ле  профессор  байстрюк,
незаконнорожденный, сын подрядчика из  старообрядцев,  и,  выходит,  Якоб,
жених Рахили Рахленко, - сын байстрюка. И если в нем есть еврейская кровь,
то на двадцать пять процентов, остальное немецкое и русское...
   Между прочим, ничего особенного он,  Хаим  Ягудин,  в  этом  не  видит,
смотрит на это как человек просвещенный, но ему  противно,  что  городские
скоты строят из  себя  святош,  а  сами  живут  с  кем  попало,  а  уж  за
немок-колонисток хватаются обеими руками, потому что,  какие  они  ядреные
девки и к тому же охочие до этого дела, все знают. И профессор не виноват,
что его мать спала с железнодорожным подрядчиком,  тем  более  в  этом  не
виноват сам Якоб. Но каковы, спрашивается, наши раввины и  старшины,  если
они по еврейскому обряду женили человека, у которого мать чистая немка,  а
отец наполовину русский,  -  словом,  человека,  который  еврей  всего  на
двадцать пять процентов?!
   Такую, понимаете, версию выдвинул Хаим Ягудин.  Выдвини  ее  кто-нибудь
другой - в нее бы поверили. Почему не поверить в необычайный факт, который
дополняет такую удивительную историю, как женитьба Якоба на  Рахили?  Если
мать Якоба неожиданно оказалась немкой, а он сам лютеранином, то почему не
допустить,  что  дедушка  его  -  богатый  железнодорожный  подрядчик   из
старообрядцев? В такой ситуации объяви кто-нибудь отца  Якоба  кабардинцем
или чеченцем, в это тоже поверили бы - слишком необычной была вся история.
И некоторые старики и  старухи  подтверждали,  что  старый  Ивановский  из
Ивановки был действительно человек ученый, а когда муж человек ученый, все
время смотрит в книгу, то куда,  спрашивается,  смотреть  его  жене?  Жене
остается смотреть направо и смотреть налево. И мамаша профессора, еще живя
в Ивановке, очень, между прочим, часто посматривала и направо и налево,  а
овдовев, и вовсе стала, что называется, _веселой вдовой_ и носила  на  шее
массивную золотую цепь с золотым медальоном. А что было в медальоне, никто
не знает, медальона она  никогда  не  открывала,  может,  там  был  чей-то
портрет, и кто знает, возможно, портрет подрядчика!..  К  тому  же  многие
помнят,  что  здесь  творилось,   когда   строились   Либаво-Роменская   и
Киево-Воронежская железные дороги, они пересекались  в  Бахмаче...  Народу
понаехало - тьма! И просто мужики, и техники, и инженеры, и подрядчики,  и
купцы, и поставщики, и агенты,  и  кассиры,  все  с  деньгами,  рвутся  до
женщин, пьют, гуляют и кругом трактиры, заезжие дома и кабаки, ну  а  там,
где спрос, там и предложение...
   Но все это с одной стороны...
   С другой же стороны, все знали Хаима Ягудина как краснобая, хвастуна  и
враля, способного выдумать любую историю. И все знали, что  он  обижен  на
профессора Ивановского за  свой  одеколон,  все  знали,  что  он  завидует
старику Рахленко - отцу Рахили, почему завидует, вы узнаете позже. И,  что
за человек Хаим Ягудин, тоже все знали, настоящий человек не позволит себе
говорить такое про свою тещу и своего шурина. И все знали, что Хаим Ягудин
взял жену вовсе не бесприданницей, а получил за  ней  дом,  тот  самый,  о
котором я вам рассказывал, и фруктовую  лавку,  которой  кормилась  семья,
пока не умерла жена, и Хаим эту лавку продал, потому что  не  мог  же  он,
унтер-офицер российской армии, продавать фрукты местным  скотам  и  хамам!
Были и другие несуразности  в  рассказе  Хаима,  и  были  старики,  твердо
стоявшие на том, что  профессор  не  кто  иной,  как  сын  Ивановского  из
Ивановки,  который  был  не  только  ученым,  но  и   деловым   человеком,
лесозаготовителем, поставлял, между прочим, лес на шпалопропиточный  завод
и, будучи связанным со строительством  дороги,  перебрался  сюда,  правда,
вскоре умер, но переехали Ивановские уже с мальчиком-профессором, так  что
ни о каком старообрядце не может быть и  речи.  И  старик  Ивановский  был
человек состоятельный и сумел дать сыну образование, у него для этого были
свои деньги, в деньгах подрядчика-старовера он не нуждался.
