портмоне.  -  ...открывает
его... - Леви открыл портмоне. - ...выкладывает чистоганом  наличные...  -
Он вынул бумажку достоинством в десять франков. - ...кладет ее на  стол...
- Он разгладил бумажку и  положил  ее  на  стол.  -  ...а  затем  -  самое
главное... - Голос Леви поднялся до фальцета. - ...надолго  разлучается  с
ней!
   Леви положил деньги обратно в портмоне.
   - И за что? За какую-нибудь дрянную вещицу! Это наличные-то  деньги!  Я
сейчас лопну от  смеха!  Евреи  этого  не  делают...  Может  быть,  только
какие-нибудь безумцы... Или я, несчастный, с моей  страстью  к  сделкам...
Ну, так что у вас на этот раз? Много я  заплатить  не  смогу...  Да,  даже
месяц тому назад было совсем другое время!
   - Я ничего не продаю, господин Леви. Я хочу взять обратно кольцо.
   - Что? - Леви на мгновение закрыл рот, словно овсянка, попавшая в сеть.
Для Леви сетью оказалась бородка. - А-а, понимаю, вы хотите сделать обмен.
Нет, молодой человек, нам это уже знакомо! Неделю назад я уже  попался  на
этом! Отдал хорошие часы... Правда, они больше не  ходили,  но  часы  есть
часы, а я обменял их на  бронзовый  чернильный  набор  и  вечную  ручку  с
золотым наконечником. И что вы думаете? Обманули меня, доверчивого дурака,
- вечная ручка не действует. Сознаюсь,  часы  тоже  ходили  самое  большее
четверть часа, но это же не одно и то  же.  Часы  тем  не  менее  остаются
часами, а ручка, которая не пишет... Вы понимаете? Это же все  равно,  что
ее вообще нет... Ну, а вы что хотите обменять?
   - Абсолютно ничего, господин Леви. Я пришел купить... Купить!
   - За деньги?
   - Да. За наличные...
   - А-а, понимаю!.. На какие-нибудь  венгерские  или  румынские.  Или  на
обесцененные австрийские. Или, может быть, на инфляционные билеты,  кто  в
них разбирается! Недавно вот приходил один с густыми усами,  как  у  Карла
Великого...
   Керн вынул из кармана бумажку достоинством  в  сто  франков  и  положил
бумажник на стол. Леви застыл, а потом даже присвистнул.
   - Вы - при деньгах? Первый раз вижу такое! Молодой человек, полиция...
   - Заработал! - перебил его Керн. - Заработал честным  трудом!  Ну,  где
кольцо?
   - Минуточку! - Леви умчался и вскоре вернулся,  держа  в  руке  кольцо,
оставшееся Рут от матери. Он протер его рукавом, подышал  на  него,  снова
почистил и положил на кусок бархата, словно это было не колечко, а алмаз в
двадцать каратов. Редкостная и чудесная вещица,  -  благоговейно  произнес
он. - Настоящая редкость!
   - Господин Леви, - сказал Керн. - В свое время вы мне дали за него  сто
пятьдесят  франков.  Если  я  заплачу  вам  сейчас  сто  восемьдесят,   вы
заработаете на нем двадцать процентов. Предложение хорошее, не правда ли?
   Но Леви, казалось, не слышал слов Керна.
   - В такую вещь можно влюбиться! - восторженно говорил он. -  Это  -  не
какая-нибудь современная дрянь. Товар! Настоящий товар! Я  хотел  оставить
его себе. У меня есть маленькая коллекция, личная...
   Керн выложил на стол еще восемьдесят франков.
   - Деньги! - с презрением произнес Леви. -  Что  значат  деньги  в  наше
время! Ведь они так обесценены. Материальные ценности -  другое  дело!  От
них получаешь двойную радость! И золото  как  раз  повысилось  в  цене,  -
задумчиво продолжал он. - Четыреста франков! Это еще дешево за такую вещь.
Любитель наверняка заплатит и больше!
   Керн испугался.
