракционы директора Поцлоха.  уже  готовились  к
зимней спячке.
   Поцлох пожал Штайнеру руку.
   - Бродячие артисты привыкли расставаться. Где-нибудь мы еще встретимся.
   - Конечно.
   - "Ну, вот видите! -  Поцлох  подхватил  пенсне.  -  Желаю  вам  хорошо
перезимовать. Я не люблю прощальных сцен.
   - Я - тоже, - ответил Штайнер.
   - Вы понимаете... - Поцлох часто заморгал. - Ведь все дело, в привычке.
Когда приходится встречаться и прощаться со многими людьми, как, например,
мне, то в конце концов это превращается в привычку. Словно прошел от  тира
к аттракциону с кольцами - и все.
   - Прекрасное сравнение! От тира  -  к  аттракциону  с  кольцами,  а  от
аттракциона с кольцами - к тиру. В такое сравнение влюбиться можно!
   Поцлох ухмыльнулся с довольным видом.
   - Между нами говоря, Штайнер, знаете,  что  самое  страшное  на  свете?
Скажу откровенно: самое страшное то, что все рано или поздно  превращается
в привычку. - Он посадил пенсне на нос. - Даже так называемый экстаз!
   - Даже война, - сказал Штайнер.  -  Даже  боль!  Даже  смерть!  Я  знаю
человека, у которого за десять лет  умерли  четыре  жены.  Сейчас  у  него
пятая. Она уже болеет. И что бы вы  думали?  Он  уже  совершенно  спокойно
подыскивает шестую. Абсолютно все - дело привычки! Все, кроме  собственной
смерти!
   Поцлох небрежно отмахнулся.
   - О ней никогда серьезно не думают, Штайнер. Даже на войне. Иначе бы ее
больше не было. Ведь каждый твердо верит, что  именно  он  останется  жив,
верно? - И он посмотрел  на  Штайнера,  немного  наклонив  голову.  Тот  с
улыбкой кивнул. Поцлох снова протянул ему руку. - Счастливого  пути!  А  я
еще должен сбегать к тиру. Проверить, хорошо ли запаковали сервиз.
   - До свиданья! А я в таком случае отправлюсь к аттракциону с кольцами.
   Поцлох ухмыльнулся и умчался.
   Штайнер направился к вагону.  Сухая  листва  шуршала  под  его  ногами.
Вечернее небо, безмолвное и холодное, висело над лесом.  Со  стороны  тира
доносился стук молотков. У полуразобранной карусели покачивались фонари.
   Штайнер шел прощаться с Лилой. Она оставалась в Вене.  Ее  документы  и
разрешение на работу, были действительны только для Австрии.  Но  она  все
равно не уехала бы с ним, даже  если  бы  и  могла.  Она  и  Штайнер  были
товарищами, судьба и ветер времени  свели  их  случайно  -  и  они  хорошо
понимали это.
   Лила была в вагоне и  накрывала  на  стол.  Когда  вошел  Штайнер,  она
улыбнулась.
   - Для тебя есть письмо, - сказала она.
   Штайнер взял письмо и посмотрел на марку.
   - Из Швейцарии. Наверняка от нашего мальчика. - Он разорвал  конверт  и
начал читать. - Рут в больнице, - сказал он.
   - Что с ней? - спросила Лила.
   - Воспаление легких. Но, как видно, не тяжелое. Они в Мюртене. Вечерами
мальчик стоит перед больницей и подает ей световые сигналы. Может быть,  я
их еще встречу, если пойду через Швейцарию.
   Штайнер спрятал письмо в карман.
   - Надеюсь, мальчик знает, как он должен поступить, чтобы им не потерять
друг друга.
   - Конечно, знает, - ответила Лила. - За это время он многому научился.
   - Да. И тем не менее...
   Штайнер хотел объяснить Лиле,  что  Керну  придется  трудно,  если  Рут
вышлют к границе, но вовремя вспомнил, что они  тоже  видят  сегодня  друг
друга последний раз. Поэтому он решил не  говорить  о  тех  двух,  которые
остались рядом друг с другом в ожидании встречи.
   Он подошел к окну. На площади, освещенной карбидными фонарями,  рабочие
упаковывали в серые мешки лебедей, лошадей и жирафов, снятых, с  карусели.
Фигурки зверей в беспорядке лежали и стояли на земле, словно их совместную
райскую жизнь внезапно разрушил взрыв бомбы. В снятой гондоле сидели  двое
рабочих и пили из горлышка пиво. Они повесили свои куртки и шапки на  рога
белого оленя, прислоненного к одному  из  ящиков.  Выбросив  ноги  вперед,
олень словно застыл, приготовившись к вечной скачке.
   - Садись, - услышал он позади себя голос Лилы. - Ужин готов. Я  испекла
для тебя пироги.
   Штайнер повернулся и положил ей руку на плечо.