   Что касается Спинозы,  то  действительно,  говорили  старики,  какая-то
история со Спинозой была. Некоего Баруха Спинозу отлучили от  синагоги  за
вольнодумство, а старик Ивановский  как  человек  образованный  послал  по
этому поводу телеграмму с протестом. Куда? Известно куда - в Вильно... То,
что Спиноза жил на двести лет раньше Ивановского, к тому же не в Вильно, а
в Амстердаме, никого не смущало,  в  подобные  тонкости  наши  старики  не
вдавались. Телеграмма так  телеграмма...  Но  разве  это  доказывает,  что
профессор Ивановский байстрюк?
   Словом, приводились всякие доводы против версии Хаима  Ягудина,  и  все
знали, что за человек Хаим Ягудин, и держали сторону Рахили и Якоба.
   Но были, повторяю, завистники и недоброжелатели,  которые  использовали
легенду Хаима для своих ябед, кляуз и  доносов,  которые  они  посылали  в
Чернигов и даже в Петербург, в сенат, по поводу  незаконного  венчания  по
иудейскому  обряду  лютеранина  Якоба  Ивановского  с   еврейкой   Рахилью
Рахленко.
   Однако  царская  бюрократическая  машина  катилась  медленно,  и,  пока
писались,  отсылались,  рассматривались  эти  ябеды,   делались   запросы,
посылались ответы, а на эти ответы - новые запросы, пока все это крутилось
и раскручивалось, шло время, а время, оно летит  быстро,  началась  первая
мировая война, потом революция, и перед лицом таких великих событий  никто
уже не интересовался: сделали обрезание Якобу Ивановскому или не  сделали.
Великая история заслонила маленькую историю. Хотя такие маленькие истории,
миллионы таких маленьких историй, может быть, и составляют главную историю
человечества.



3

   О том, как жили мои родители в Швейцарии, я сужу  по  их  рассказам,  а
рассказывали они мало и противоречиво. Отдельные слова, фразы,  шутки.  "В
Базеле ты говорил по-другому". Или: "В Базеле ты хотела  того,  не  хотела
этого". Как из лоскутков шьют одеяло, так я из  обрывков  этих  разговоров
составил себе приблизительное представление о том, что произошло в  Базеле
и почему они вернулись.
   Итак, мои родители живут в Базеле. Через год рождается их старший  сын,
мой брат Лева, а еще через полгода останавливается на нашей станции поезд,
кондуктор выносит чемодан и баулы, выносит  складную  детскую  коляску,  и
выходит из вагона молодая дама с младенцем на руках.  Дама  эта  была  моя
мать Рахиль, а младенец - этот самый шестимесячный Лева, мой старший брат,
с ним мать и явилась к своим родителям. Что случилось? А ничего,  приехала
навестить родных. Но никого не  обманешь,  все  сразу  догадались  -  дело
неладно: явилась ни с того ни с сего, без  мужа,  с  грудным  ребенком  на
руках. В  доме  дедушки  Рахленко  от  людей  нет  отбоя,  всем  интересно
посмотреть на Рахиль, во что она превратилась в  Швейцарии,  но,  главное,
всем хочется узнать, почему она вернулась. И это  естественно;  люди  были
искренне заинтересованы в ее судьбе, принимали в ней  горячее  участие,  и
вот что-то произошло и, может быть, все пошло прахом...
   Конечно, мать вернулась не для того,  чтобы  повидать  родственников  и
показать им внука. Моя мать вернулась из Базеля навсегда  и  окончательно.
Не пожелала больше там жить. Почему? Якобы из-за кузин. Отец мой будто  бы
стал ухаживать за кузинами, были у него кузины с материнской  стороны.  Но
это, конечно, отговорка. Не отрицаю, мама была ревнивая, но не потому, что
отец изменял ей - у него этого и  в  мыслях  не  было,  не  такой  он  был
человек, для него, кроме матери, никого не существовало. Мать была ревнива
от своего характера, от  своей  властности,  вспыльчивости,  считала  мужа
своей собственностью. Но, повторяю, кузины - это отговорка,  причины  были
гораздо глубже.
   Безусловно, играла роль тоска по родине. В сущности, кроме Якоба, у нее
там никого не было, ни родных, ни подруг, не было  наших  вишневых  садов,
нашего леса, базара, запаха нашей щедрой земли, - всего того,  среди  чего
она выросла, к чему привыкла и без чего жить ей было трудно.
