йку в "Старейших известиях"?..
     - Читал...
     - Это  тоже  другие...   Но  ведь  я,  слава  богу,  еще  не  настолько
оскотинился, чтоб быть из этих других... Я не стану извиняться, но в глубине
души вчера трусил...
     - Отчего?
     - Отчего?..  Да оттого,  что я русский человек - вот отчего. Поступил в
кои  веки как следует и  сейчас же  боюсь,  как бы  не  лишиться мне двухсот
пятидесяти рублей...  И вижу я самый этот испуг и в глазах матери, хотя она,
конечно,  голубушка,  хочет меня уверить,  что ничего не  боится и  гордится
сыном,  который... который не побоялся ошельмовать Найденова... Гордиться-то
гордится,  а у самой сердце екает при мысли,  что я могу лишиться места. Где
новое-то найдешь?.. А как бы я хотел уйти, если бы вы знали. Не могу я вечно
двоиться... Тошно... И знаете ли что?
     - Что?..
     - Я,  как истинный российский трус и  в  то  же время не потерявший еще
стыда человек,  был бы рад, если б меня выгнали... Сам уйти боюсь, а если бы
попросили -  был бы  доволен и  пошел бы  куда-нибудь на  частную службу или
уроки бы стал давать...  Понимаете ли, что за отсутствие характера... что за
подлая трусость! - воскликнул Сбруев, начиная заплетать немного языком.
     - И  нет  даже силенки уйти...  Нет!..  Я  ведь,  Василий Васильич,  не
успокаиваю себя призрачной надеждой,  что  два-три порядочных человека среди
двадцати  или   тридцати  бесстыжих  или   позорно-равнодушных  имеют   силу
что-нибудь  изменить,  чему-нибудь  помочь,  что-нибудь  сделать.  Это  ведь
самообман наивного дурака,  а чаще всего ложь...  компромисс ради жалованья,
прикрытый фразами,  чтобы не  было  зазорно очень.  Не  одни жрецы науки так
рассуждают нынче...  Так живет громадная часть интеллигенции... Громадная!..
На днях еще один господин,  который,  бывши гласным,  поносил управу,  пошел
служить в  эту  самую управу...  Ну  и  молчи,  или  говори прямо:  пошел на
свинство ради жалованья. Так ведь нет: совсем из другой оперы поет...
     - Насчет того, что один добродетельный спасет сотню нечестивых?
     - Именно.  Я,  говорит,  хоть и в меньшинстве,  а все-таки защищаю свои
мнения...  А какого черта его мнения, когда их не слушают! Ведь это выходит:
покрывать своим именем всяческие гадости и полегоньку да помаленьку и самому
их делать...  Ведь если меня посадят рядом с  выгребной ямой,  то я невольно
буду благоухать не  особенно приятно...  Не так ли?..  Все это -  азбука,  а
теперь и она многим кажется каким-то донкихотством... Даже и в литературе...
Казалось бы: святая святых... А если у меня двоюродный братец... литератор в
современном вкусе... То есть такая, я вам скажу, свинья...
     - В каком именно смысле?
     - А во всех...  Ему все равно, где бы ни писать, и не только в органах,
которые ему не  симпатичны по направлению,  а  даже,  прямо-таки сказать,  в
предосудительных...   И  это  называется  литератор...  Служитель  свободной
мысли...
     - Он так же рассуждает,  как и ваш управец,  Дмитрий Иваныч...  Я, мол,
лично  дурного  ничего  не  пишу,  мне  платят,  а  что  другие  пишут,  мне
наплевать... Это нынче повальная болезнь...
     - Какая...
     - Отсутствие разборчивости,  равнодушие к  общественным делам и  забота
только о своих личных интересах.  Во имя их и учатся,  и тратят массу труда,
энергии и  ума.  И это болезнь всей интеллигенции,  за редкими исключениями.
Таково уж безвременье... История не шутит и делает целые поколения негодными
при известных условиях жизни и воспитания. Вспомните-ка, Дмитрий Иваныч, как
нас  воспитывали?  Чему учили в  гимназиях?  Что  мы  потом видели в  жизни?
Торжество каких идеалов? А ведь люди вообще не герои.
     - Так неужели так-таки и нет сильных, бодрых духом и независимых людей?
- воскликнул Сбруев.
