Васильевна и,  казалось, не была
довольна этим известием.
     - Родить детей ума кому недоставало?  - засмеялся Невзгодин. - Впрочем,
у меня нет их.
     - Когда же вы женились?
     - Год тому назад...
     - И жена с вами приехала?
     - Нет,  осталась за  границей.  Мы  через  шесть  месяцев после свадьбы
разошлись с ней!
     - И вы так спокойно об этом говорите?
     - Недостаточно радуюсь, вы думаете, Маргарита Васильевна, что впредь не
так-то легко могу повторить эту глупость?..
     - Зачем же вы тогда женились?
     - Зачем люди,  и  в особенности русские,  иногда совершают необъяснимые
никакой логикой поступки?..  Мне думается,  что я женился по той же причине,
по  которой покучивал...  Хотел переменить положение...  посмотреть,  что из
этого выйдет...  Ну,  и не вышло ничего, кроме отчаянной и еще большей скуки
жить с человеком, с которым у вас так же мало общего, как с китайцем...
     - Вы  разве раньше этого не видели?  Или настолько влюбились,  что были
ослеплены?  Она,  верно,  француженка?  - допрашивала Маргарита Васильевна с
жадным   любопытством  человека,   положение  которого  отчасти   напоминает
положение другого.
     - Чистейшая русская и даже москвичка.  По правде говоря,  я даже не был
настолько влюблен, чтобы быть в ошалелом состоянии. И не скрывал этого. Да и
она,  кажется,  была в  таком же точно положении и  вышла за меня больше для
удобства иметь мужа и не жить одной в меблированных комнатах... Ну, и притом
вдова,  тридцать лет...  Учится медицине,  оканчивает курс  и  скоро приедет
сюда.  Очень  дельная  и  по-своему  неглупая женщина...  Наверное,  сделает
карьеру и будет иметь хорошую практику.
     - И хороша?
     - Очень...   Знаете  ли,  тип  римской  матроны,  строгой  и  несколько
величественной,    гордой    своими   добродетелями,    с    предрассудками,
прямолинейностью и некоторой скаредностью дамы купеческой закваски и горячим
темпераментом долго вдовевшей здоровой особы.  Неспокойная богема по натуре,
как я,  и такая непреклонная, строгая поклонница умеренности, аккуратности и
накопления богатств  по  сантимам.  Что  получилось в  результате от  такого
соединения?  Месяц-другой скотоподобного счастья, и затем взаимная неприязнь
друг к другу...  ряд раздраженных колкостей и насмешек -  с одной стороны, и
строгих,  принципиальных и методичных нотаций - с другой, с прибавкой подчас
обвинений ревнивого характера, если я не был в нашей квартирке в одиннадцать
часов вечера...  А я,  признаться,  редко приходил к сроку...  Ну,  и в один
прекрасный день за  утренним кофе мы  откровенно сознались,  что оба сделали
глупость и  только мешаем друг  другу  готовиться к  экзаменам,  и  порешили
разойтись в  ближайшее воскресенье,  когда жена  могла не  идти  в  клинику.
Разошлись мы  по-хорошему,  без сцен и  без упреков,  -  словом,  без всяких
драматических осложнений...  Напротив.  Она простерла свою внимательность до
того,  что сама уложила мое белье и платье, предоставив моему попечению одни
только книги и  взяв с  меня слово принять вину на  себя,  если она  захочет
повторить глупость,  то  есть  выйти опять замуж,  "но,  конечно,  за  более
основательного человека",  - любезным тоном прибавила она. С тех пор мы и не
видались.   Ну,   вот  я  и  кончил  свою  одиссею,   стараясь  не  особенно
злоупотреблять вашим вниманием. Позволите закурить?
     - Пожалуйста...
     - Ну,   а  теперь  мой  черед,  Маргарита  Васильевна,  допросить  вас.
Позволите?
     - Позволю.
     - Вам как живется? Я слышал, недурно?..
     - И не особенно хорошо! - произнесла молодая женщина.
     Невзгодин   взглянул   на   Маргариту  Васильевну  и   заметил   что-то
сурово-страдальческое в ее лице.
     "Видно,  раскусила своего благоверного",  - подумал он и, осведомившись
из любезности об его здоровье, продолжал:
     - Только сытым  коровам нынче хорошо живется,  Маргарита Васильевна,  а
людям,  да  еще  таким  требовательным,  как  вы,  трудно  угодить...  Ищете
по-прежнему оригинальных людей?  Много работаете?  - деликатно перешел он на
другую тему.
