я гневом.  -  Правда,  я  вам дал совет и,
признаюсь,  раскаиваюсь в  этом.  Вы  совершенно не  поняли моих  указаний и
написали черт знает что!  И  к  чему вы припутали мою фамилию...  Кто вас об
этом просил?..
     - Я полагал, Аристарх Яковлевич...
     - И зачем вы передали неточно речь Заречного?  - продолжал Найденов, не
слушая того,  что говорит Перелесов.  - Вы думаете, что вам так и поверят?..
Во всех газетах речь напечатана,  и Заречный,  разумеется,  не оставит ваших
переделок без опровержения, и как тогда вы будете себя чувствовать, господин
Перелесов?
     Он уж и теперь себя чувствовал скверно, но надеялся, что Найденов будет
доволен.
     А  старый  профессор продолжал,  взглядывая в  упор  на  доцента злыми,
презрительно сощуренными глазами:
     - Признаюсь,  я полагал, что вы не только усердны, но и сообразительны,
по крайней мере настолько,  чтобы понять меру обвинений и меру... гипербол и
не  впутывать моего  имени.  Но  оказывается,  что  чувства ваши  к  Николаю
Сергеичу  совсем  ослепили  вас...   Только  этим  и  можно  объяснить  себе
неумеренный  тон  вашего  произведения...   Вы  переусердствовали,  господин
Перелесов... Чересчур переусердствовали!..
     Молодой  человек  побледнел как  полотно.  Серые,  раскосые  его  глаза
сверкнули злым огоньком.  Он видел хорошо,  что подлость,  сделанная им,  не
только не  будет вознаграждена,  но  что еще над ним же издевается тот самый
человек, который был его демоном-искусителем.
     Не попроси его Найденов,  не намекни о профессуре,  разве написал бы он
статью?
     И молодой доцент, униженный и оплеванный, ненавидел теперь от всей души
старого профессора, но, зная его силу и влияние, молча слушал оскорбления.
     Однако лицо его нервно подергивалось,  и  как ни  уверен был Найденов в
безнаказанности  своих  дерзостей,  тем  не  менее  это  бледное  лицо,  эти
вздрагивающие губы,  эти возбужденные глаза испугали и  его.  Он видел,  что
зашел слишком далеко. Того и гляди нарвешься на дерзость!
     И, внезапно спуская тон, Найденов проговорил:
     - А вы, молодой человек, не приходите в отчаяние, что первый блин вышел
комом,  и не будьте в претензии, что я откровенно высказал свое мнение. Ведь
вы  сами оказали мне честь желанием узнать:  доволен ли  я  вашей статьей?..
Хоть я ею и недоволен, но, во всяком случае, должен признать, что у вас были
добрые намерения...
     - Которые вы же внушили! - подавленным голосом произнес Перелесов...
     - Тем приятнее для меня,  если только я действительно внушил их...  - с
иронической усмешкой промолвил Найденов.  - По крайней мере, одним серьезным
деятелем в  науке,  имеющим  правильные взгляды,  у  нас  больше...  Ну,  до
свидания...  Надеюсь,  секрет вашего авторства будет сохранен...  Я  еще раз
скажу об этом редактору...
     Когда Перелесов ушел, Найденов сказал камердинеру:
     - Этого господина больше никогда не принимать.  Говорите, что меня дома
нет. Поняли?
     - Слушаю, ваше превосходительство.
     - А если без меня приедет профессор Заречный, скажите ему, что я к двум
часам буду дома и жду его.
     Старик,  хорошо знавший бывшего своего ученика,  не сомневался, что тот
струсит и этой нелепой статьи и потому,  наверно, поспешит приехать к нему с
обещанным визитом.
     "За популярностью гоняется, а труслив, как всякий русский гражданин!" -
подумал Найденов, насмешливо скашивая свои тонкие безусые губы.


     Молодой доцент шел домой,  полный отчаяния,  презрения к  самому себе и
ненависти к  Найденову,  который его  навел на  подлость и  сам  же  за  это
оскорблял и издевался.
     Это чувство злобы было тем острее и мучительнее, что оно было бессильно
и не могло разрешиться местью.