     - Как не  быть...  Наверное есть...  Я  видел молодежь на  холере...  Я
слышал про  нее  во  время голода...  Я  знаю  настоящих рыцарей духа  среди
стариков.  Таким  людям  трудно  пробиваться  к  свету...  Но  они  все-таки
пробиваются...   И   правда-то   в   конце  концов  одна:   возможно  лучшее
существование масс...  В конце концов правда эта победит... По крайней мере,
пример Европы поддерживает во мне эту веру.  Сравните, чем был человек труда
тридцать лет тому назад и  теперь...  Будущая победа несомненна...  И нечего
предаваться отчаянию, Дмитрий Иваныч...
     Они  долго говорили и  решали судьбы будущего с  тою  страстностью,  на
которую способны русские люди в минуты подъема духа.
     Сбруев  хотел  было  потребовать еще  графинчик коньяка,  но  Невзгодин
деликатно напомнил  ему,  что  дома,  верно,  его  будут  ждать  к  обеду  и
беспокоиться.  И  Сбруев покорно согласился с Невзгодиным и крепко пожал ему
руку.
     Был четвертый час в начале,  когда они вышли из трактира. Хотя Сбруев и
был в  "возвышенном настроении",  но держался на ногах твердо.  Тем не менее
Невзгодин решил проводить Сбруева домой и  затем ехать к  Измайловой,  чтобы
исполнить поручение Маргариты Васильевны.
     Мать  Сбруева  встретила  Невзгодина благодарным взглядом  и  попросила
посидеть у них.  Дмитрий Иванович тотчас же ушел в свой кабинет и лег спать.
Невзгодин пробыл  в  чистенькой,  скромно  убранной  гостиной  полчаса.  Его
напоили чаем с  превосходным вареньем,  и старуха почти все время говорила о
сыне.  Соня изредка вмешивалась в разговор, расспрашивая гостя о заграничной
жизни.  Невзгодину было как-то уютно в этой гостиной, и ему казалось, что он
давно знаком с матерью и дочерью. Такие они простые и задушевные.
     И Невзгодин решил бывать в этой маленькой, чистенькой и уютной гостиной
с белыми занавесками,  цветами на окнах и заливающимися канарейками,  - где,
казалось,  даже пахнет как-то  особенно хорошо,  -  не  то кипарисом,  не то
тмином,  -  и где вся обстановка и эти добрые, бесхитростные, казалось, люди
действуют успокоивающе на нервы.


        "XXXII"

     Вечером Невзгодину хандрилось в его неуютной комнате.  Ни работать,  ни
читать  не  хотелось.  Тянуло к  людям,  к  какой-нибудь умной  и,  конечно,
хорошенькой женщине, с которой можно было бы не проскучать вечер.
     И  он тотчас же вспомнил,  что обещал Аносовой побывать у  нее на днях.
Положим,  прошел один только день со времени его продолжительного визита, но
ведь она звала его приезжать, когда вздумается, и говорила, что рада отвести
с ним душу...  Отчего же и не поехать,  коли хочется?  Во всяком случае, она
интересна и для беллетриста находка.
     А если она удивится его столь скорому посещению,  -  на здоровье! Пусть
даже вообразит,  что он  заинтересован не типом,  а  самой ею,  великолепной
вдовой,  - ему наплевать! Не первый раз с ним случались такие недоразумения.
Заинтересованный  кем-нибудь   и   впечатлительный  по   натуре,   Невзгодин
набрасывался на  людей,  которые казались ему интересными,  и  тогда ходил к
таким  знакомым  каждый  день,   не  думая,   что  может  подать  повод  для
каких-нибудь заключений.  Но  зато он  так  же  быстро и  пропадал,  обрывая
знакомства и отыскивая новые.
     "Надо  предупредить об  этом  великолепную вдову,  чтоб  не  вообразила
ухаживания",  -  подумал Невзгодин и,  уверив себя, что его тянет к Аносовой
исключительно  ради   изучения   любопытного  экземпляра  московской  "haute
finance"*, - в девятом часу вечером поехал на Новую Басманную.
     ______________
     * знатной богачки (фр.).

     Особняк был  слабо освещен.  Большая часть окон  была  темна.  Только в
одной комнате виднелся огонек да из окон клетушки приятно ласкал глаз мягкий
красноватый свет. Зато подъезд был ярко освещен.
     Аглая Петровна была  дома  и,  по  обыкновению,  одна-одинешенька.  Без
особого приглашения по вечерам у нее никто не бывал,  и если она не ездила в
театр  или  в  концерт,  то  обыкновенно читала и  в  одиннадцать часов  уже
ложилась спать, так как вставала рано.