     - Бросила искать.  Их так мало среди моих знакомых. Кое-что перевожу...
Читаю.
     - Бываете в обществе?
     - Бываю,  но  редко...  Мало интересного...  Дома спокойнее,  хоть и  в
одиночестве.
     - А Николай Сергеич?
     - Он редко по вечерам дома. Заседания, комиссии... Я более одна.
     - Значит, набили вам оскомину московские фиксы, Маргарита Васильевна?
     - И как еще.
     - Видно,  они такие же, что и прежде! Чай с печеньем, невозможная толпа
приглашенных в маленьких комнатах,  какой-нибудь приезжий "гость" в качестве
гвоздя,   изредка  певец  или  певица  для  разнообразия,  сплетни  и  самые
оптимистические административные слухи и,  наконец,  объединяющий ужин и  за
ним  обязательно речи,  и  иногда длинные,  черт возьми,  речи,  и  всегда с
гражданским подходом...  Сперва тост за  "гостя",  который...  и  так далее,
потом за "честного представителя науки", который... и так далее, за "мастера
слова",  за "жреца искусства" -  одним словом,  кукушка хвалит петуха за то,
что  хвалит он  кукушку.  Иван  Петрович великий человек и  Петр Иваныч тоже
великий человек, и, чтоб никому не было обидно, всем по тосту и по "великому
человеку" белым или крымским вином...  Знаю я эти фиксы...  Узнаю свою милую
Москву... Любит она таки поболтать и покушать...
     - Эта болтовня с цивической* окраской и противна...
     ______________
     * гражданской, общественной (от лат. civilis).

     - Отчего?..  Мне  так  она  прежде  нравилась.  По  крайней мере,  люди
приучаются говорить.
     Невзгодин стал прощаться.
     - И то вместо минутки час просидел, а мне еще надо в одно место.
     - Ну,   не  удерживаю...   Приезжайте  опять,  да  поскорей...  вечером
как-нибудь.  Мне еще надо обо многом с вами переговорить...  Я тут одно дело
затеваю... И вообще, надеюсь, мы, как старые друзья, будем часто видеться.
     - Я бы не прочь, да боюсь, Маргарита Васильевна.
     - Чего?
     - Как  бы  старое  не  вернулось.   Рецидивы,  знаете  ли,  бывают  при
лихорадках! - шутливо промолвил Невзгодин.
     - И как вам не надоест всегда шутить, Василий Васильич... Зачем вы этот
вздор  говорите?..  Кокетничаете?..  Так  вы  и  без  кокетства милый старый
приятель, которого я всегда рада видеть... Что было, то не повторится... Так
навещайте... С вами как-то приятно говорить.
     - За то, что речей не говорю?
     - И  за это,  а главное -  за то,  что вы не топорщитесь...  не играете
роли. Такой, как есть.
     - Один из беспутнейших россиян, как вы прежде меня называли. Помните?
     - Мало ли,  что я прежде говорила...  Вот вы беспутный, а работали-таки
много... в Париже.
     - И женился даже. Ну, до свиданья... Когда к вам можно?
     - Да хоть завтра вечером.
     - Не могу,  я на юбилее Косицкого. Хочу всю Москву видеть. Да и юбиляра
стоит почтить -  премилый человек!  А  вы  разве не  собираетесь?  Поедемте,
Маргарита Васильевна. Я заеду за вами. Идет?
     Она согласилась, но просила не заезжать. Она приедет с мужем.
     - А за обедом сидеть будем рядом, Василий Васильевич. Займите места.
     Невзгодин еще раз пожал руку хозяйке и откланялся.
     Дорогой, плетясь на санях, Невзгодин думал о Маргарите Васильевне.
     Он  находил,  что она очень похорошела с  тех пор,  как вышла замуж,  и
стала  еще  обворожительнее,  как  женщина.  Но  думал  он  об  этом  совсем
объективно.  Красота Маргариты Васильевны уж не влекла к  себе,  как прежде,
когда  он  безумствовал от  любви.  Теперь он  может  быть  с  ней  таким же
приятелем,  каким был на холере,  оставаясь совсем равнодушным к  ее женским
чарам.  Она славный человек,  и с ней нескучно и без ухаживания, что большая
редкость. Он непременно будет ее навещать, и часто.
     "Да,  видно,  любовь в самом деле не повторяется!" - думал Невзгодин. А
как он ее тогда любил! Целых два года не мог отделаться от этой любви, и вот
теперь совсем не  жалеет,  что она ему отказала.  Жаль только бедняжку,  она
несчастлива, конечно, с Заречным.
