ечную  ночь  познать  тихое  счастье
всеобщего единения и  волной  бросил  на  него  все  -  и  саму  жизнь,  и
потерянные годы, и силу любви, и ясное сознание своего возвращения  по  ту
сторону разрушения.



        11

   Штайнер приехал  в  одиннадцать  утра.  Он  оставил  чемодан  в  камере
хранения и тотчас же отправился в больницу. Он не замечал города, он видел
только то, что мелькало мимо него с обеих сторон - дома, машины, люди.
   Наконец он остановился перед большим белым зданием  и  минуту  стоял  в
нерешительности, уставившись на широкий подъезд и бесконечные  ряды  окон,
этаж за этажом. "Где-то там... Но, может быть, ее уже нет?" Он крепко сжал
зубы и вошел.
   - Я хотел бы узнать,  когда  у  вас  приемные  часы?  -  спросил  он  в
справочном бюро.
   - В каком отделении? - спросила сестра.
   - Не знаю. Я пришел первый раз.
   - К кому?
   - К фрау Марии Штайнер.
   Штайнер  на  мгновение  удивился  тому  безразличию,  с  каким   сестра
перелистывала толстый журнал. Он думал, что после  того,  как  он  назовет
имя, или рухнет вся эта  белая  комната,  или  сестра  вскочит  и  крикнет
кого-нибудь - вахтера или полицейского.
   Сестра продолжала листать журнал.
   - К больным первого отделения можно пройти в  любое  время,  -  сказала
она, все еще листая книгу.
   - Она не в первом  отделении,  -  ответил  Штайнер.  -  Может  быть,  в
третьем.
   - В третье отделение можно пройти с трех до пяти... Как ее имя? - снова
спросила она.
   - Штайнер. Мария Штайнер... - У него внезапно  пересохло  в  горле.  Он
уставился на хорошенькое кукольное личико сестры, словно ожидая,  что  она
сейчас вынесет ему смертный приговор. Скажет: "Умерла".
   - Мария Штайнер, - наконец сказала сестра. - Второе  отделение.  Палата
505, шестой этаж. Впуск с трех до шести.
   - Пятьсот пять... Большое спасибо, сестра.
   - Пожалуйста.
   Штайнер продолжал стоять. В этот  момент  зазвонил  телефон,  и  сестра
сняла трубку.
   - У вас есть еще ко мне вопросы? - спросила она Штайнера.
   - Она еще жива?
   Сестра отложила  телефонную  трубку,  хотя  в  ней  уже  квакал  чей-то
металлический голос, словно это был не телефон, а зверь, и снова заглянула
в книгу.
   - Жива, - сказала она. - Иначе против ее  имени  в  журнале  стояла  бы
пометка. Об умерших нам сообщают сразу же.
   - Спасибо.
   Штайнеру очень хотелось спросить, не сможет ли он  пройти  в  отделение
прямо сейчас, но он удержался. Он побоялся,  что  поинтересуются  причиной
этого, а ему нужно было быть как можно незаметнее. Он повернулся и ушел.


   Он бесцельно бродил по улицам, описывая круги вокруг больницы. "Жива, -
думал он. - О, боже, она еще жива!" Потом внезапно его охватил страх,  что
его может на улице кто-нибудь признать, и он отыскал заброшенную пивнушку,
чтобы скоротать там время. Он заказал обед, но не мог проглотить ни ложки.
   Кельнер был неприятно удивлен.
   - Не нравится?
   - Нравится. Обед вкусный. Но сперва принесите мне рюмку вишневки.