     Обманутый  в   своих   надеждах,   осмеянный  и   оплеванный  самим  же
искусителем,  он,  несмотря на громадное,  вечно точившее его самолюбие, все
выслушал и  не  мог даже и  думать об отплате,  не рискуя своим положением и
даже всей своей будущностью. Ведь Найденов - сила и авторитет в университете
и  к  тому же с  большими связями в  министерстве.  Он уничтожит доцента при
малейшей его дерзости.  Он зол и злопамятен и,  чего доброго,  сам же выдаст
его авторство и отречется от роли вдохновителя.
     При  мысли о  том,  что  авторство его  может открыться,  ужас  охватил
Перелесова.  Он принадлежал к тем людям, которые не прочь совершить гадость,
но только под величайшим секретом. У него еще не было цинизма откровенности,
и он еще боялся презрения порядочных людей.
     Казалось,  Перелесов только  в  эти  минуты  понял  весь  позор  своего
поступка. Вчера, увлеченный радужными мечтами, он не раздумывал, что делает,
когда писал свою статью.  Но сегодня он сознал,  и именно потому,  что цель,
ради которой была совершена подлость,  не была достигнута.  Напротив, его же
обругали,  хотя  и  с  ядовитостью признали  его  добрые  намерения...  быть
мерзавцем...  Он  ведь  очень  хорошо понял смысл последних слов  Найденова,
более мягких по форме, но едва ли не убийственнее его ругательств.
     Нельзя даже было усыпить голоса совести утешением победы или по крайней
мере надеждами на скорое осуществление его мечты,  и  статья являлась теперь
перед ним  в  виде бесцельной гнусности,  которая может обнаружиться.  А  он
боялся именно этого.  Недаром же  он  так  дорожил мнением коллег и  был так
услужлив.  Не  напрасно же  он считался приверженцем меньшинства и  искренне
разделял взгляды  более  стыдливых профессоров.  Не  втуне  же  он  старался
расположить к себе студентов?
     И вдруг все эти люди узнают,  что он оклеветал профессоров и написал на
них донос...
     Особенно его  смущал  Заречный.  Как  ни  велика была  к  нему  зависть
Перелесова,  но  он не мог забыть услуг,  оказанных ему Заречным,  не мог не
вспомнить,  как  доверчиво  и  тепло  относился профессор к  своему  бывшему
ученику...
     Страх  и  злоба обуяли неофита* предательства.  Страх быть  уличенным и
злоба   на   себя.   Он,   считающий  себя   непризнанным  гением,   умница,
преисполненный гордыни,  бросился, ослепленный страстью, на грубую приманку,
брошенную этим "старым дьяволом"!
     ______________
     * новичка (от греч. neophitos, букв.: недавно насажденный).

     Он  был  в  болезненно-нервном настроении подавленности и  страха.  Ему
казалось, что все уже узнали, что статью писал он. И, почти галлюцинируя, он
искал подозрительных взглядов в глазах проходивших и особенно студентов.
     Как нарочно, на Арбате он встретил Сбруева.
     Он поклонился ему с обычной любезностью и с тайной тревогой взглянул на
профессора.
     Тот  остановился,  по  обыкновению крепко пожал ему  руку  и  несколько
осипшим после юбилея голосом кинул:
     - Читали?
     Перелесов сразу догадался, о чем речь, но спросил:
     - Что?
     - Да пасквиль в "Старейших известиях"?
     И  автор его,  с  видом совершеннейшей искренности и  даже  с  гримасой
отвращения на лице, ответил:
     - Читал. Невозможная мерзость!
     - Надо разузнать, кто автор. Верно, из бывших на обеде...
     - Наверное... Но как разузнать?
     - Звенигородцев узнает... Он дока по части разведывания.
     Они  разошлись,  и  Перелесов даже усмехнулся,  обрадованный,  что  так
хорошо умеет владеть собой.
     Но  слова Сбруева направили все  его  помыслы на  скрытие следов своего
авторства,  и он, вместо того чтобы продолжать путь домой, нанял извозчика и
поехал на другой конец города,  в типографию газеты.  Почти крадучись, вошел
он  в  подъезд и  добыл свою рукопись от  фактора типографии,  который вчера
ночью видел его в редакции. Письма Найденова к редактору не существовало. Он
сам вчера видел, как редактор разорвал письмо и бросил его в корзинку.
     И молодой доцент ехал теперь домой, обрадованный, что рукопись у него в
кармане.
     Войдя в свою маленькую неуютную комнату, которую нанимал от жильцов, он
бросил  рукопись в  печку  и,  когда  листки обратились в  пепел,  несколько
успокоился.
     Никто не  узнает о  том,  что он  сделал,  и  нет уличающих документов.
