ьшой  обиды,   и   ему  вдруг
представилось, что Дмитрий Иванович имеет намерение его оскорбить и унизить,
что он именно его,  Николая Сергеевича, назвал свиньей и знает, что Рита его
не любит. Знает и радуется чужому несчастью.
     И  с  быстротою перемены  впечатлений,  свойственной захмелевшим людям,
Николай  Сергеевич  стал  мрачен  и  дрогнувшим  от  обиды,  пьяным  голосом
воскликнул:
     - Et tu,  Brutus?..* И вы, Дмитрий Иванович, заодно с ними?.. Не ожидал
этого от вас,  именно от вас...  За что?  Разве я свинья?  Разве я,  Дмитрий
Иваныч,  не  высоко держу в  руках светоч знания!..  Разве я  хожу на  совет
нечестивых...  И вы не хотите понять меня,  как эта непреклонная женщина,  и
оскорбить, нанести рану вместе с врагами... Вы, значит, мой враг?..
     ______________
     * И ты, Брут?.. (лат.)

     - Что вы, голубчик, Николай Сергеич!.. Разве я хотел оскорбить! Разве я
враг вам?  Клянусь,  не думал...  Я знаю, что вы талант... вы, одним словом,
выдающийся общественный деятель.
     - Талант?! А вы хотите его унизить! - не слушал Заречный, чувствуя себя
несправедливо обиженным и  жалея себя.  -  Вы  думаете,  как  и  эта  гордая
женщина,  что я лицемер?  Вы хотите, чтоб я был героем? Но если я не герой и
не могу быть героем... Должен я выходить в отставку? Не должен и не могу. Не
могу и не выйду.  Не выйду и не сделаюсь таким, как Найденов... А Невзгодина
я убью! Вы понимаете ли, Дмитрий Иваныч, убью! - мрачно прибавил Заречный.
     Но Дмитрий Иваныч ничего не понимал и порывисто восклицал:
     - Какие  враги?  Какая  женщина?  Кого  убить?  Милый  Николай Сергеич,
успокойтесь. Кто смеет сравнивать вас с Найденовым? Что вы говорите, Николай
Сергеич!
     - Я помню,  что говорю...  Я пьян, но помню. А говорю, что не ждал, что
вы обидите человека,  который и  без того обижен...  Все меня поздравляли...
Овации... А эти люди...
     - Я -  обидеть?  По какому праву и такого человека?! Вы меня не поняли,
Николай Сергеич!
     - Отлично понял,  откуда  все  это  идет...  Слушайте,  Дмитрий Иваныч!
Любили ли вы когда-нибудь женщину?
     - Зачем вам знать?
     - Необходимо.
     Сбруев молчал.
     - Вы что ж  не отвечаете?  Я не стою ответа?  Вы опять хотите оскорбить
меня?
     - Николай Сергеич... Как вам не стыдно так думать?
     - Так ответьте: любили ли вы женщину безумно, ревниво?
     - Ну, положим, любил! - робко пролепетал Дмитрий Иванович.
     - А она вас любила?
     - То-то,  нет!  -  уныло  протянул  Дмитрий  Иванович,  улыбаясь  своей
грустно-иронической улыбкой.
     - Но замуж за вас пошла бы?
     - Пожалуй, пошла бы...
     - А вы на ней не женились?
     - Разумеется...
     - И  даже "разумеется"?..  -  усмехнулся пьяной улыбкой Заречный.  -  А
почему же не женились?
     - Вот тоже вопрос!..  До  такого свинства я  еще не  дошел!  -  ответил
Сбруев и, в свою очередь, засмеялся.
     - А я, Дмитрий Иваныч, дошел и женился... Оттого я и пьян... оттого я и
несчастный человек!
     - Из-за  женщины?!  Не  верю...  Вы такой общественный человек и  из-за
женщины?! Не поверю!
     Извозчик  в  это  время  повернул в  один  из  переулков,  пересекающих
Пречистенку, и, обращаясь к Заречному, спросил:
     - К какому дому везти, ваше здоровье?
     Этот вопрос прервал разговор пьяных профессоров.
     Заречный  и  Сбруев  внимательно взглядывали в  полутьму переулка,  где
изредка мигали фонари.
     - Дмитрий  Иваныч!..  Где  мой  дом?  Где  дом,  который  был  когда-то
желанным, а теперь...
     Он внезапно оборвал речь и показал рукой на маленький особнячок.
     - Сюда! - крикнул Сбруев...
     Он помог Николаю Сергеевичу вылезти из саней и подвел его к крыльцу.
     - Звонить?