     Она  сидела  на  низеньком диванчике около  стола,  на  котором  стояла
красивая лампа с  большим красным абажуром,  -  и  была не  в  обычном своем
поношенном  черном  кашемировом  платье,  а  в  нарядной  пунсовой  шелковой
кофточке и  серой юбке.  Эта  пунсовая кофточка очень шла к  ее  лому лицу с
блестящими черными волосами;  и  так оделась она с утра не без надежды,  что
Невзгодин,  быть может,  приедет.  Ей  показалось,  что он ушел от нее после
последнего свидания  несколько заинтересованный ею  и  без  прежнего  слегка
насмешливого отношения  к  ней,  как  к  миллионерке,  заботящейся только  о
наживе.  В его речах были теплые,  сочувственные ноты, и, припоминая их, она
радовалась.  Радовалась и ждала Невзгодина,  чувствуя,  что он вдруг ей стал
необыкновенно дорог. Целый день она думала о нем и уж теперь не противилась,
как раньше,  захватившему ее чувству.  Он ей нравился, очень нравился, и она
впервые познала прелесть любви,  которая так поздно пришла к ней, нежданная,
и словно бы придала настоящий смысл всей ее жизни и сделала ее необыкновенно
чуткой и восприимчивой. Она чувствовала себя как-то чище, просветленнее и за
последние дни далеко не с  прежним интересом занималась делами.  Еще недавно
эти  дела  захватывали  ее  всю,  а  теперь  главным  в  жизни  она  считала
привязанность к  ней Невзгодина.  О,  если б он полюбил ее,  как бы она была
счастлива!
     И мысль, что он никогда ее не полюбит и не может полюбить, считая ее за
женщину-дельца,  за  женщину,  сознательно эксплуатирующую чужой труд (он об
этом без церемонии говорил ей в Бретани), приводила в уныние Аглаю Петровну.
     Он  ведь  не  увлечется одной  только физической красотой.  Для  такого
человека этого мало.  Ему нужен ум,  нужно взаимное понимание,  нужна чуткая
душа...  И она ведь ищет в нем не любовника только,  а друга на всю жизнь...
Меньшего она не возьмет.
     И наконец, он, слишком впечатлительный, вечно склонный к анализу, разве
способен на долгую привязанность, если б и увлекся?
     Такие  мысли  отвлекали молодую женщину от  чтения  английской книги  в
изящном белом переплете, которая лежала перед Аглаей Петровной.
     Кто-то постучал в двери.
     - Войдите!
     Вошедший слуга доложил, что приехал господин Невзгодин.
     - Просите сюда!  -  проговорила Аглая Петровна,  чувствуя,  как  сильно
забилось ее сердце при этом известии.
     Она  призвала на  помощь все  свое самообладание,  чтобы не  обнаружить
перед  Невзгодиным своей  тайны.  Властная и  гордая,  она,  разумеется,  не
покажет своего чувства,  чтоб не вызвать в ответ благодарного сожаления.  Ей
этого не надо. Любовь за любовь. Все или ничего.
     Он не должен ничего знать. Просто рада умному и интересному человеку, с
которым приятно поболтать, - вот какой она возьмет с ним тон.
     - Вот это мило с вашей стороны,  Василий Васильич,  так скоро исполнить
обещание!
     Она проговорила эти слова с приветливой улыбкой радушной хозяйки, но не
обнаружила радости, охватившей ее при появлении Невзгодина.
     И,  пожимая его  маленькую руку  своей  крупной белой рукой,  попросила
садиться.
     - А  вас  разве это удивляет,  Аглая Петровна?  -  спрашивал Невзгодин,
присаживаясь в кресло около дивана.
     - Признаюсь, немножко.
     - Почему?
     - Я  не  ждала,  что  после короткого промежутка вам захочется опять со
мной поболтать.
     - Как видите, ошиблись. Захотелось.
     - И большое вам спасибо за это.
     - Напрасно благодарите...  Я  ведь  в  данном  случае  преследовал свои
интересы.
     - Вы... интересы? Какие?
     - Свои собственные...  Мне просто хочется поближе познакомиться с такой
интересной женщиной, как вы...
     - Чтоб после описать?
     - А не знаю... Быть может...
     - Спасибо  и  на  том,  Василий  Васильич...  Только  я  и  без  вашего
подчеркивания знала, что вас люди занимают только как интересные субъекты, и
не  рассчитывала на  большее!  Но  все-таки очень рада вас  видеть,  Василий
Васильич, с какими бы целями вы ни приехали.
     - В свою очередь мне приходится благодарить вас.
     - К  чему?  Ведь  я  тоже  имею  в  виду исключительно свои интересы...
Недаром я деловая женщина...
     - Можно спросить: какие?
     - Поболтать с  умным и  хорошим человеком...  Значит,  мы будем изучать
друг друга. Не правда ли?
     - Отлично... Пока не изучим и...
     - И что?
     - Не надоедим друг другу...
     - Ну,  разумеется.  Боюсь только,  что интересного во мне мало, Василий
Васильич...
     - Об этом предоставьте судить другим, Аглая Петровна...
     - Обыкновенная купеческая вдова!  Пожалуй, недолго и изучать... И тогда
простись с вами... Вас и не увидишь?
     - Так что ж? Вам, я думаю, от этого не будет ни холоднее, ни теплее...
     - Вы думаете?  Напрасно...  Я привыкаю к людям...  И, во всяком случае,
будет жаль потерять интересного знакомого...
     - Другой найдется...  А  насчет того,  что  вы  обыкновенная купеческая
вдова, позвольте с вами не согласиться...
     - Что ж во мне необыкновенного, Василий Васильич?
     - Будто сами не знаете?
     - Себя ведь мало знаешь.
     - Во-первых, красота...
     - И  вы  ее  во мне находите,  Василий Васильич?  -  сдерживая радость,
спросила Аносова.
     - Да ведь я  не слепой...  И  так как я не собираюсь ухаживать за вами,
Аглая Петровна,  то могу по совести сказать,  что вы замечательно хороши!  -
прибавил Невзгодин, глядя на Аносову восхищенным взглядом.
     Она заметила этот взгляд, и алый румянец покрыл ее щеки.
     - А во-вторых? - нетерпеливо спросила Аносова.
     - Несомненно умная женщина,  читающая хорошие книжки... Кстати, что это
вы читаете, Аглая Петровна?
     - Карпентера... А в-третьих, четвертых и пятых?
     - Еще не пришел к определенному заключению...
     - Что так? В Бретани оно, кажется, у вас составилось.
     - Но теперь несколько изменилось...
     - Будто?   -   недоверчиво  протянула  Аглая   Петровна.   -   Или   вы
деликатничаете...  Не хотите сказать, что думаете обо мне. Так хотите, я вам
скажу, что вы думаете?
     - Пожалуйста...
     - Вы  думаете,  что я  сухая,  черствая эгоистка,  не доверяющая людям,
холодная натура, никого не любящая... и потому живущая в одиночестве... Быть
может,  впрочем,  она имеет и любовника, какого-нибудь юнца юнкера, но ловко
прячет концы и пользуется репутацией недоступной вдовы...  Юнкер ведь вполне
подходит для такой женщины...  Не  правда ли?  -  добавила Аносова и  нервно
усмехнулась...
     И, не дожидаясь ответа, продолжала:
     - Вдобавок  ко  всему,  занятая  исключительно мыслями  о  наживе,  как
настоящая дочь своего отца...  Кулак, несмотря на свои литературные вкусы...
Эксплуататорка  чужого  труда  и  в  то  же  время  благотворительница  ради
тщеславия.  Одним  словом,  одна  из  типичных  представительниц капитала...
Сытая, счастливая буржуазка. Скажите по совести, Василий Васильевич, ведь вы
меня считаете такою?..
     Она пробовала было смеяться,  но не могла. И в ее черных больших глазах
стояло грустное выражение, когда она ждала ответа.
     - Не  совсем  такою,  Аглая  Петровна...  Вы  чересчур сгустили краски,
передавая то, что, по вашему мнению, я должен думать...
     - Но все-таки доля правды есть... Вы так думаете?..
     - Каюсь, думал... Но, мне кажется, был не прав...
     - А если правы? - чуть слышно проронила Аглая Петровна.
     - Не хочу думать... И, во всяком случае, вы не должны быть счастливы...
Не можете быть счастливы со всеми миллионами и именно благодаря им.
     - Пожалуй! - раздумчиво проронила Аглая Петровна.
     - Я  уверен,  что ничто так не портит людей,  как богатство и власть...
даже порядочных людей...
     - И вас бы испортило?
     - Еще  бы!..   Что  я?  Известные  исторические  личности,  пресыщенные
богатством и властью, развращались и гнали то, чему прежде поклонялись...
     - А разве не было исключений?
     - Исключения подтверждают правило, Аглая Петровна.
     - Мрачно же вы смотрите на богатых людей, Василий Васильич... Я рада по
крайней мере, что меня вы хоть не считаете счастливой миллионеркой...
     - Какая же  вы  счастливая...  Вы  в  каждом должны видеть прежде всего
посягателя на ваши деньги...
     - Но только не в вас, Василий Васильич!
     - Надеюсь!  - заносчиво кинул Невзгодин. - От этого вы вот и одиноки...
Вы,  я думаю,  и искреннему чувству не поверили бы. Вам все бы казалось, что
любят не вас, а ваши миллионы. Не правда ли?
     - Правда...  Но не совсем...  Я  чутка...  Я поняла бы.  Когда-нибудь я
расскажу вам, Василий Васильич, плоды своих наблюдений с молодых лет. Тогда,
изучая меня,  вы,  быть может,  простите многое...  Да,  вы  правы,  Василий
Васильич. Богатство развращает!
     Аглая Петровна притихла и словно бы виновато взглянула на Невзгодина. И
в  эту  минуту миллионы ее  казались ей  только лишним бременем.  Никогда не
полюбит Невзгодин эксплуататорку миллионершу.
     А  Невзгодин,  с обычной своей манерой отыскивать везде страдания,  уже
жалел эту красавицу миллионерку.  Не рисуется же она перед ним,  и  с  какой
стати ей рисоваться? Она, наверное, испытывает муки своего положения.
     И, польщенный, что она ему поверяла их, тронутый ее печальным видом, он
в  своей  писательской фантазии уже  прозревал драму,  наделяя "великолепную
вдову" теми  качествами,  какие ему  хотелось самому видеть в  созидаемом им
эффектном образе "кающейся" миллионерки.  И в эти минуты он даже забыл,  что
"кающаяся"  не  только  делает  все,   что  может  делать  представительница
капитала, но и донимает рабочих на своих фабриках штрафами, о чем он знал от
своего приятеля.
     Женщины,   и   особенно  влюбленные,   отлично  умеют  приспособляться,
отдаваясь воле инстинкта,  и  Аглая Петровна хорошо поняла,  что  Невзгодина
можно взять благородством.  И  он  легко поддавался этому,  несмотря на весь
свой критический анализ и  прежние мнения об  Аносовой,  тем  более что  его
самолюбие было  польщено,  что  такая  писаная  красавица желает  перед  ним
оправдаться в чем-то.  Он, конечно, далек был от мысли, что все эти грустные
излияния "бабы-дельца",  что  эта внезапная перемена в  ее  настроении и  во
взглядах  на  "тщету  богатства" явились  под  влиянием  властного  чувства,
охватившего энергичную и страстную натуру Аглаи Петровны.
     И  Невзгодин с сочувствием взглянул на Аносову.  Как не похожа она была
теперь,  притихшая,  грустная,  словно бы виноватая,  - на ту самоуверенную,
блестящую, "великолепную" вдову, которую он видел раньше!
     Точно благодарная за  этот взгляд,  Аглая Петровна протянула Невзгодину
свою выхоленную белую руку.  Он почтительно поцеловал ее,  а  Аглая Петровна
крепко пожала руку Невзгодина и проговорила:
     - Значит, есть надежда, что мы можем быть приятелями?
     - Отчего же нет...
     - И  пока  вы  будете изучать меня...  я  буду  иметь  удовольствие вас
видеть...
     - Боюсь, не надоем ли?
     - Не кокетничайте...
     - Впрочем - надоем, вы прикажете не принимать. Это так просто.
     - Но только этого вы не скоро дождетесь...  А  теперь будем чай пить...
Пойдем в столовую или здесь?..
     - Здесь у вас отлично...
     - Ну, так здесь...
     Аносова подавила пуговку и велела подавать самовар.
     - А вы сегодня были на похоронах? - спрашивала Аносова.
     - Был.
     - Надеюсь, Найденов не явился?
     - Да и вообще мало было.
     - Я слышала, мать Перелесова приехала!
     - Да?..  Несчастная!..  Она  теперь  осталась без  всяких средств после
смерти сына. Он ее содержал.
     - Спасибо, что сказали.
     - А что?
     - Как  что?  Необходимо устроить  старушку!..  -  участливо  промолвила
Аносова.
     - Истинное доброе дело сделаете, Аглая Петровна.
     - Завтра же  напишу Сбруеву.  Пусть придумает форму помощи,  не обидную
для старушки.
     - А вы как думаете ее устроить?
     - Предложу ежемесячную пенсию. Пятьдесят рублей пожизненно. Довольно?
     - Конечно. Сердечно благодарю вас за старушку, Аглая Петровна