   Он заставил себя съесть весь обед. Потом попросил принести ему газету и
сигареты и сделал вид, что читает. Вернее, он пытался читать, но ничего не
доходило до его сознания. Он сидел  в  тускло  освещенном  помещении,  где
пахло пищей и пролитым выдохшимся пивом, и переживал  самые  ужасные  часы
своей жизни. Ему казалось, что Мария умирает как раз сейчас, в  эти  часы,
он слышал ее отчаянные крики, призывавшие  его,  видел  ее  лицо,  залитое
предсмертным потом, и продолжал сидеть на стуле, словно налитый свинцом, -
с шуршащей газетой перед глазами и крепко сжав зубы, чтобы  не  застонать,
не вскочить, не убежать. Ползущая стрелка, стрелка его часов,  была  рукой
судьбы,  затормозившей  его  жизнь  и  чуть  не   задушившей   его   своей
медлительностью.
   Наконец он положил газету и поднялся. Кельнер, прислонившись к  стойке,
ковырял в зубах. Увидев, что посетитель поднялся, он подошел к нему.
   - Хотите расплатиться?
   - Пока нет, - ответил Штайнер. - Дайте мне еще рюмку вишневки.
   - Слушаюсь... - Кельнер наполнил рюмку.
   - Налейте и себе.
   - Это можно.
   Кельнер налил полную рюмку и взял ее двумя пальцами.
   - За ваше здоровье!
   - Да, - повторил Штайнер. - За здоровье!
   Они выпили и поставили рюмки на стойку.
   - Вы играете в бильярд? - спросил Штайнер.
   Кельнер взглянул  на  стол,  обитый  темно-зеленым  сукном  и  стоявший
посреди комнаты.
   - Немного.
   - Сыграем партию?
   - Что ж, можно. Вы хорошо играете?
   - Давно не играл. Если хотите, сперва сыграем пробную.
   - Идет.
   Они натерли кий мелом и разыграли несколько шаров. Потом начали играть.
Выиграл Штайнер.
   - Вы играете получше, - сказал кельнер. - Вы  должны  дать  мне  десять
очков форы.
   - Хорошо.
   "Если я выиграю эту партию, все будет хорошо, - подумал Штайнер. -  Она
еще будет жива, я увижу ее, и она, может быть, еще поправится".
   Он играл сосредоточенно и выиграл.
   - Теперь я дам вам двадцать очков форы, - сказал он. Эти двадцать очков
означали жизнь, здоровье и бегство из Германии  вместе  с  женой,  а  стук
белых  бильярдных  шаров  казался  щелканьем  замка  судьбы.  Партия  была
упорной. Кельнер серией удачных ударов почти добрался  до  нужного  числа.
Ему не хватало всего двух очков, и в этот момент он промазал. Штайнер взял
кий и стал примериваться для удара. Перед глазами мерцали искры, несколько
раз он должен был делать передышку, но затем,  ни  разу  не  промазав,  он
довел игру до конца.
   - Отлично сыграно! - похвалил его кельнер.
   Штайнер с благодарностью кивнул ему и посмотрел на  часы.  Было  начало
четвертого. Он быстро расплатился и вышел.


   Он поднялся по ступенькам, крытым линолеумом, и почувствовал, что  весь
дрожит. Неестественно мелкая и частая дрожь охватила все его тело. Длинный
коридор извивался и колебался, а потом вдруг появилась  белая  дверь,  она
приблизилась - пятьсот пять.
   Он постучал. Никто не ответил. Он постучал еще  раз.  От  страха  перед
неизвестностью он почувствовал спазмы в желудке и открыл дверь.
   Маленькая комнатка была залита лучами послеполуденного солнца -  словно
мирный островок из  какого-то  другого  мира,  и  казалось,  что  рвущееся
вперед, звенящее время не имело больше никакой власти над бесконечно тихой
фигуркой, лежавшей на  кровати  и  смотревшей  на  Штайнера.  Тот  немного
покачнулся, и шляпа выпала из его руки. Он хотел нагнуться и  поднять  ее,
но внезапно сзади его словно что-то ударило, и, не  отдавая  себе  отчета,
что делает, он опустился на колени перед кроватью и беззвучно  затрясся  в
лихорадочной дрожи - он вернулся.