   - Господин Леви...
   - Я - тоже человек, - решительно заявил  тот.  -  И  мне  тоже  хочется
доставить вам радость. Не буду наживаться на  вас  в  канун  Нового  года.
Триста франков - и кольцо ваше! Хотя, разлучаясь с этой  вещью,  душа  моя
истекает кровью!
   - Вы требуете с меня в два раза больше! - возмутился Керн.
   - В два раза больше!  Вы  сами  не  понимаете,  что  говорите,  молодой
человек. Что такое в два раза больше? Это то же  самое,  что  в  два  раза
меньше, как говорит рабби Михаэл из Говородки.  Вы  когда-нибудь  слышали,
что такое издержки? А это - большие деньги. Налоги,  плата  за  помещение,
топливо, сборы, потери... Вам это ни о чем не говорит, но мне этого вполне
хватает. И все эти расходы начисляются каждый день и на это колечко!
   - Я же нищий эмигрант...
   Леви лишь отмахнулся.
   - Ну, а кто сейчас не эмигрант? Кто покупает, тот всегда  богаче  того,
кто вынужден продавать. Ну, а кто из нас покупает?
   - Двести франков, - сказал Керн. - Это моя последняя цена.
   Леви взял кольцо, снова на него подышал и унес. Керн спрятал  деньги  и
направился к двери. Открыв ее, он услышал позади себя голос Леви:
   - Двести пятьдесят. И то только потому, что вы молоды, а  я  хочу  быть
благодетелем!
   - Двести! - повторил Керн.
   - Привет! - попрощался Леви.
   - Двести двадцать.
   - Двести двадцать пять! И это окончательно и честно. И  только  потому,
что мне нужно платить за помещение.
   Керн  вернулся  и  выложил  деньги.  Леви  уложил  кольцо  в  маленькую
коробочку.
   - Коробочку я вам даю бесплатно... Коробочку и чудесную  голубую  вату.
Вы меня разоряете...
   - Получить с меня в полтора раза больше, - проворчал Керн. -  Настоящий
ростовщик!
   Леви пропустил мимо ушей последние слова Керна.
   - Поверьте мне, - сказал он дружеским тоном, - что  на  улице  Лапэ,  у
Картье, такое кольцо стоит все шестьсот. Его настоящая стоимость -  триста
пятьдесят. На этот раз я говорю честно.
   Керн вернулся в отель.
   - Рут, - сказал он, стоя в дверях. - Мы успешно двигаемся вперед!  Вот,
посмотри! Последний из могикан вернулся домой.
   Рут открыла коробочку и заглянула в нее.
   - Людвиг!.. - прошептала она.
   - Бесполезная роскошь - и только,  -  смущенной  скороговоркой  пояснил
Керн. - Но как говорит Штайнер, такие вещи лучше всего согревают душу. Вот
я и хочу это проверить. Ну, а теперь надень его! Сегодня все мы ужинаем  в
ресторане! Как и все рабочие, получающие жалованье в конце недели.


   Было десять часов вечера. Штайнер, Марилл, Рут и Керн сидели в "Матушке
Марго". Официанты уже начали сдвигать  стулья,  мыть  пол  и  чистить  его
вениками. Кошка у кассы потянулась  и  спрыгнула  вниз.  Хозяйка  дремала,
плотно закутавшись в вязаную кофточку. Лишь изредка она  открывала  глаза,
чтобы посмотреть, все ли в порядке.
   - Думаю, что нас уже собираются попросить об уходе, -  сказал  Штайнер,
подзывая официанта. - К тому же уже время. Пора идти  к  Эдит  Розенфельд.
Сегодня приехал отец Мориц.
   - Отец Мориц? - спросила Рут. - А кто это?
   - Отец Мориц - это ветеран эмигрантов, - ответил  Штайнер.  -  Ему  уже
семьдесят пять, маленькая Рут. Он  знает  все  границы,  все  города,  все
отели, все пансионы и частные квартиры, где можно жить, не заявляя об этом
в полицию, и тюрьмы пяти государств - очагов  культуры.  Его  зовут  Мориц
Розенталь, а родом он из Годесберга-на-Рейне.