   - Ужин, - сказал он. - Пироги... Для таких людей, как мы, которые вечно
в пути, ужин вдвоем - это уже почти домашний очаг, почти родина, правда?
   - Есть на свете и  кое-что  другое.  Но  ты  этого  не  знаешь.  -  Она
помолчала. - Ты не знаешь, потому что у тебя нет слез, и ты не  понимаешь,
что значит - грустить вдвоем.
   - Да, этого я не понимаю. Мы не часто грустили, Лила.
   - Да, ты не часто грустил. Ты или злился, или был равнодушным,  смеялся
или был таким, каких вы называете храбрыми. Но это не храбрость.
   - А что же это такое. Лила?
   - Страх выдать свои настоящие чувства. Страх перед слезами. Страх,  что
тебя  не  посчитают  за  мужчину.  В  России  мужчины  плачут  и  остаются
мужественными. А ты никогда не открыл своего сердца.
   - Это правда, - согласился Штайнер.
   - Чего ты ждешь?
   - Не знаю. И не хочу знать.
   Лила внимательно посмотрела на него.
   - Садись к столу, - пригласила она. - Я дам тебе в дорогу хлеба и сала,
как принято в России, и благословлю тебя  на  прощание  -  тебя,  показное
равнодушие. Вполне возможно, что ты и над этим будешь смеяться.
   - Нет, не буду.
   Она поставила на стол блюдо с пирогами.
   - Сядь рядом со мной, Лила.
   Она покачала головой.
   - Сегодня ты будешь есть один. А я  буду  обслуживать  тебя.  Это  твой
последний ужин.
   Она осталась у стола и подавала ему пироги,  хлеб,  мясо,  огурцы.  Она
смотрела, как он ест, молча приготовила чай. Потом большими  шагами  пошла
по маленькому вагону - гибкая и ловкая, как  пантера,  привыкшая  к  своей
тесной клетке. Лицо ее приняло строгое и загадочное выражение, и  внезапно
она показалась Штайнеру какой-то библейской фигурой.
   Он поднялся и достал свои вещи. Он уже обменял рюкзак на  чемодан,  как
только достал паспорт. Открыв  дверь  вагона,  он  медленно  спустился  по
ступенькам и поставил чемодан на землю. Потом вернулся.
   Лила стояла, опершись одной рукой на стол, и смотрела таким  отрешенным
и невидящим взглядом, словно была уже совершенно одна. Штайнер подошел.
   - Лила...
   Она вздрогнула и посмотрела на него. Выражение глаз сразу изменилось.
   - Совсем не легко просто так уйти, - сказал Штайнер.
   Она кивнула и обняла его одной рукой.
   - Без тебя я останусь совсем одна.
   - Куда ты пойдешь?
   - Еще не знаю.
   - В Австрии ты будешь чувствовать себя в безопасности.  Даже  если  она
станет немецкой.
   Она с серьезным видом посмотрела на него.
   - Жаль, что все так получается, Лила, - едва слышно сказал Штайнер.
   - Да...
   - И знаешь, почему?
   - Знаю. И ты это тоже знаешь.
   Они продолжали смотреть друг на друга.
   - Странно, - сказал Штайнер. -  Ведь  между  нами  -  совсем  небольшой
кусочек времени, крохотный кусочек жизни. Все  другое  остается  на  своем
месте.
   - Это - не кусочек, это все время, Штайнер, - мягко сказала Лила. - Все
наше время и вся наша жизнь.
   Он кивнул. Лила взяла лицо Штайнера в свои  руки  и  сказала  по-русски
несколько слов. Потом дала ему хлеба и немного сала.
   - Съешь, когда будешь далеко отсюда. Тогда на чужбине тебе не  придется
есть хлеб вместе с горем. Ну, а теперь иди!
   Штайнер хотел поцеловать Лилу но,  взглянув  на  нее,  решил  этого  не
делать.
   - Уходи! - прошептала она. - Уходи теперь...
   Он пошел через лес. Спустя какое-то время оглянулся. Городок  балаганов
утонул в ночи, и не осталось ничего,  кроме  лихорадочного  дыхания  ночи,
светлого четырехугольника открытой  двери  вдалеке  и  маленькой  фигурки,
продолжавшей стоять в неподвижности.



        6

   Через четырнадцать дней  Керн  снова  предстал  перед  окружным  судом.
Полный, круглолицый мужчина озабоченно посмотрел на него.
   - Я должен сообщить вам неприятную новость, господин Керн...
   Керн выпрямился. "Четыре недели, - подумал он. - Нужно  надеяться,  что
дали не больше четырех недель! А на такой срок Беер сможет удержать Рут  в
больнице".
   - Верховный суд отклонил ваше обжалование. Вы слишком долго  находились
в Швейцарии. Вынужденное пребывание не оправдывается т