   И все же это можно  преодолеть.  Люди  переселяются  в  другие  страны,
приживаются в новой среде, прижилась бы и мать. Но было другое, главное. В
чопорном профессорском немецком доме, рядом со  свекровью-аристократкой  и
золовками,  женами  братьев  ее  мужа,  тоже  аристократками,  она,   дочь
сапожника с Украины, чувствовала себя не только не первой, не  равной  им,
но последней. Может быть, мать вытерпела бы и это. В конце концов  не  век
бы они жили в доме свекра, могли жить  отдельно.  Но  была  капля,  и  эта
капля, как говорится, переполнила чашу ее терпения.  Язык!  Мама  говорила
по-русски, по-украински, овладела бы, может быть, и немецким, но мешал  ее
родной язык идиш. Зная идиш, она в общем понимала  немцев,  но  те  ее  не
понимали; когда она пыталась объясниться с ними, то  у  нее  получался  не
немецкий, а идиш, а для  немца  идиш  -  смех,  а  смеха  над  собой  мать
перенести не могла, и этот смех был каплей, переполнившей чашу.
   О действительных причинах возвращения матери знал только отец и знал я.
Вернее, узнал потом. Но узнал точно.
   Для других же мамино возвращение было загадкой,  все  думали,  что  она
вернулась потому, что жизнь ее с Якобом не сладилась. И  многих  огорчало,
что  такая  прекрасная  романтическая  история,  такое,   можно   сказать,
выдающееся событие в жизни нашего города кончилось ничем. Усилия, борьба -
все оказалось напрасным, никому не нужным, не принесло счастья.
   Но они ошибались. Не прошло и двух месяцев, как из Базеля является Якоб
собственной персоной, и всем стало ясно: никакого разрыва нет, они  муж  и
жена, любят друг друга, ну а где они любят друг  друга,  в  России  или  в
Швейцарии, имеет ли это значение?
   Не знаю, какие прения происходили между отцом и  матерью,  но  то,  что
именно тогда я и  был  запрограммирован,  -  это  точно,  так  выходит  по
времени.
   В общем, туда-сюда, у Левы корь, у Левы  свинка,  потом  мама  снова  в
интересном положении, и мой отец, его называли уже не Якоб,  а  по-нашему,
Яков, мотается с Черниговщины в Базель, из Базеля на Черниговщину, а  мать
остается  сначала  меня  родить,  потом  меня  выкормить,  затем,  уже   в
четырнадцатом году, чтобы родить и выкормить третьего - Ефима. Дотянули до
августа четырнадцатого года, когда,  как  вам  известно,  началась  первая
мировая война, и ни о какой Швейцарии уже не могло быть и речи. И мой папа
Яков застрял в России, и, слава богу, его не  тронули  как  нежелательного
иностранца: хотя  и  лютеранин,  но  не  из  Германии,  а  из  нейтральной
Швейцарии.
   Но что ему делать? Красивый,  воспитанный,  вежливый,  добрый  человек,
представительный мужчина,  но  совершенно  не  приспособленный  к  здешней
жизни. Человек без специальности. Вы  понимаете,  что  такое  человек  без
специальности? Понимаете. Тогда вы должны понять,  что  такое  интеллигент
без специальности, интеллигент без высшего образования.  Пустое  место.  К
физической работе не привык, к письменной - не годился, плохо  знал  язык.
Но работать надо, содержать семью надо, нельзя с женой и детьми сидеть  на
шее у дедушки Рахленко.
   И дедушка Рахленко решил пустить его по торговой части. Я  уже  говорил
вам, что мой дедушка Рахленко хотя и был  сапожник,  но  был  мудрейший  и
очень значительный человек. Больше  того!  Самый  уважаемый  и  почтенный:
габбе, староста в синагоге. Обычно  на  эту  должность  избирался  человек
состоятельный, чтобы мог  и  на  синагогу  дать,  и  бедным  помочь,  и  с
начальством поладить, а что для этого нужно? Нужны деньги. И габбе  обычно
выбирали человека достойного, но  с  деньгами.  У  нас  же  выбрали  моего
дедушку, сапожника Рахленко, - его  достоинство  и  мудрость  были  дороже
любых денег. О дедушке я расскажу вам потом, а пока  замечу  только,  что,
как мудрый и деловой человек, он придумал для моего отца торговое дело,  и
вот какое именно.
   Был у нас сосед по фамилии Плоткин, по имени  Кусиел.  Кусиел  Плоткин.