   - В таком случае я его знаю, - заметил Керн. - Переходил с ним  однажды
границу. Из Чехословакии в Австрию.
   - А я из Швейцарии в Италию, - сказал Марилл.
   Официант принес счет.
   - Я тоже несколько раз переходил с ним границу, - сказал Штайнер. - Нам
можно захватить бутылку  коньяку  с  собой?  -  спросил  он  официанта.  -
Курвуазье. Разумеется, по той же цене.
   - Минуточку, я спрошу хозяйку.
   Официант направился к дремлющей хозяйке.  Та  приоткрыла  один  глаз  и
кивнула. Официант вернулся, достал с полки бутылку и  подал  ее  Штайнеру.
Тот сунул ее в боковой карман пальто.
   В этот момент входная дверь распахнулась, и в ресторан  вошла  какая-то
призрачная фигура. Хозяйка прикрыла  рот  рукой,  зевнула  и  открыла  оба
глаза.
   На лицах официантов появилось недовольное выражение.
   Вошедший мужчина безмолвно, словно лунатик, прошел через  весь  зал,  в
сторону большой  жаровни,  где  над  тлеющими  углями  жарилось  несколько
курочек.
   Мужчина пронзил их рентгеновским взглядом.
   - Сколько стоит вот эта? - спросил он у официанта.
   - Двадцать шесть франков.
   - А эта?
   - Двадцать шесть франков.
   - Они все стоят по двадцать шесть франков?
   - Да.
   - Почему же вы не сказали сразу?
   - Потому что вы об этом не спрашивали.
   Мужчина поднял глаза, и на мгновение в глазах этого  лунатика  вспыхнул
какой-то злобный огонек. Потом он показал на самую крупную курочку.
   - Дайте мне вот эту!
   Керн  подтолкнул  Штайнера.  Тот  уже  тоже   внимательно   следил   за
происходящим. Уголки его рта вздрагивали.
   - С каким гарниром? С салатом, жареным картофелем или рисом? -  спросил
официант.
   - Без всякого гарнира. Гарниром будет нож и вилка! Давайте ее сюда!
   - Цыпленок, - прошептал Керн. - Наш старый знакомый - Цыпленок!
   Штайнер кивнул.
   - Да, это он. Цыпленок из тюрьмы в Вене.
   Мужчина уселся за столик, вынул бумажник  и  пересчитал  деньги.  Потом
сунул его обратно в карман и торжественно развернул  салфетку.  Перед  ним
уже красовалась жареная курочка. Мужчина поднял  руки,  словно  священник,
приготовляясь  к  благословению.  Глаза  его  светились  от  восторга.  Он
переложил курочку из миски на свою тарелку.
   - Не будем ему мешать, - тихо  сказал  Штайнер  и  ухмыльнулся.  -  Эта
жареная курочка наверняка досталась ему после больших трудов.
   - Напротив, я предлагаю немедленно смыться! - сказал Керн. - Я уже  два
раза встречался с ним. И оба раза - в тюрьме. Его каждый раз  арестовывали
в тот момент, когда он собирался есть жареную курочку.  Исходя  из  этого,
сюда каждую минуту может нагрянуть полиция.
   Штайнер рассмеялся.
   - Ну, тогда быстро! Новогодний праздник  лучше  провести  у  обделенных
судьбой, нежели в префектуре.
   Они вышли на улицу. В дверях они еще раз обернулись. Цыпленок  как  раз
оторвал от курочки румяную поджаристую  лапку,  внимательно  посмотрел  на
нее, - как паломник на гроб господень, - смиренно  надкусил  ее,  а  потом
начал пожирать ее с непостижимой быстротой и жадностью.


   Эдит Розенфельд была маленькой, совершенно седой  женщиной  шестидесяти
шести лет. Она приехала в Париж два года назад,  вместе  с  семью  детьми.
Шестерых из них она уже определила. Старший сын, врач, уехал  на  войну  в
Китай; старшая  дочь,  филолог  из  Бонна,  получила  с  помощью  комитета
беженцев место горничной и уехала в Шотландию; второй сын  сдал  в  Париже
государственные  экзамены  по  юриспруденции,  но,  не   найдя   практики,
устроился официантом в  отеле  "Карлтон"  в  Каннах;  третий  записался  в
иностранный легион;  четвертый  уехал  в  Боливию;  вторая  дочь  жила  на
апельсиновой плантации в Палестине,  Остался  только  самый  младший  сын.
Комитет помощи беженцам пытался устроить его шофером в Мексике.
   Квартира Эдит Розенфельд состояла из двух комнат: большой, где она жила
сама, и поменьше - для ее последнего сына Макса  Розенфельда,  фанатически
преданного автомобилям. К тому времени, когда туда пришли Штайнер, Марилл,
Керн и Рут, в обеих комнатах уже собралось человек двадцать - все  беженцы
из Германии. Некоторые имели разрешение на работу, но большинство  его  не
имело. Кто мог, захватил с собой немного  выпить.  Почти  все  принесли  с
собой дешевое французское красное вино. Штайнер и Марилл сидели  со  своим
коньяком, словно  два  краеугольных  камня.  Они  щедро  разливали  коньяк
направо и налево, чтобы избежать ненужной щепетильности.
   Мориц Розенталь пришел в одиннадцать часов. Керн с  трудом  узнал  его.
Менее чем за год он, казалось, постарел  лет  на  десять.  Лицо  его  было
изжелта-бледным, без единой кровинки; шел он с трудом, опираясь  на  палку
черного дерева с ручкой из слоновой кости.
   - Эдит, старая любовь моя! Вот я и снова здесь, - произнес он. - Раньше
прийти я не мог. Чувствовал себя очень усталым.
   Он нагнулся, чтобы поцеловать ей руку, но у него ничего не  получилось.
Эдит поднялась - легко, как птичка. Она взяла Морица за руку и  поцеловала
его в щеку.
   - Кажется, я старею, - произнес  Мориц  Розенталь.  -  Не  могу  больше
целовать тебе руки. А ты целуешь меня прямо в щеку - и хоть  бы  что!  Да,
если бы мне было только семьдесят!
   Эдит  Розенфельд  взглянула  на  него  и  улыбнулась.  Ей  не  хотелось
показывать ему, что она испугана его жалким видом. А  Мориц  Розенталь  не
показывал ей, что догадывается о ее мыслях. Он чувствовал себя спокойно  и
радостно - он приехал в Париж, чтобы дожить в этом городе  свои  последние
дни.
   Мориц Розенталь огляделся.
   - Сколько знакомых лиц, - сказал он. - Те,  у  кого  нет  своего  дома,
часто встречаются друг с другом. Странно, но это так...  Штайнер,  где  мы
виделись с вами  последний  раз?  В  Вене,  правильно?  А  с  Мариллом?  В
Бриссажо, а позднее - в Локарно, когда находились в полиции  под  арестом,
верно?.. Ба! Да здесь и Классман - Шерлок Холмс из Цюриха! Да, память  моя
еще кое на что годится! Здесь и Вазер! И Брозе! И Керн из Чехии!  Майер  -
друг карабинеров в Палланцо! О,  боже  ты  мой,  дети!  Куда  ушло  старое
чудесное время?! Теперь уже все не так. Ноги отказываются служить.
   Он осторожно сел на стул.
   - Откуда вы теперь, отец Мориц? - спросил Штайнер.
   - Из  Базеля.  И  скажу  вам  одно,  дети:  избегайте  Эльзаса!  Будьте
осторожны в Штрассбурге и избегайте Кольмара. Атмосфера там, как в тюрьме.