     - Тише только... Рита спит... Она не должна знать, что я так... пьян.
     Пока  пришла  Катя  отворить подъезд,  оба  профессора уже  целовались,
уверяя друг друга в искреннем уважении.
     Это примирение,  вероятно, и заставило Сбруева крикнуть, когда он сел в
сани, чтоб ехать домой:
     - А все-таки мы свиньи! До свидания, Николай Сергеич!
     Но Заречный,  кажется,  не слыхал этих слов и,  войдя,  пошатываясь,  в
переднюю,  забыл решительно обо всем,  что произошло и с кем он приехал.  Он
теперь сознавал только одно:  что он очень пьян,  и  думал,  как бы показать
горничной, что он совсем не пьян.
     И он старался ступать твердо и прямо,  нарочно замедляя шаги. Чуть было
не ударившись о вешалку, он с самым серьезным видом посмотрел на пол, словно
бы ища предмета,  о  который он споткнулся.  Хотя шубу с него всегда снимала
Катя,  теперь он просил ее не беспокоиться:  он снимет сам. Но процедура эта
происходила так долго,  что горничная помогла ему. При ее же помощи попал он
наконец в кабинет и,  охваченный теплом и чувствуя,  что кружится голова, не
без труда проговорил, напрасно силясь не заплетать языком:
     - Спасибо,  Катя... Больше ничего... Я сам все, что надо... и свечку...
Отличный был юбилей... Ддда... Отличный... Меня не будить...
     Катя между тем зажгла свечку, помогла Николаю Сергеевичу стащить с себя
фрак и хотела было снять с Заречного ботинки, но он сердито замахал рукой, и
она вышла,  пожалев Николая Сергеевича,  который,  по ее мнению,  должен был
напиться не иначе как "через жену".
     "Прежде с ним этого не бывало!" - подумала она.


        "XIV"

     Проснувшись, Николай Сергеевич устыдился.
     Он лежал на постели нераздетый и  в ботинках.  У него болела голова,  и
вообще  ему  чувствовалось  нехорошо.   Он  старался  и  решительно  не  мог
припомнить,  в каком виде и когда он вернулся домой, но легко сообразил, что
вид, по всей вероятности, был непривлекательный.
     "Неужели Рита видела?" - с ужасом подумал Заречный.
     Он хорошо знал, с какою брезгливостью относится она к пьяным.
     Такого срама с ним давно не было. Правда, случалось - и то редко, - что
он возвращался домой навеселе, и Рита всегда спала в такое время... Но чтобы
напиться... какой срам!
     Он ведь профессор, его все знают. Его могли видеть пьяным на улице...
     - Безобразие!  -  проговорил Николай Сергеевич и тут же дал себе слово,
что впредь этого не будет...
     Он взглянул на часы. Господи! Шестой час!
     Заречный торопливо вскочил с постели и стал мыться. Сегодня он особенно
тщательно занимался своим туалетом,  чтобы жене не  бросились в  глаза следы
ночного  кутежа.   Но  зеркало  все-таки  отражало  помятое,  опухшее  лицо,
красноватые глаза и вздутые веки.
     А  в  голову между тем  шли  мрачные мысли.  Речь,  на  которую он  так
надеялся,  не убедила Риту.  Она по-прежнему не понимает его и вчера даже ни
разу не подошла к нему... Все время была с Невзгодиным... За обедом говорила
с ним, и только с ним...
     Он  сознавал  мучительность  неопределенности,   которая  нарушила  его
благополучие и  его  покой.  Он  вдруг точно стал в  положение обвиняемого и
потерял все  права мужа.  Вот уже третью ночь спит на  диване в  кабинете...
Неужели впереди та  же неопределенность или еще хуже -  разрыв?  Он понимал,
что  необходимо  решительно объясниться,  и  в  то  же  время  трусил  этого
объяснения. По крайней мере, он не начнет...
     Когда Катя вошла в  кабинет,  чтоб узнать,  можно ли  подавать обедать,
Николай Сергеевич, желая выведать, когда он вернулся домой, спросил:
     - Отчего вы раньше не разбудили меня?
     - Вы  не  приказывали.  Да и  барыня не велели вас будить.  Вы изволили
поздно вернуться.
     - Поздно? В котором же часу я, по-вашему, вернулся?
     - В седьмом часу утра...
     "Слава богу,  Рита не  видала!"  -  подумал Николай Сергеевич и,  после
секунды-другой колебания, смущенно проговорил, понижая голос:
     - Надеюсь, Катя, вы никому не болтали и не станете болтать о том, что я
вернулся, кажется, не в своем виде.