Если охарактеризовать его одним словом, то слово это неудачник. Есть такие
люди, и работящие, и трудолюбивые,  но  не  везет,  не  идет,  за  что  ни
возьмутся - не  получается.  Имел  Кусиел  мясное  дело,  лавчонку,  такие
лавчонки у нас назывались ятками. Плоткин  ездил  по  окрестным  деревням,
закупал скот, забивал его и  торговал  мясом  в  своей  ятке.  Но  он  был
невезучий, маленький, кривобокий, некрасивый. Первая жена  умерла,  вторая
завела любовника - мужниного приказчика, поселила  в  своем  доме,  Кусиел
ездил по деревням, закупал скот, а она с этим  любовником  забавлялась.  А
когда приказчик - любовник хозяйской  жены,  то  на  хозяйские  деньги  он
смотрит как на свои. Если хозяйская жена - его жена, то и хозяйская  касса
- его касса. Если же  Кусиел  посылал  приказчика  закупать  скот,  а  сам
оставался дома, то негодница-жена  устраивала  несчастному  Кусиелу  такую
жизнь, какую бы не  вынесла  ни  одна  скотина.  И  вот  дедушка  Рахленко
предлагает Кусиелу прогнать мерзавца приказчика и вместо него взять  моего
отца. И пусть отец проработает у него год. Если за этот год они  сойдутся,
понравятся друг другу и дело у  них  пойдет,  то  Кусиел  возьмет  отца  в
компанию, отец будет тогда не приказчик, а компаньон, будет иметь  в  деле
половинную долю. Через год, если все будет хорошо,  отец  внесет  половину
стоимости ятки, и будущие доходы они будут  делить  пополам.  Откуда  отец
возьмет деньги? Ну, как вы понимаете, ятка Кусиела  не  такая  уж  крупная
фирма, не  "Дженерал  моторс",  деньги  понадобятся  не  слишком  большие.
Кое-что отец привез из Швейцарии, кое-что даст  он,  Авраам  Рахленко,  и,
кроме того, у него такая репутация, такое имя, что если потребуется  заем,
то в займе можно не сомневаться. Не знаю, как отнесся Кусиел к предложению
через  год  взять  отца  в  компанию,  может  быть,  это  ему  не  слишком
понравилось, каждому хочется быть единоличным хозяином в  своем  деле.  Но
прогнать негодяя приказчика, мошенника, вора,  любовника  жены,  а  вместо
него взять такого честного, порядочного человека, как мой отец, - это ему,
бесспорно, пришлось  по  душе.  И  он  знал,  что  ничего  плохого,  кроме
хорошего, мой дедушка Рахленко предложить не может.
   Все, однако, оказалось не так просто. Кусиел согласился, но он  был  не
мужчина: если жена поселяет любовника в собственном доме,  то  муж  ее  не
более чем тряпка.
   В назначенный день дедушка и отец являются в ятку и видят,  что  Кусиел
сам не свой, а негодяй приказчик стоит за прилавком и нахально усмехается.
   Дедушка показывает на моего отца и спрашивает:
   - Кусиел, кто этот человек?
   - Это мой новый приказчик, - дрожа от страха, отвечает Кусиел.
   Дедушка кивает в сторону нахала приказчика:
   - А кто этот человек?
   - Это мой бывший приказчик, - заикаясь, отвечает Кусиел.
   - Ты с ним рассчитался?
   - Рассчитался.
   - Полностью и честь честью?
   - Полностью и честь честью.
   Тогда дедушка спрашивает у приказчика:
   - Ты имеешь обиду на хозяина?
   - Мне хозяйка запретила уходить из-за прилавка, - заявляет этот нахал.
   - У тебя нет хозяйки, - говорит дедушка, -  у  тебя  _был_  хозяин.  Но
теперь он тебе не хозяин, а ты ему не работник.
   С этими словами дедушка берет приказчика за грудки,  вытаскивает  из-за
прилавка и выкидывает из магазина к чертовой матери, на мостовую.
   А жене Кусиела дедушка сказал:
   - Если ты будешь позорить своего  мужа,  то  придется  вас  развести  и
выдать тебя за рябого Янкеля.
   Рябой Янкель был дефективный парень с  громадной  головой  и  короткими
парализованными ногами, сидел целый день  на  крылечке  по-турецки,  иначе
сидеть не мог, блаженно всем улыбался и, если к нему обращались,  мычал  в
ответ нечто невразумительное: как  у  нас  говорили:  "Не  хватало  десять
гривен до рубля", - ненормальный... Все привыкли  к  нему,  никто  его  не
обижал, ни дети, ни тем более взрослые...
   И вот так, таким, как говорится, способом, мой отец стал приказчиком  в
ятке Кусиела Плоткина.
   Надо сказать, что это дело совсем не простое. Что представлял  собой  в
то время мясоторговец? Он и гуртовщик, и мясник, и продавец. Покупать скот
нужен опыт, надо на глаз определить, как откормлена скотина, сколько в ней
ценного мяса, сколько жира,  нужно  уметь  ощупать  животное,  надо  знать
породу скота и место, где он откармливался. Скот в наших местах - это  так
называемый черкасский скот, по-научному, серая украинская порода. Хорошая,
даже идеальная порода как в  смысле  работы,  так  и  в  смысле  мяса.  Вы
когда-нибудь видели украинского  быка?  Красавец!  Семьдесят  пудов  веса,
больше тонны! И тащит  полторы  тонны.  Восемь  лет  такой  бык  работает,
работает, как вол, извините за каламбур, потом поступает в нагул на  мясо.
Короче говоря, в скоте надо разбираться, иначе всучат дрянь, даже  больную
скотину, тут нужен опыт и опыт. Опыта у моего отца не было никакого,  а  у
Кусиела был: он всю жизнь занимался мясом. И  потому,  по  деревням  ездил
Кусиел, закупал скот, а отец находился в лавке. Но продавать мясо  -  тоже
не простое дело: каждому сорту своя цена,  -  одно  дело,  скажем,  филей,
край, другое -  шея,  бедро,  кострец.  Каждой  хозяйке  хочется  получить
кусочек получше и подешевле, понежнее и повкуснее, чтобы хватило и на суп,
и на котлеты, и на жаркое, и на студень, она пробует его и на  вид,  и  на
запах, и на цвет. Ей подавай мясо блестящее, не слишком мягкое,  но  и  не
твердое, не особенно сухое, но чтобы не выделяло влаги, не бледное,  но  и
не чересчур красное.
   Постойте часок в  магазине,  у  мясного  прилавка,  и  посмотрите,  как
настоящая хозяйка выбирает  мясо,  помножьте  это  на  то,  что  наш  уезд
скотоводческий и любая женщина разбиралась в мясе не меньше, чем  нынешний
инженер мясохолодильной промышленности, и вы поймете положение моего отца,
который до этого видел мясо  только  за  столом  в  вареном,  жареном  или
тушеном виде, и учтите его деликатность: это был, знаете ли, не тот ловкий
продавец, который на ваших глазах отрубает  от  красивой  туши  аппетитный
кусочек, вертит его перед вашими глазами, как бриллиант, а дома вы  вместо
бриллианта находите одни кости. Отец этого делать не умел, и вы,  наверно,
решили, что ничего хорошего из этой  затеи  получиться  не  могло  и  отец
потерпел фиаско.
   Представьте, никакого фиаско не произошло, затея себя оправдала.
   Не сразу. Были ошибки, были просчеты. Первый месяц Кусиел стоял рядом с
отцом, вернее, отец рядом с Кусиелом, осваивал  дело.  И  освоил.  И  дело
пошло. Почему пошло? Я вам скажу. Во-первых, отец был способный и  к  тому
же из семьи хирургов, а хирург, как там ни  верти,  до  известной  степени
мясник... Во-вторых,  главные  клиенты  у  Кусиела  были  деповские,  жены
машинистов и других рабочих, его ятка была на Старом базаре,  недалеко  от
станции. Была еще одна ятка на  Новом  базаре,  но  это  на  другом  конце
города. И все деповские покупали мясо у Кусиела. В кредит. Забирали  мясо,
Кусиел или его приказчик записывали на бумажке, а когда машинисты получали
получку, их жены расплачивались. Так вот, негодяй приказчик, а возможно, и
сам Кусиел приписывали. Хозяйки  это  видели,  понимали,  но  доказать  не
могли, скандалили, но  им  в  нос  совали  бумажку  и  говорили:  "Видите,
записано?!" Из-за этих приписок покупательницы уходили от Кусиела на Новый
базар в другую ятку: человеку обидно, когда его делают дураком. И мой отец
сказал: "Чтобы  никаких  приписок,  это  мое  условие".  Кусиелу  пришлось
согласиться, тем более он видел, что дело пошло и без приписок. Все  знали
моего отца как честнейшего человека, знали, что он не позволит взять  себе
лишнюю копейку, прекратились скандалы и споры, и  те  покупательницы,  что
ушли  из-за  приписок,  вернулись.  В-третьих,  мой  отец  навел  в   ятке
неслыханную чистоту и порядок. Вы знаете, ка