Найденову нет никакого расчета выдавать автора, а редактор не откроет тайны,
о сохранении которой просил Найденов. И наконец, если б Найденов и выдал, он
станет отрицать. Где доказательства?
     Все, казалось, теперь устроено.
     И   молодой  человек,   под  влиянием  сильного  нервного  возбуждения,
несколько раз перекрестился с видом человека,  избавившегося от опасности, и
дал  себе слово больше не  делать подобных подлостей,  хотя вслед за  этим и
усомнился  в  исполнении обещания,  особенно  если  бы  представился хороший
случай наверняка получить профессуру.


        "XVIII"

     Когда  на  другой день,  часов  около семи,  Николай Сергеевич Заречный
входил в  хорошо знакомый ему  еще  со  времен студенчества обширный кабинет
Найденова,  тот  слегка  приподнялся с  кресла  и,  пожимая руку  Заречного,
проговорил полушутливым тоном:
     - Ну, что, договорились, любезный коллега?
     - То есть как договорился?..  Я  ни до чего не договаривался,  Аристарх
Яковлевич...  Это какой-то  мерзавец за  меня говорил...  Вы разве не читали
сегодня моего опровержения? - горячо возражал Заречный.
     - Читал,  конечно...  Очень  хорошо составлено...  Да  вы  присядьте-ка
лучше, Николай Сергеич, и не волнуйтесь... Стоит ли волноваться из-за глупой
статьи...
     - Да  я  и  не волнуюсь,  -  вызывающе произнес Заречный,  усаживаясь в
кресло около стола.
     - То-то,  и  не  следует...  А  все-таки у  вас вид как будто несколько
возбужденный!
     И, внимательно приглядываясь к Николаю Сергеевичу и замечая в выражении
его лица что-то неспокойное и  болезненное,  он прибавил все тем же шутливым
тоном:
     - Или жена пожурила?
     Заречный густо покраснел.
     - Ни то ни другое, Аристарх Яковлевич. Мне просто нездоровится эти дни,
вот и все! - отвечал Николай Сергеевич.
     - Вольно ж вам в "Эрмитаже" сидеть до утра.
     - Вы и это знаете? - усмехнулся Заречный.
     - И  это  знаю,  коллега.  Москва  ведь  сплетница и  рада  посудачить,
особенно о  таких своих любимцах,  как вы...  Ну,  да это ваше дело,  хоть и
неосмотрительно портить здоровье,  -  а я все-таки повторю, что договорились
вы до того, Николай Сергеич...
     Найденов нарочно сделал паузу и  взглянул на  Заречного.  Старику точно
доставляло удовольствие играть с ним как кошка с мышью.
     - Да что вы не курите... Не хотите ли сигару?
     Но Заречный, зная скупость старого профессора, отказался от сигары.
     - Чем же угощать редкого гостя... Рюмку вина, чаю?
     - Я ничего не хочу... Я только что обедал...
     - Ну,  как знаете...  настаивать не стану...  Мы и так побеседуем...  Я
очень рад,  что вы не забыли моего приглашения и пожаловали,  уделив старику
частицу своего драгоценного времени.  Я  только удивляюсь,  как  вас на  все
хватает...
     Заречный нетерпеливо слушал  эти  умышленно праздные речи  и,  стараясь
скрыть свое беспокойство, равнодушным тоном спросил:
     - До чего же я договорился, Аристарх Яковлевич, интересно знать?
     - Ах  да...  Я  и  забыл,  о  чем  начал  и  что  вас  должно несколько
интересовать...  Договорились вы  до  того,  что  мне не  далее,  как вчера,
пришлось вас защищать...
     - Очень вам благодарен... Перед кем это?
     - Ну, разумеется, перед нашим начальством.
     - За какие же тяжкие вины меня обвиняют?
     - Не догадываетесь разве?
     - Право,  нет...  Кажется,  не  совершал  ничего  предосудительного!  -
проговорил Заречный  с  напускною небрежностью,  подавляя  чувство  тревоги,
невольно охватившее его.
     - За вашу вчерашнюю речь!
     - За  речь?  Да  разве она требовала защиты,  моя речь,  если только ее
прочесть не в перевранной редакции?
     - Есть много, друг Гораций, тайн...
     - Очень даже много, Аристарх Яковлевич, но это уж чересчур.
     - Не спорю.  Но дело в том, любезный коллега, что вы сами подаете повод
обращать на  себя внимание большее,  чем  следовало бы  в  ваших собственных
интересах!  -  подчеркнул старый профессор. - Положим, что статья, благодаря
которой кто-нибудь и в самом деле подумал или счел удобным подумать,  что вы
опасный  человек,  положим,  говорю  я,  статья  эта  действительно глупа...
Кстати, вы не знаете, кто автор этой глупости?
     - Решительно не знаю.
     - И никого не подозреваете?
     - Никого.
     - Но если бы она была написана поумнее и потоньше?
     - Но  что  же  в  моей  речи  можно  найти?..  Вы  читали ее,  Аристарх
Яковлевич? - спрашивал, видимо тревожась, молодой профессор.
     - Читал и поздравляю вас...  Речь талантливая и,  главное,  знаете, что
мне в ней понравилось? - с самым серьезным видом проговорил Найденов.
     - Что?
     - Оригинальная постановка вопроса  об  истинном  героизме...  Хоть  ваш
взгляд  на  героизм и  разнится от  прежних ваших  взглядов,  но  нельзя  не
согласиться,  что  новая  точка зрения весьма остроумна,  отожествляя мирное
отправление профессорских обязанностей,  при каких бы то ни было веяниях,  с
гражданским мужеством.  Получай жалованье,  сиди смирно -  и  герой.  И богу
свечка и черту кочерга. Ну, а мы, ретрограды, которые делаем то же самое, но
откровенно говорим,  что  делаем это из-за  сохранения собственной шкуры,  -
конечно,  подлецы.  Это преостроумно, Николай Сергеич, и очень ловко. Можно,
оставаясь такими же чиновниками,  исполняющими веления начальства,  как и мы
грешные, быть в то же время страдальцами за правду в глазах публики... Таким
титлом  героя,  не  покидавшего свое  место  в  течение тридцати лет,  вы  и
наградили почтенного Андрея Михайловича,  незримо возложили венок на  себя и
попутно  наградили геройским званием  всех  слушателей,  которые  тоже  ведь
геройствуют,  мужественно не расставаясь с своим жалованьем. Вполне понимаю,
что вы удостоились оваций. Ваша речь их вполне стоила.
     Заречный едва усидел в кресле, слушая эти саркастические похвалы.
     Возмущенный тем,  что  Найденов  придал  такое  значение его  речи,  он
порывался было остановить его -  и не останавливал.  Бесполезно! Ведь и Рита
поняла его точно так же.  И Сбруев тогда,  в пьяном виде,  недаром называл и
себя и его свиньями. И наконец, разве, в самом деле, защищая во что бы то ни
стало компромисс, не говорил ли он в своей застольной речи отчасти и то, что
в преднамеренно окарикатуренном виде передавал теперь озлобленный старик?
     И Заречный до конца выслушал и потом ответил:
     - Мне остается благодарить за  ваши своеобразные комплименты,  Аристарх
Яковлевич, хотя и не вполне мною заслуженные.
     - Не скромничайте, Николай Сергеевич.
     - Вы слишком субъективно поняли мою речь,  но тем еще удивительнее, что
она могла подать повод к нареканиям.
     - Другие,  значит, поняли ее объективнее. Но, во всяком случае, если бы
вы в ней ограничились только изложением своей остроумной теории в применении
к  деятельности юбиляра,  то никто бы и не мог придраться.  Но ваши намеки о
каких-то маловерах и отступниках? Ваши экскурсии в область либеральных фраз?
Это вы  ни во что не ставите,  дорогой мой коллега?  -  насмешливо спрашивал
Найденов,  видимо тешась над  своим гостем.  -  Положим,  вам  для репутации
излюбленного человека это  нужно,  но  надо  знать  меру  и  помнить время и
пространство...  Ведь есть люди,  которые могли принять на  свой счет кличку
отступника и, пожалуй, имели глупость обидеться.
     "Уж не ты ли обиделся?" - подумал Заречный и поспешил проговорить:
     - Я вообще говорил.
     - Ну,  разумеется,  вообще.  Не  могли  же  вы  так-таки  прямо назвать
отступником хотя  бы  вашего  покорнейшего слугу,  если  бы  и  считали  его
таковым, что, впрочем, меня нисколько бы и не обидело! - высокомерно вставил
старик.
     Не на шутку встревоженный Заречный опять промолчал.
     - И кроме того,  ведь с известной точки зрения могли найти неприличным,
что  правительственный  чиновник,  как  студент  первого  курса,  показывает
либеральные кукиши из кармана. Вот все эти экивоки и были причиной того, что
на вас обращено не особенно благосклонное внимание!  -  подчеркнул Найденов,
преувеличивший нарочно  эту  "неблагосклонность" и  словно  бы  обрадованный
угнетающим впечатлением, которое производили его пугающие слова на трусливую
натуру Заречного.
     "Ты еще больший трус, чем я предполагал!" - подумал старик профессор.
     И с ободряющей улыбкой прибавил:
     - Но вы не пугайтесь,  Николай Сергеич.  Я, с своей стороны, сделал все
возможное, чтобы защитить бывшего своего ученика... Как видите, и отступники
могут  быть  незлопамятны!..  -  усмехнулся Найденов.  -  И  я  счел  долгом
разъяснить, что ваша речь, в сущности, нисколько не опасна.
     Заречный начал было благодарить, но Найденов остановил его.
     - Не благодарите.  Я ведь вас защищал не из личных чувств.  А знаете ли
почему?
     - Почему?
     - Потому что считаю вас знающим и даровитым профессором,  а университет
нуждается в  талантливых силах!  -  проговорил Найденов.  -  Из вас мог бы и
порядочный ученый выйти, если б вы не разбрасывались, не участвовали во всех
этих глупых комитетах,  гоняясь за популярностью... Признаюсь, я возлагал на
вас  большие  надежды!  -  прибавил старик,  недаром пользующийся репутацией
крупной ученой силы и до сих пор серьезно работающий...
     И  Заречный не  мог  в  душе не  согласиться,  что  упреки его  бывшего
профессора справедливы.  Он  до сих пор все еще "подает надежды" и  не может
довести до конца своей книги.  А вот Найденов безустанно работает,  и работы
его значительны.
     - Я  думаю  засесть за  свою  книгу!  -  проговорил он,  готовый теперь
предаться научным работам.
     "В самом деле,  давно пора и,  главное,  спокойнее!" -  мелькнуло в его
голове.
     - И хорошо сделаете... Ну, а вся эта история, поднятая статьей, на этот
раз  окончится,  по  всей  вероятности,  одним объяснением.  Более серьезных
последствий, надеюсь, не будет!
     - Да ведь и не за что! - воскликнул Заречный.
     И  радостная нотка  невольно звучала  в  голосе  обрадованного молодого
профессора. И он снова подумал, что надо серьезно заняться наукой, ограничив
размеры общественной деятельности... Быть может, в работе он найдет утешение
в несчастье, если Рита не одумается и оставит его...
     - Но  только даю  вам дружеский совет,  Николай Сергеич,  помнить,  что
осторожность -  большая добродетель.  Вы ведь и  сами проповедуете "мудрость
змия",  так и применяйте ее на практике с большею строгостью, чем теперь. Не
давайте воли своему ораторскому красноречию.
     И  он  тотчас вспомнил,  как  лет  десять тому назад,  когда он  был на
последнем курсе,  по  интригам,  как  тогда говорили,  самого же  Найденова,
должен был уйти один дельный и способный профессор.
     - Очень,  знаете ли,  просто. Был талантливый профессор Заречный, и нет
более  в  университете  талантливого  профессора  Заречного!   -  усмехнулся
Найденов.
     - Совсем просто! - улыбнулся и Заречный.
     - И  вы  думаете,  что  многие  из  ваших  многочисленных поклонников и
поклонниц  серьезно  опечалятся  отсутствием  в   университете  талантливого
профессора Заречного?
     И так как профессор Заречный вовсе не думал теперь о возможности своего
исчезновения,  приведенной стариком в  виде  ехидной иллюстрации,  то  и  не
отвечал на вопрос Найденова.
     - Покричат несколько дней и забудут,  утешившись тем,  что выберут себе
нового идола для  поклонения и  произведут его в  чин излюбленного человека.
Популярность  у  нас,  Николай  Сергеич,  не  особенно  и  заманчива,  и  я,
признаюсь, удивляюсь, как вы, такой умный человек, так увлекаетесь ею и ради
нее   рискуете  своим  положением,   забавляясь  игрой  в   оппозицию  и   в
либерализм...  Неужели вы  в  самом деле думаете,  что  это не  одна детская
забава...
     Заречный было поднялся, чтобы откланяться, но Найденов остановил его.
     - Куд