     - Что вы,  барин!  За кого вы меня считаете? Да и вы совсем в настоящем
виде были. Чуть-чуть разве...
     - А  за  ваше беспокойство...  вчера вы из-за меня не ложились спать...
я... поблагодарю вас, как получу жалованье.
     Катя,   прежде   охотно   принимавшая  подачки,   обиделась.   Никакого
беспокойства ей не было. Она всегда готова постараться для барина.
     - И  никаких денег мне не нужно!  -  порывисто и взволнованно прибавила
она.
     Вслед за тем, снова принимая официально-почтительный вид, доложила:
     - Господин Звенигородцев два раза заезжали. Хотели в восемь часов быть.
По нужному, говорили, делу. Прикажете принять?
     - Примите.
     - А обед прикажете подавать?
     - Подавайте. Да после обеда кабинет, пожалуйста, уберите.
     Заречный вошел в столовую несколько сконфуженный и точно виноватый.
     Но,  к  его удивлению,  в  глазах Риты не было ни упрека,  ни насмешки.
Напротив, взгляд этих серых глаз был мягок и как-то вдумчиво-грустен.
     У Заречного отлегло от сердца.  И,  мгновенно окрыленный надеждой,  что
Рита не  сердится на  него,  что Рита не считает его виноватым,  он особенно
горячо и  продолжительно поцеловал маленькую холодную руку  жены и  виновато
произнес:
     - Я  безобразно поздно  вернулся.  Вчера  после  обеда  засиделись.  Не
сердись, Рита. Даю тебе честное слово, что это в последний раз.
     - Это  твое  дело.  Но  только  вредно засиживаться!  -  почти  ласково
промолвила она.
     - И  вредно,  и  пошло,  и  скучно.  Только  бесцельная трата  времени,
которого и без того мало.
     Они сели за стол. Рита передала мужу тарелку супа и сказала:
     - Звенигородцев тебя хотел видеть... Какое-то спешное дело.
     - Мне Катя говорила. Не знаешь, что ему нужно?
     - Я его не видала. Он не входил.
     Несколько минут прошло в молчании.
     Заречный лениво  хлебал суп  и  часто  взглядывал на  Риту  влюбленными
глазами,   полными  выражения  умиленной  нежности.   Вся  притихшая,  точно
безмолвно сознающаяся в  своей  вине,  она  была  необыкновенно мила.  Такою
Николай Сергеевич никогда ее не видал и словно бы молился на нее, благодарно
притихая от восторга и счастья.
     И  Рита,  встречая эти взгляды,  казалось,  становилась под их влиянием
кротче, задумчивее и грустнее.
     Катя,  видимо заинтересованная наблюдениями, то и дело шмыгала у стола,
бросала  пытливые взгляды на  господ.  Она  обратила внимание,  что  Николай
Сергеевич,  обыкновенно отличавшийся хорошим аппетитом,  почти не дотронулся
до супа,  и  вчуже досадовала,  что он совсем как бы потерянный от любви,  и
негодовала  на  барыню.   Несмотря  на  ее  "смиренный  вид",  как  мысленно
определила Катя настроение Маргариты Васильевны, она чувствовала скорее, чем
понимала,  что барину грозит что-то  нехорошее,  и  только дивилась,  что он
пялит в восторге глаза на эту бесчувственную женщину.
     - А тебе, Рита, не скучно было вчера?
     Бросив с  умышленной небрежностью этот вопрос,  Заречный со страхом еще
не разрешенной тайной ревности ждал ответа.
     - И не особенно весело! - отвечала Рита.
     На душе Николая Сергеевича стало еще светлей. Лицо его сияло.
     "Невзгодин ни при чем. Рита не увлечена им!" - подумал он.
     Рита  заметила эту  радость,  и  по  губам ее  скользнула улыбка не  то
сожаления, не то грусти.
     - Не  весело?   Но  Василий  Васильевич  такой  веселый  и   интересный
собеседник.
     - Это правда, но у меня у самой было невеселое настроение.
     "Вот-вот  сию минуту Рита скажет,  что это настроение было оттого,  что
она  почувствовала несправедливость своих  обвинений",  -  думал  профессор,
желавший так этого и думавший только о себе в эту минуту.
     Но жена молчала.
     - А теперь...  сегодня...  Твое настроение лучше,  Рита?..  - спрашивал
Заречный и точно просил утвердительного ответа.
     - Определеннее!  -  чуть слышно и  в то же время значительно промолвила
Рита.
     - И только!
     - К сожалению, только.