   Глаза женщины долго и спокойно смотрели на него. Потом в них  появились
искорки беспокойства. Кожа на лбу вздрогнула, а губы зашевелились.  Теперь
уже в глазах горел страх. Рука, неподвижно лежавшая на одеяле,  поднялась,
словно хотела удостовериться и пощупать то, что видели глаза.
   - Это я, Мария, - произнес Штайнер.
   Женщина попыталась приподнять голову. Глаза  ее  бегали  по  его  лицу,
которое находилось уже совсем близко.
   - Успокойся, Мария, это я, - сказал Штайнер. - Я приехал.
   - Йозеф... - прошептала женщина.
   Штайнер вынужден был опустить голову. Слезы  заполнили  его  глаза.  Он
закусил губу и проглотил комок, подступивший к горлу.
   - Это я, Мария. Я вернулся к тебе.
   - Если они тебя найдут... - прошептала жена.
   - Они меня не найдут.  Не  смогут  найти.  Я  останусь  здесь.  Я  могу
остаться у тебя.
   - Дотронься до меня, Йозеф... Я должна  почувствовать,  что  ты  рядом.
Видеть - я тебя часто видела...
   Он взял ее легкую руку с голубыми прожилками в свои и поцеловал.  Потом
наклонился над ней и приложил свой губы к ее губам, усталым и уже далеким.
Когда он поднялся, глаза ее были полны слез. Она тихо качнула  головой,  и
капли полились с лица, словно дождь.
   - Я не думала, что ты приедешь... Но я все время ждала тебя.
   - Теперь я буду рядом...
   Она попыталась его оттолкнуть.
   - Тебе нельзя здесь оставаться! Ты должен уехать. Ты  не  представляешь
себе, что здесь было. Ты сейчас же должен уехать! Уезжай, Йозеф!
   - Это не опасно.
   - Нет, опасно. Мне лучше знать. Я тебя повидала,  а  теперь  -  уезжай!
Долго я не проживу. А умереть я могу и без тебя.
   - Я устроил все так, что могу остаться у  тебя,  Мария.  Сейчас  многих
амнистируют, под амнистию попаду и я.
   Она недоверчиво взглянула на него.
   - Это правда, - продолжал он. - Клянусь тебе,  Мария.  Пусть  никто  не
знает, что я здесь. Но ничего  страшного  не  случится,  если  об  этом  и
узнают.
   - Я ничего не скажу, Йозеф. Я никогда ничего не говорила.
   - Я знаю, Мария. - Его словно обдало теплой волной. - Ты  развелась  со
мной?
   - Нет... Не смогла этого сделать, и не сердись на меня.
   - Я хотел этого ради тебя. Тебе было бы гораздо легче жить.
   - Мне не было трудно. Мне помогали. Помогли получить  и  эту  палату...
Когда я одна, ты чаще бываешь рядом со мной.
   Штайнер посмотрел на нее. Лицо ее стало  как-то  меньше,  осунулось,  а
кожа была изжелта-бледной, восковой, с голубыми тенями. Шея стала  хрупкой
и тонкой, резко выделялись ключицы. Даже глаза  были  затуманены,  а  губы
бесцветны... Только волосы блестели и сверкали. В  лучах  послеполуденного
солнца они казались золотисто-багряным венком, резко  контрастировавшим  с
маленьким, как у ребенка,  телом,  которое  уже  почти  не  в  силах  было
подняться.
   Открылась дверь, и вошла сестра. Штайнер встал. Сестра держала  в  руке
стакан с жидкостью молочного цвета. Она поставила стакан на столик.
   - К вам пришли? - спросила она, бросая на Штайнера быстрый взгляд.
   Больная едва заметно кивнула.
   - Из Бреслау, - прошептала она.
   - Так издалека? Это чудесно. Тогда вы сможете немного побеседовать.
   Пока сестра вынимала градусник, ее синие глазки опять быстро  взглянули
на Штайнера.
   - Температура повышена? - спросил тот.