     И Невзгодин удивлялся тому, что Маргарита Васильевна живет с человеком,
которого,  очевидно,  не любит и  не уважает и  все-таки остается его женой.
Видно,  в самом деле,  даже и в самых порядочных женщинах животное дает-таки
себя знать, и они прощают такому красавцу, как Заречный, то, что не простили
бы самому гениальному человеку, будь он дурным мужем.
     Это возмущало Невзгодина,  и он обвинял Маргариту Васильевну за то, что
она не бросает мужа.
     - Это  свинство!  -  проговорил вдруг  вслух,  охваченный негодованием,
Невзгодин. - Свинство! - повторил он.
     - Что, барин? - спросил его извозчик.
     - Поезжай, ради бога, скорей! - отвечал Невзгодин.


        "III"

     - Аглая Петровна дома?
     - Дома, пожалуйте.
     И  молодой,  пригожий и  приветливый лакей в опрятном синем полуфраке с
золочеными  пуговицами,   открывший  широкие   двери   подъезда   небольшого
двухэтажного особняка,  стоявшего  в  глубине  двора,  отделенного от  улицы
бронзированною решеткой,  -  пропустил зазябшую на морозе Заречную в большие
теплые сени, где в камине ярким пламенем горели, потрескивая, дрова.
     Он снял с ее плеч ротонду на длинношерстных черных тибетских барашках и
нагнулся снять калоши, но его попросили не беспокоиться.
     - У  Аглаи  Петровны никого нет?  -  спросила Заречная,  останавливаясь
перед зеркалом, чтобы оправиться.
     - Никого-с.  Извольте подняться наверх.  Барыня у себя в кабинете.  Как
прикажете доложить?
     Маргарита Васильевна дала свою карточку и  поднялась вслед за лакеем по
широкой,  устланной ковром лестнице. Большие кадки с тропическими растениями
стояли на площадке по бокам громадного простеночного зеркала.
     Лакей  распахнул двери  в  зал,  провел  гостью  в  соседнюю гостиную и
скрылся за портьерой.
     Заречная  присела  на  маленький  диванчик  и  любопытно оглядывала эту
большую,  застланную сплошь  ковром,  комнату с  роскошной,  обитой  зеленым
шелком  мебелью,  с  изящными  столами,  столиками  и  уютными  уголками  за
трельяжами,   и   с   несколькими  картинами,   в   которых  сразу  признала
художественные произведения большого достоинства.  Каждая вещь  в  гостиной,
начиная от лампы и кончая крошечной севрской вазочкой на столике, отличалась
изяществом и тонким вкусом. Все ценное, но ничего грубого, крикливого у этой
внучки  ярославского  крестьянина,   миллионерши  Аглаи  Петровны  Аносовой,
купеческой  вдовы,   известной  своей  щедрой  благотворительностью,   умом,
красотой и строгими нравами.
     Самые злые языки не смели бросить малейшую тень на ее репутацию.  Никто
не мог назвать ни одного любовника в  течение пятилетнего вдовства Аносовой.
Недаром же ее прозвали "бесчувственной бабой", удивляясь, что она отказывала
нескольким женихам из богатейшего купечества и  из представителей родовитого
дворянства,  в числе которых был даже один красавец рюрикович,  и, казалось,
нисколько  не  тяготилась своим  добровольным вдовством  в  полном  расцвете
пышной  красоты  женщины  тридцати  трех  лет,  занятая  и  удовлетворенная,
по-видимому,  благотворительностью  да  своими  большими  торговыми  делами,
которые вела сама с умением и деловитостью, вызывавшими невольное удивление.
     Тяжелая штофная портьера колыхнулась,  и из-за нее вышла, направляясь к
гостье неспешной и  уверенной,  слегка плывущей походкой,  слегка прищуривая
черные  бархатистые  глаза,  ласковые  и  приветные,  ослепительной красоты,
высокая,  статная брюнетка, с черными как смоль волосами, гладко зачесанными
назад,  в скромном шерстяном черном платье,  безукоризненно сидевшем на ней,
белая, свежая и румяная, с роскошными формами красивого бюста.
     Бриллиантовые крупные  кабошоны сверкали в  ее  розоватых ушах;  из-под
узкого  рукава  виднелась  золотая  цепь  porte-bonheur'a*,  и  на  мизинцах
красивых,  несколько крупноватых,  холеных рук было по  кольцу.  На  одном -
большая бирюза; на другом - отливавший кровью рубин.