Матиас Грюневальд и Изенхаймер Альтар ничего не смогли сделать. Три месяца
тюрьмы за нелегальный въезд в страну.  Любой  другой  суд  осуждает  самое
большее на пятнадцать дней. А  там,  если  попадешься  второй  раз,  сразу
получишь полгода. К тому  же  и  тюрьма  -  настоящая  каторга!  Избегайте
Кольмара и Эльзаса, дети. Идите через Женеву.
   - Как сейчас в Италии? - спросил Классман.
   Мориц Розенталь взял рюмку с вином, которую поставила  перед  ним  Эдит
Розенфельд. Рука его заметно дрожала, когда  он  ее  поднимал.  Ему  стало
стыдно, и он снова поставил рюмку на стол.
   - Италия наводнена немецкими агентами, - сказал он. -  Там  нам  больше
нечего делать.
   - А в Австрии? - спросил Вазер.
   - Австрия и Чехословакия - это  ловушки.  Франция  -  вот  единственная
страна в Европе, где мы еще можем жить. Всеми силами старайтесь удержаться
здесь.
   - Ты слышал что-нибудь о Мэри Альтман, Мориц? - спросила через какое-то
мгновение Эдит Розенфельд. - Последнее время она жила в Милане.
   - Сейчас она работает горничной в Амстердаме. А  дети  ее  находятся  в
Швейцарии, в приюте  для  эмигрантов.  Кажется,  в  Локарно.  А  муж  -  в
Бразилии.
   - Ты разговаривал с ней?
   - Да, незадолго до ее отъезда  в  Цюрих.  Она  чувствовала  себя  очень
несчастной. Ведь семья ее оказалась разбросанной по всему свету.
   - А вы знаете что-нибудь об Йозефе Фесслере? - спросил Классман.  -  Он
ждал в Цюрихе вида на жительство.
   - Фесслер застрелился вместе со своей женой, - ответил Мориц  Розенталь
таким  спокойным  тоном,  будто  рассказывал  о  разведении  пчел.  Но  на
Классмана он не смотрел. Он смотрел на дверь. Классман промолчал. Никто из
присутствующих  тоже  не  произнес  ни  слова.  Минуту  в  комнате  царило
молчание. Каждый сделал вид, будто ничего не слышал.
   - А вы не встречали  где-нибудь  Йозефа  Фридмана?  -  наконец  спросил
Брозе.
   - Нет, не встречал, но я знаю, что он сидит в тюрьме в Зальцбурге.  Его
брат вернулся в Германию и, кажется, сидит в исправительном концлагере.  -
Мориц Розенталь взял обеими руками свою рюмку - осторожно, словно кубок, -
и медленно выпил.
   - А что сейчас поделывает министр Альтгоф? - спросил Марилл.
   - У  того  дела  блестящи.  Работает  шофером  такси  в  Цюрихе.  Имеет
разрешение и на жительство, и на работу.
   - Ну, еще бы! - произнес коммунист Вазер.
   - А Бернштейн?
   - Бернштейн - в Австралии. Его отец - в Восточной Африке. Больше  всего
повезло  Максу  Мею  -  он  стал  ассистентом  зубного  врача  в   Бомбее.
Разумеется, нелегально, но, тем не менее, он - при деле. Левенштейн сдал в
Англии все экзамены на юриста и работает  сейчас  адвокатом  в  Палестине.
Актер Гансдорф - в государственном театре в Цюрихе.  Шторм  повесился.  Ты
знала в Берлине правительственного советника Биндера, Эдит?
   - Да.
   - Развелся с женой. Чтобы карьера не пострадала. Был женат на одной  из
Оппенгеймов. А жена его отравилась вместе с двумя детьми.
   Мориц Розенталь на минуту задумался.
   - Вот приблизительно и все, что я знаю, - сказал он потом. -  Остальные
продолжают блуждать по странам, но их стало гораздо больше.
   Марилл налил себе коньяку. Для этого он использовал стакан, на  котором
красовалась надпись "Qare de Lyon". Этот стакан был воспоминанием  об  его
первом аресте, и он таскал его повсюду с собой.
   - Поучительная хроника!  -  заметил  он,  залпом  выпив  коньяк.  -  Да
здравствует  уничтожение  личности!  У  древних  греков  на  первое  место
ставился ум, в более поздние времена - красота, еще позднее -  болезни.  А
теперь на первое место вышли преступления! История мировой культуры -  это
история страданий тех людей, кто ее создавал.
   Штайнер с ухмылкой посмотрел на него. Марилл в ответ тоже  ухмыльнулся.
И в этот момент с улицы донесся  колокольный  звон.  Штайнер  взглянул  на
людей, собравшихся в комнате и занесенных сюда  ветром  судьбы,  и  поднял
свою рюмку.
   - Приветствуем  тебя,  отец  Мориц,  -  сказал  он.  -  Король  бродяг,
последний потомок Агасфера, вечный эмигрант! Только дьяволу известно,  что
нам принесет грядущий год! Да здравствуют люди подполья! Пока ты жив - еще
ничто не потеряно!
   Мориц Розенталь кивнул.  Он  вытянул  свою  руку  с  рюмкой  в  сторону
Штайнера и выпил. В глубине комнаты кто-то рассмеялся. А  потом  наступила
тишина.  Все  смущенно  переглянулись,  словно  их   застали   за   чем-то
непозволительным. На улице трещал фейерверк. Мимо дома с шумом  и  гудками
проезжали такси. На балконе дома  напротив  мужчина  маленького  роста,  в
жилетке, но без пиджака, поджег трубочку с  зеленым  праздничным  порохом.
Фасад дома заискрился. Зеленый свет ослепительно  засверкал  и  в  комнате
Эдит Розенфельд, сразу превратив ее во  что-то  призрачное  и  нереальное,
словно это уже была не комната в  парижском  отеле,  а  каюта  затонувшего
корабля, глубоко под водой.


   Актриса Барбара Клейн сидела в углу за одним из  столиков  "катакомбы".
Было поздно, и помещение освещалось только двумя  лампочками  над  дверью.
Она сидела в кресле перед "пальмовым  залом",  и  каждый  раз,  когда  она
откидывалась на спинку кресла, листья  пальмы,  словно  окоченевшие  руки,
касались ее волос. Она вздрагивала от их прикосновения, но у нее  не  было
сил подняться и пересесть в другое место.
   Из кухни доносился звон посуды, в репродукторе уныло пиликал аккордеон.
"Радио Тулузы, - подумала Барбара Клейн. - Радио Тулузы. Я очень устала  и
не хочу больше жить... Радио Тулузы..."
   "Я не пьяна, - думала она. - Просто мои мысли текут  сейчас  медленнее.
Так же  ленивы  мухи  зимой,  когда  к  ним  приближается  смерть.  Смерть
приближается и ко мне, разрастаясь во мне, как щупальца рака, и постепенно
поражая все тело. Кто-то дал мне рюмку коньяку. Тот, которого они называют
Мариллом, или другой, который потом  ушел.  Я  должна  была  согреться.  И
сейчас мне не холодно. Я вообще больше себя не чувствую".
   Она продолжала сидеть и видела, словно сквозь стеклянную стену,  как  к
ней  кто-то  приближался.  Наконец  он  приблизился,  и  она  увидела  его
явственнее, хотя между  ними  все  еще  продолжала  оставаться  стеклянная
стена. Теперь она его узнала. Это был человек, который сидел рядом с ней в
комнате Эдит Розенфельд.  Сейчас  лицо  у  него  было  какое-то  робкое  и
расплывчатое. Очки, губы, искривленные  в  какой-то  гримасе,  беспокойные
руки. Человек хромал, и теперь он уже шел, прихрамывая,  через  стеклянную
стену. Стекло пропустило его и снова закрылось позади  него,  мягко  играя
разноцветными бликами, словно водянистое желе.
   Прошло какое-то время, прежде чем до нее дошел смысл  его  слов.  Потом
она увидела, как он удалился своей хромающей походкой