   - Нет, что вы! - радостно сообщила сестра. - У нее уже  несколько  дней
нормальная температура.
   Она положила термометр в стакан и вышла. Штайнер придвинул стул поближе
к кровати и сел рядом с Марией. Он взял ее руки в свои.
   - Ты рада, что я здесь? - спросил он,  хорошо  понимая  бессмысленность
своего вопроса.
   - Для меня это - все, - сказала Мария не улыбнувшись.
   Они смотрели друг на друга и молчали. Слов почти не было. Они -  рядом,
и этого более чем достаточно. Они смотрели друг на друга, и  ничего  более
для них не существовало. Один растворился в  другом.  Они  вернулась  друг
к-другу. В их жизни не осталось больше ни будущего, ни прошлого  -  только
настоящее. Покой, тишина, мир.
   В палату снова вошла сестра. Она поставила  черточку  на  температурной
кривой. Но они ее не заметили. Они смотрели друг на друга.  Солнце  начало
клониться к горизонту. Его лучи медленно, словно  не  решаясь,  сползли  с
чудесных горящих волос и соскользнули на подушку, потом неохотно отступили
к стене и поползли по ней. А два  человека  продолжали  смотреть  друг  на
друга. Пришли сумерки на своих синих ногах, заполнив собой комнату, а  они
все смотрели друг на Друга, до тех пор, пока из углов комнаты не выступили
тени и не покрыли своими крыльями бледное лицо, единственное лицо.
   Дверь открылась. Вместе с потоками света вошел врач, за ним - сестра.
   - Вам пора уходить, - сказала сестра.
   - Хорошо. - Штайнер поднялся и нагнулся над кроватью. - Завтра я  снова
приду, Мария.
   Она лежала на кровати, словно наигравшийся  до  усталости  и  довольный
ребенок, и на губах ее играла полумечтательная улыбка.
   - Да, - сказала она, и он не понял, обращается ли она к нему или к  его
воображаемому образу. - Да, приходи...
   В коридоре Штайнер дождался врача и спросил его,  сколько  ей  осталось
жить. Тот поднял глаза.
   - В лучшем случае дня три-четыре. Странно, что она вообще  до  сих  пор
жива.
   - Спасибо. - Штайнер медленно спустился вниз по лестнице. У  выхода  он
остановился и внезапно увидел город. Он не заметил его, когда приехал,  но
теперь город лежал перед его глазами - отчетливый и  реальный.  Он  увидел
улицы и сразу же почувствовал опасность, невидимую, безмолвную  опасность,
которая подкарауливала его на  каждом  шагу,  на  каждом  углу,  в  каждой
подворотне, в каждом прохожем. Он знал, что мог сделать против  нее  Очень
немного. Этот белый каменный дом за его спиной был именно тем местом,  где
его могли схватить,  словно  зверя  в  джунглях,  пришедшего  на  водопой.
Понимал он и то,  что  ему  где-то  надо  найти  пристанище,  чтобы  иметь
возможность прийти сюда снова. Врач сказал: три-четыре дня. Капля в море и
в то же время целая вечность. Минуту он размышлял,  не  навестить  ли  ему
одного из своих старых друзей, но потом отказался от этой  мысли  и  решил
остановиться в каком-нибудь из отелей среднего класса. В первый  день  это
меньше всего бросится в глаза.


   Керн сидел в одной из камер тюрьмы Санте вместе с австрийцем Леопольдом
Бруком и вестфальцем Монке. Все трое клеили кульки.
   - Ребята! - произнес  Леопольд  через  какое-то  время.  -  Я  голоден!
Страшно голоден! Я бы с удовольствием сожрал и клейстер, если бы за это не
влетело.
   - Потерпи десять минут, - ответил Керн. - Через десять  минут  принесут
жратву, полагающуюся на ужин.
   - Разве это поможет! После нее я как раз и почувствую настоящий  голод.
- Леопольд надул кулек и ударил по нему ладонью. Кулек громко  хлопнул.  -
Какое несчастье, что в такие проклятые времена у  человека  есть  желудок.
Когда я подумаю о мясе, пусть даже собачьем,  я  готов  разнести  всю  эту
каморку!
   Монке поднял голову.
   - А я чаще мечтаю о большом  кровавом  бифштексе,  -  сказал  он.  -  О
бифштексе с луком и жареным картофелем. И о холодном, как лед, пиве...
   - Замолчи! - застонал Леопольд. - Давайте думать о  чем-нибудь  другом!
Например, о цветах.
   - Почему обязательно о цветах?
   - Ты что, не понимаешь? Надо думать о чем-то красивом. Это отвлекает...
   - Цветы меня не отвлекут.
   - Однажды я видел клумбу  с  розами...  -  Леопольд  судорожно  пытался
перевести свои мысли в другое русло. -  Прошлым  летом.  Перед  тюрьмой  в
Палланцо. В лучах предзакатного солнца, когда нас  выпустили  на  свободу.
Розы были красные-красные, как... как...
   - Как сырой бифштекс, - помог Монке.
   - А-а! Проклятие!
   Загремели ключи.
   - А вот и жратву несут, - сказал Монке.
   Дверь открылась, но  вместо  кальфактора  с  едой  на  пороге  появился
надзиратель.
   - Керн! - сказал он.
   Тот встал.
   - Пройдемте со мной! К вам пришли.
   - Наверное, президент, - высказал предположение Леопольд.
   - Возможно, Классман. У него ведь есть  документы...  И,  возможно,  он
прихватил с собой что-нибудь из еды.
   - Масла! - оживился Леопольд.  -  Большой  кусок  масла!  Желтого,  как
подсолнечник!
   Монке ухмыльнулся.
   - Ты - настоящий лирик, Леопольд! Ты вспомнил даже о подсолнечниках.


   Керн остановился на пороге, словно пораженный громом.
   - Рут! - У него даже перехватило дыхание. - Как ты  сюда  попала?  Тебя
арестовали?
   - Нет, нет, все в порядке, Людвиг!
   Керн бросил взгляд на надзирателя, который безучастно сидел  в  уголке.
Потом быстро подошел к Рут.
   -  Ради  бога,  уходи  отсюда  сию  же  минуту,  Рут!  -  прошептал  он
по-немецки. - Ты самане понимаешь, чем рискуешь! Они каждую  минуту  могут
тебя арестовать, а это означает четыре  недели  тюрьмы,  а  при  повторном
аресте - полгода! Быстрее, быстрее уходи!
   - Четыре недели? - Рут в испуге взглянула на него. - Ты просидишь здесь
четыре недели?
   -  Ничего  не  поделаешь!  Не  повезло!  А  ты...  Ну,   не   будь   же
легкомысленной! Любой и в любую минуту может спросить у тебя документы!
   - Но у меня есть документы!
   - Что?
   - Я получила временное разрешение, Людвиг!
   Она вынула из кармана бумагу и протянула ее Керну. Тот сразу уткнулся в
нее.
   - О, боже ты мой! -  медленно  произнес  он.  -  Значит,  это  все-таки
удалось сделать! Кто помог? Комитет помощи?
   - Комитет помощи и Классман.
   - Господин надзиратель, -  спросил  Керн,  -  заключенному  разрешается
целовать даму?
   Тот лениво посмотрел на него.
   - По мне - сколько хотите, -  ответил  он.  -  Главное,  чтобы  она  не
передала вам при этом нож или напильник.
   - Когда человек посажен на пару недель, это себя не оправдывает.
   Надзиратель скатал себе сигарету и закурил.
   - Рут, - спросил Керн, - вы там слышали что-нибудь о Штайнере?
   - Пока ничего. Марилл говорит, что сейчас невозможно что-либо узнать. И
писать он не будет. Он просто вернется. Внезапно и неожиданно.
   Керн взглянул на нее.
   - И Марилл этому верит?