     ______________
     * браслета без застежки (фр.).

     - Очень рада вас видеть у  себя,  Маргарита Васильевна,  -  проговорила
Аносова  своим  низковатым приятным  голосом,  протягивая поднявшейся гостье
руку.
     Она крепко пожала крошечную руку и, задерживая ее в своей широкой белой
руке, протянула, слегка наклоняя голову, свои алые полноватые губы.
     Дамы расцеловались.
     Перед  царственной роскошной фигурой Аглаи Петровны маленькая худощавая
фигурка Маргариты Васильевны казалась еще меньше.
     - Пойдемте-ка лучше ко мне.  Здесь и холодновато и как-то неуютно.  Для
визитных гостей комната.
     - А я к вам именно по делу!  -  поторопилась сразу же сказать Заречная,
чтобы не подать повода к недоразумению.
     Аглая  Петровна слегка  улыбнулась,  точно  хотела сказать,  что  и  не
сомневается в цели визита, и сердечно прибавила:
     - Какой бы ветер ни занес вас сюда,  мне приятно вас видеть,  Маргарита
Васильевна.  В  моей  клетушке и  поговорим.  Там  никто  нам  не  помешает.
Пойдемте!
     И  Аглая  Петровна  повела  гостью  через  соседнюю,  маленькую голубую
гостиную и  другую комнату,  убранную в восточном вкусе,  в свою "клетушку",
как она называла кабинет,  в  котором работала,  принимала по делам и  более
интимных знакомых.
     Маргарита Васильевна быстрым взглядом окинула клетушку.
     Это  была  небольшая комната  в  два  широких окна,  пропускающих много
света.
     Черного дерева  письменный стол  у  простенка имел  строго деловой вид.
Несколько  конторских  книг,   исписанные  цифрами   ведомости  и   скромный
письменный прибор.  Большие счеты с  отброшенными костяшками и  отставленное
кресло на  белоснежном пушистом мехе  ангорской козы свидетельствовали,  что
Аглаю Петровну только что  оторвали от  работы.  Лишь чудный букет из  роз и
ландышей несколько нарушал строгую деловую выдержанность убранства стола.
     Зато вся  остальная обстановка говорила о  том,  что хозяйка не  только
деловая женщина.
     Полный книг большой библиотечный шкап,  бюсты Шелли, Байрона, Тургенева
и Толстого на мраморных колонках, марина Айвазовского, два жанра Маковского,
фотографии с  автографами разных "известностей" на  мольберте и  по  стенам,
уютный  уголок  с  светло-серой  мягкой  мебелью вокруг маленького японского
столика-этажерки,  стол посредине с журналами и газетами,  висячий фонарик и
теплившаяся в  углу  лампадка пред  образом  божией  матери  -  таково  было
убранство этой клетушки.
     В  ней  было  тепло  и  уютно.  Тонкий  аромат  цветов  приятно щекотал
обоняние.
     - Присаживайтесь сюда,  Маргарита  Васильевна,  -  указала  хозяйка  на
маленький булевский диванчик и,  отодвинув японский столик, на котором лежал
желтый томик нового романа Золя,  опустилась сама в кресло.  - Снимите лучше
шапочку,  а  то  голове жарко будет.  Прикажете угощать вас  чаем?  Вы  ведь
знаете, у нас, по купечеству, никаких дел без чая не делается! - прибавила в
шутку  Аглая Петровна,  улыбаясь ласковою,  широкою улыбкой и  показывая ряд
жемчужин-зубов.
     Маргарита Васильевна от чая отказалась.
     Она  сняла  шапочку  и,  встретив  восхищенный взгляд  Аглаи  Петровны,
любующейся тонкими чертами изящного,  словно бы точеного, личика, смущенно и
вместе с тем весело улыбалась.
     - Так позвольте о деле? - проговорила она.
     - Пожалуйста.
     Несколько смущенная своим первым обращением за  помощью к  малознакомой
женщине, Маргарита Васильевна сперва не совсем твердо, торопясь и конфузясь,
начала излагать сущность дела,  о  котором хлопотала.  Но скоро это смущение
прошло,  тем  более  что  Аглая  Петровна слушала  ее  с  большим вниманием,
серьезно и  деловито,  слегка склонив голову и  по временам ласково улыбаясь
глазами, словно бы поощряя гостью не стесняться.
     "Как с ней просто и легко!" - подумала Заречная.