     В словах жены Николай Сергеевич уловил нечто загадочное и страшное.  Не
этих слов ожидал он!  И тревога вспуганного чувства охватила его,  и радость
счастья внезапно омрачилась,  когда он увидал, как вдруг отлила кровь от щек
Риты   и   какое  страдальческое  выражение,   точно  от   скрываемой  боли,
промелькнуло в ее глазах, в ее печальной улыбке, в чертах ее лица.
     - Рита,  что  с  тобой?  Не  больна ли  ты?  -  испуганно и  беспокойно
спрашивал Николай Сергеевич.
     "Господи! Он ничего не понимает!" - подумала Рита.
     И,  тронутая этой  беспредельной любовью мужа,  которая все  прощала и,
ослепленная,  на все надеялась,  попирая мужское самолюбие, она проговорила,
стараясь улыбнуться:
     - Да ты не тревожься. Я здорова.
     Она выговорила эти слова,  и  ей стало совестно.  Она предлагает ему не
тревожиться, а между тем...
     - Я спала плохо... Все думала о наших отношениях...
     - И до чего же додумалась,  Рита?  - спросил упавшим голосом профессор,
меняясь в лице.
     Катя только что подала кофе и  слышала последние слова.  Она нарочно не
уходила и стала убирать со стола, чтоб узнать продолжение разговора. Но с ее
приходом наступило молчание.
     - Уберите  кабинет!  -  обратился к  ней  Николай Сергеевич,  желая  ее
выпроводить.
     - Уже убран, барин!
     И Катя с особенною тщательностью, никогда прежде не выказываемою, стала
сметать на поднос крошки со стола.
     Маргарита Васильевна взглянула на Катю и перехватила ее взгляд,  полный
ненависти и осуждения.  Катя смутилась.  Удивленная, Маргарита Васильевна не
подавала вида,  что заметила и  взгляд и  смущение горничной,  и  с  обычной
мягкостью проговорила:
     - Вы потом уберете со стола, а теперь можете идти, Катя.
     - Вас не разберешь,  барыня.  Сегодня так приказываете, завтра иначе! -
резко, очевидно с умышленною грубостью, проговорила Катя.
     Маргарита  Васильевна  пристально  посмотрела  на   Катю,   еще   более
удивленная.  Никогда Катя не грубила ей,  отличаясь всегда приветливостью во
все два года,  в течение которых жила у Заречных. И только тогда поняла, что
это  значит,  когда,  в  ответ  на  резкое  замечание Николая  Сергеевича на
грубость барыне,  Катя вся вспыхнула, но покорно, не отвечая на слова, вышла
из столовой.
     "Положительно все женщины влюбляются в  мужа,  кроме меня!" -  подумала
Маргарита Васильевна и невольно усмехнулась, хоть ей было не до смеха.
     - Так до чего ты додумалась,  Рита?  - снова спросил Николай Сергеевич,
все еще надеясь на что-то при виде улыбки жены.
     - Об этом нам надо поговорить.  У тебя есть свободные четверть часа? Ты
никого не ждешь?
     - Никого.
     - А Звенигородцев?
     - Он будет в восемь. Но его можно и не принять. Сказать, что дома нет.
     - Так пойдем ко мне.  Или лучше к тебе в кабинет! - внезапно перерешила
Маргарита Васильевна,  почему-то краснея.  -  Там никто не помешает нам.  Ты
кончил кофе?
     - Я не хочу.
     Рита поднялась.  Поднялся и Заречный и,  по обыкновению, подошел к ней,
чтобы поцеловать ее руку.
     Ему показалось,  что рука Риты вздрогнула,  когда он прикоснулся к  ней
губами.  Когда  он  стал  ее  целовать  с  порывистою нежностью,  словно  бы
вымаливая заранее прощение,  Рита тихонько отдернула руку.  И  тут он  вдруг
заметил, что на ней нет обручального кольца.
     Маргарита Васильевна медленно шла впереди, опустив голову.
     А  Николай Сергеевич,  вместо того  чтобы по  праву мужа  идти  рядом с
прелестной,  любимой женщиной,  обхватив ее тонкую,  гибкую талию и целуя на
ходу ее  щеку,  как  прежде делал он,  когда Рита,  случалось,  благосклонно
позволяла ему  эти  проявления нежности после обеда,  -  теперь шел  сзади с
растерянным видом обвиняемого, ожидающего рокового приговора.
     Войдя в  кабинет,  Рита искала глазами,  куда бы сесть,  еле держась на
ногах от  сильного нервного возбуждения и  бессонной ночи,  во время которой
она подводила итоги своих отношений к  мужу.  Но как легко было тогда думать
об  объяснении с  мужем,  так  тяжело было  ей  теперь,  когда она  решилась
объясниться.
     - Садись,  Рита,  на  диван.  Тебе будет удобнее!  -  заботливо обронил
Заречный.
     - Нет, я лучше сюда.
     И  она  опустилась на  кресло у  письменного стола.  Целая коллекция ее
фотографий,  стоявших на столе, бросилась ей в глаза, словно бы напоминая ей
вновь, как она виновата перед человеком, которого беспощадно обвиняла в том,
в чем грешна была и сама.  Спасибо Невзгодину.  Вчера он открыл ей глаза,  а
затем она еще безжалостнее отнеслась к  себе и  с  ужасом увидала,  какова и
она, грозный судья мужа.
     Прошла минута молчания, казавшаяся Заречному бесконечной.
     Полный тоски и  предчувствия чего-то  страшного,  он  не  имел мужества
терпеливо ждать  приговора,  встречаясь едва  ли  не  первый раз  в  жизни с
серьезным испытанием, каким для него являлась потеря любимой женщины.
     Забившись в  темный угол дивана,  он,  словно зачарованный,  не спускал
глаз с  жены,  голова и  бюст которой,  освещенные светом лампы,  выделялись
среди полумрака кабинета.
     И как особенно хороша казалась профессору в эту минуту,  когда решалась
- он это понимал - его судьба, как прелестна была в его глазах эта маленькая
обворожительная женщина с  ее грустным лицом ослепительной белизны.  Как вся
она была изящна и привлекательна!
     И  эта самая женщина,  которую он любит с  такою чувственною страстью и
которую еще недавно так горячо, так безумно ласкал, считая ее по праву своей
желанной женой и любовницей, теперь будто для него совсем чужая. Он не смеет
даже припасть к  ее ногам и  молить,  чтобы она не произнесла обвинительного
приговора.
     "Неужели все кончено? Отчего она не говорит? За что длить мучения? Или,
быть может,  не  все  еще  потеряно.  Она не  захочет разбить чужой жизни...
Она..."
     - Рита!..  Что же ты?  Говори, ради бога! - вдруг раздался среди тишины
молящий голос Николая Сергеевича.
     И  вот Рита перевела дух и начала тихо,  мягко,  почти нежно и вместе с
тем решительно, как мог бы говорить сердобольный доктор с трусливым больным,
которому предстоит сделать тяжелую операцию.
     Бедный профессор с  первых же  слов  Риты  почувствовал,  что  дело его
проиграно, и низко опустил голову.


        "XV"

     Рита говорила:
     - Во всем виновата я,  одна я. Я не должна была выходить замуж за тебя.
Мне не  следовало соглашаться на твои просьбы и  слушать твои уверения,  что
любовь придет...  Я не виню тебя за то,  что ты,  зная мои чувства, все-таки
женился. Ты был влюблен, в тебе говорила чувственная страсть, наконец в тебе
говорило мужское самолюбие...  Ты  не способен был тогда рассуждать,  не мог
предвидеть последствий такого брака и,  влюбленный,  не знал хорошо меня. Но
я?  Я ведь могла понимать,  что делаю.  Во мне не было не только страсти, но
даже и  увлечения.  Я  ведь была не  юная девушка,  не  понимающая,  что она
делает,  мне было двадцать восемь лет -  я видала людей,  я кое-что читала и
обо многом думала. Правда, я не скрыла от тебя, что выхожу замуж потому, что
не хочу остаться старой девой,  не скрыла и того,  что не люблю тебя и питаю
лишь  расположение,   как  к  порядочному  человеку.  Но  разве  откровенное
признание дурного поступка искупает самый поступок?.. И я пошла на постыдный
компромисс,  весь ужас которого я сознала только теперь,  когда...  когда ты
мне кажешься не таким,  каким я тебя представляла...  Я отдавалась человеку,
которого не любила, отдавалась только потому, что и во мне животное...
     Рита на минуту примолкла.
     - И я имела дерзость,  -  продолжала она,  - обвинять тебя в том, в чем
грешна едва ли не больше тебя... Каюсь, я не имела права...
     - Только потому, что не имела права? - воскликнул Заречный.
     - Да.
     - А если бы считала себя вправе?
     - Ты знаешь...  Я не могу и теперь кривить душой...  Я,  быть может,  и
ошибаюсь, но ты не тот, каким мне казался... Но к чему об этом говорить?
     - Не тот?! Но еще недавно ты иначе относилась ко мне.
     - Да. Но разве я в