   - Этому все верят, Людвиг. Что нам остается?
   Керн кивнул.
   - Да, что нам остается... Он уехал уже неделю назад.  Может  быть,  ему
удастся...
   - Он должен вернуться! Другого я и представить себе не могу.
   - Время! - произнес надзиратель. - На сегодня хватит.
   Керн обнял Рут.
   - Возвращайся! - прошептала она. - Возвращайся быстрее!  Ты  останешься
здесь, в Санте?
   - Нет, они отвезут нас к границе.
   - Я попытаюсь еще раз получить разрешение прийти к тебе! Возвращайся! Я
люблю тебя! Возвращайся быстрее! И я боюсь! Я хотела бы  уехать  вместе  с
тобой!
   - Нельзя. Твое разрешение действительно только в Париже. Я вернусь.
   - У меня с собой деньги. Они спрятаны за  бантом,  Вынь,  когда  будешь
целовать меня.
   - Мне ничего не нужно. У меня есть все. Оставь их у себя! Марилл о тебе
позаботится. Может быть, и Штайнер скоро вернется.
   - Время! - напомнил надзиратель. - Послушайте, вас же не отправляют  на
гильотину!
   - До свидания! - Рут поцеловала Керна. - Я люблю тебя! Возвращайся!
   Она оглянулась и взяла со скамейки пакет.
   - Здесь кое-что из еды. Внизу его проверяли, все в порядке,  -  сказала
она надзирателю. - До свидания, Людвиг!
   - Я очень рад, Рут! Видит бог, я очень рад, что ты получила разрешение!
Теперь тюрьма мне покажется раем!
   - Вот и хорошо! - раздался голос надзирателя. -  Возвращайтесь  в  свой
рай!
   Керн взял пакет под мышку. Он был довольно тяжелым. Керн  направился  в
камеру в сопровождении надзирателя.
   - Вы  знаете,  -  задумчиво  сказал  тот  через  минуту.  -  Моей  жене
шестьдесят лет, и на спине у нее небольшой  горб.  Странно,  но  иногда  я
почему-то вспоминаю об этом.
   Когда Керн вернулся, кальфактор с ужином стоял  как  раз  перед  дверью
камеры.
   - Керн, - сказал Леопольд с безутешным лицом. - Опять картофельный  суп
без картофеля.
   - Это овощной суп, - объяснил кальфактор.
   - С таким же успехом можно сказать, что это кофе, - ответил Леопольд. -
Я всему поверю!
   - А что у тебя в пакете? - спросил у Керна вестфалец Монке.
   - Кое-что из еды. Но что именно, сам не знаю.
   Лицо Леопольда засияло.
   - Раскрывай! Быстро!
   Керн развязал веревку.
   - Масло! - с благоговением произнес Леопольд.
   - Желтое, как подсолнечник! - дополнил Монке.
   - Белый хлеб! Колбаса! Шоколад! - продолжал Леопольд в экстазе. -  И...
целая головка сыра!
   - Желтого, как подсолнечник! - повторил Монке.
   Леопольд поднялся, не обращая на него внимания.
   - Кальфактор! - повелительным тоном произнес он. - Уберите  вашу  бурду
и...
   - Стоп! - перебил его Монке. - Не так быстро! Ох, уж эти мне австрийцы!
Потому только и проиграли войну в восемнадцатом году!.. Дайте сюда  миски!
- сказал он кальфактору.
   Он взял миски и поставил их на скамейку. Потом схватил передачу  Керна,
разложил все рядом и залюбовался выставкой.
   На стене, как раз над головкой сыра, одним из  прежних  узников  тюрьмы
было написано карандашом: "Все быстротечно, и жизнь не вечна".
   Монке ухмыльнулся.
   - Овощной суп мы будем считать чаем, - объявил он. - Ну, а теперь сядем
и поужинаем, как образованные люди! Что ты на это скажешь, Керн?
   - Аминь! - произнес тот.


   - Завтра я приду с