     И,  вполне овладевши собой,  она не спеша,  толково и  несколько горячо
развивала свою  мысль  о  необходимости устроить в  Москве для  бедного люда
большой дом, в котором были бы хорошая библиотека, зал для устройства лекций
и концертов, столовая и чайная.
     - Мне кажется,  я уверена, что это было бы хорошее дело. Конечно, такой
дом не панацея* от нищеты, пьянства и разврата, но все-таки... Пример Москвы
вызовет и  другие города.  Вы  сочувствуете этой  мысли,  Аглая Петровна?  -
закончила вопросом молодая женщина и снова покраснела.
     ______________
     * Всеисцеляющее средство (греч. panakeia).

     - Как  не  сочувствовать!  Очень даже сочувствую вашей идее,  Маргарита
Васильевна,  устроить у  нас то,  что в  Европе давно есть.  В Лондоне целый
народный дворец завели. У меня есть последний отчет, дело идет хорошо. Вот и
на  моей фабрике рабочие стали меньше ходить по кабакам и  меньше бить жен и
ребятишек  с  тех  пор,  как  мы  завели  там  читаленку и  открыли  чайную.
Управляющий говорил мне, что и прогулов меньше. И им и нам, хозяевам, лучше.
Мысль ваша хорошая, что и говорить.
     - Я была уверена,  что найду в вас сочувствие! - воскликнула просиявшая
от радости Заречная.
     - Ну,  это что! - промолвила с тихой усмешкой Аглая Петровна. - Ведь вы
же не за одним сочувствием ко мне пожаловали, а за деньгами. Зачем же к нам,
к богатым купчихам, и ездят, как не за деньгами! - прибавила она.
     Маргарите Васильевне показалось,  что грустная нотка прозвучала в  этих
словах. Ей сделалось неловко, но она все-таки храбро проговорила:
     - Вы правы, Аглая Петровна. Я приехала, рассчитывая на вашу помощь.
     Эта откровенность видимо понравилась Аносовой,  по  крайней мере прямо,
без подходов.
     И она заметила:
     - Дело  только  затеяли  вы  большое...  Оно  пахнет  сотнями тысяч.  И
наконец, разрешат ли такой дом?
     - Отчего не разрешить? Мне кажется, что в этом препятствия не будет.
     - Оптимистка вы,  как посмотрю, Маргарита Васильевна!.. Ну, разумеется,
попытаться следует.
     И, с деловитостью практической женщины, неожиданно прибавила:
     - А  покупать дом  невыгодно.  Лучше самим выстроить.  И  непременно на
Хитровом рынке.
     - У меня и смета и устав есть!  - весело проговорила гостья, вынимая из
мешочка несколько листков.
     - Вот как... Значит, горячо принялись. Сколько же по смете выходит?
     - Много, Аглая Петровна... Двести тысяч.
     Но цифра эта нисколько не испугала Аносову.
     Она пробежала глазами смету и протянула:
     - Не мало ли?
     - Архитектор говорит: довольно.
     - Уж если затевать дело, так основательно. Архитекторы часто ошибаются.
А вы смету и устав позвольте оставить... Я подробно ознакомлюсь... И принять
участие в этом деле я не прочь...  Одной только мне трудно...  На этот год у
меня  уж   почти  все   деньги,   назначенные  на   благотворительные  дела,
распределены. Тысяч пятьдесят могу.
     Она проговорила эту цифру спокойно, точно дело шло о пяти рублях.
     Заречная  глядела  на  Аглаю  Петровну  восторженными  и   благодарными
глазами.   Эта  цифра  изумила  ее.  Она  словно  вся  засияла  и  порывисто
воскликнула:
     - Вот начало уже и есть!
     - Ишь вы засияли вся,  Маргарита Васильевна. Видно, очень уж дорога вам
ваша мысль?..
     - Еще бы!
     - И сами вы, конечно, надумали ее... Или муж?
     - Сама.  Читала,  что делают в Европе. Думаю: отчего не попробовать и у
нас.
     - А супруг одобряет?
     - Я  с  ним  подробно не  говорила еще об  этом!  -  ответила Маргарита
Васильевна и невольно покраснела.
     Аглая Петровна как  будто еще  ласковее взглянула на  гостью после этих
слов и весело сказала:
     - Да и не надо путать мужчин. Бог с ними! Они и без того все захватили.
Мы и без них обойдемся. Не правда ли?
     - Конечно.
     "А  я-то  думала:  счастливая парочка!"  -  пронеслось в  голове  Аглаи
Петровны, и она, словно подвергая экзамену свою гостью, спросила: